Эти же люди нагружают, сгружают, зарывают, словом, обслуживают отправку в рай. Так поется в лагерной песне. В лагере работа в похоронной команде считается очень завидной, так как во время выездов за зону можно торговать с населением. Конвоиры-немцы такой торговле не препятствуют, потому что сами при этом в накладе не остаются.
Несколько раз в поездках за торфом и песком я, делая небольшой крюк, проезжал через кладбище и похороны эти видел. Там еще с осени были вырыты длинные рвы, каждый не короче пятидесяти метров. Поперек этих рвов сейчас и кладут трупы, по пять - шесть один на другой. Имена их - Ты, Господи, веси.
Чтобы они не разваливались, сбоку ставят дощатый щит, подпирая его колом. Сверху трупы засыпают метровым слоем мерзлой земли со снегом, а щит оставляют до следующего дня, когда этот процесс повторяют снова. Само собой разумеется, что трупы раздеты, а уж без сапог - все.
Смертность в лагере, особенно первое время, большая. Мрут как мухи. Отчего? От истязаний? Истязаний не было. От голода? Паек, действительно, был недостаточен, но все же прожить можно было, и многие выживали только на одном пайке. Во время голода организм человека как-то перестраивается и пищу использует полнее.
Голод разные люди переносят по-разному. Тяжелее переносят голод люди с невысоким интеллектом. Я не говорю с образованием - интеллект и образование не всегда совпадают. А некоторые люди, голодая, впадают в исступление: едят землю, обгрызают деревья, променивают весь паек на табак, опускаются и т.д. Это - прямая дорога к смерти.
В зиму 1941-1942 года в лагере свирепствовал тиф, унесший много жизней. Лишь позже была построена баня, плохая, но хоть какая-то баня, введено прожаривание одежды, окунание обуви в дезинфицирующие растворы, а впоследствии и различные прививки. От ранений в лагере много не умирали, так как тяжелых было мало; большинство составляли выздоравливающие. Кстати, могу утверждать, что в таких трудных условиях организм человека справляется с различными ранениями гораздо успешнее, чем в благоустроенных лазаретах. В лагере так и говорили: "Здесь все заживает, как на собаке". В этом я неоднократно убеждался не только на других, но и на себе.
Умирали, как мне кажется, отчасти, по образному народному выражению, "от тоски". То есть многие, оказавшись в труднейших, непривычных, отличных от всей прежней жизни условиях, в душевном одиночестве, и это при множестве-то людей, как-то внутренне опускались и делались ко всему безразличными. Тогда наступал конец. Конечно, примешивался и голод, и, может быть, какие-нибудь болезни, но сколько я видел здоровых молодых людей, даже не сильно истощенных, а умиравших просто так. Больше всего смерть косила молодых. Люди на четвертом десятке лет, мне кажется, более живучи. О еще более старших не могу сказать ничего, такие мне не встречались.
Вероятно, перед моими глазами на практике действует закон естественного отбора. Не отвлеченный, как в книжке, который я недостаточно полно понимал, относя его действие лишь к каким-нибудь амебам и птеродактилям. Однако закон этот касается всего живого. Так, многие люди, имеющие слабые жизненные устои и недостаточно сильную волю к жизни, в мирное время живут как оранжерейные растения. О них заботятся другие люди, заботится медицина, у них достаточно пищи, удобная одежда, хорошее жилище, в общем, все, что поддерживает даже очень слабую жизнь и не дает ей угаснуть. Но в какой-то момент наступает кризис, и все это исчезло оранжерея сломана. Тогда оранжерейные люди умирают, а выживают в суровом ветре жизни только внутренне стойкие. В этом смысл кризисов и их необходимость для постоянного оздоровления и тем самым сохранения человечества.
Однако время идет, проходит и зима. Ольга больше не служит и возвращается в свой домик, а Бланкенбург покупает хозяйство поближе к станции. Теперь у него с полгектара пашни и огорода, да с гектар покоса и сада. Дом, правда, небольшой, но зато есть скотный двор, сараи, погреб и даже крошечная баня, в которой меня и поселяют. Получаю, так сказать, отдельную квартиру. Раньше я спал в крохотной кухне на самодельной раскладушке, упираясь головой в стену, а ногами в подоконник. Хозяева заводят корову, поросенка, кур и тех же кроликов. Скотом занимается сама хозяйка, мое дело - строительство, копка огорода и всякие черные работы.
Хозяйка терпеть не может всяких моих вопросов. Однажды мне было велено внутри строящегося дома выкопать всю черную землю до песка, а взамен привезти и засыпать песок. Копаю и бросаю землю в проемы окон. Песка все нет. Вот кончился фундамент, а земля все черная. Иду к хозяйке и спрашиваю, как быть? Но, должно быть, попал под горячую руку. Кричит: "Копайте, Вам говорят". Копаю дальше, ниже фундамента. Думаю, не начал бы валиться дом? Виноват ведь буду я. Что делать? Иду искать Краузе. Как назло, его нет дома. Кое-как объясняю дело его жене, которая по-русски не понимает. Через полчаса прибегает сам Краузе и кричит, конечно, на меня, что я саботажник и большевик. В устах Краузе такие обвинения несколько двусмысленны, но сейчас он разъярен и этого не замечает. Выкопанную землю велит бросать обратно и утаптывать у фундамента.
Ольга берет в лагере пленного. Так у меня появляется сосед Василий Крылов - белобрысый парень двадцати семи лет, с претензией на артистизм и стрижкой ежиком. По его словам, он окончил военное училище и в армии был лейтенантом. Ольга считает, что оказывает ему благодеяние, но Василий держится противоположного мнения. Делать ему нечего, так как работы в доме нет. Сначала находятся кое-какие мелочи, вроде починки забора, но потом и они иссякают. Придумать что-нибудь путное Ольга не в состоянии и по-женски все время дергает мелочами: "Подай то", "Принеси это" и т.п. Когда уже и это все переделано, Василий ложится с книгой на диван. Тогда Ольга начинает ходить около и зудить. Например, схватит ведро и делает вид, что отправляется за водой, приговаривая: "Боже, что подумают люди. Бедная хозяйка обслуживает пленного". Все это быстро приводит Ваську в ярость. Он вскакивает, бежит на постройку и начинает изливать мне свои горести. Однако вслед летит Ольга и тоже жалуется на Ваську. И так изо дня в день.
Ольги частенько нет дома. Тогда Василий приходит на постройку и начинает петь. Слушатель у него один - это я. С голосом и слухом, по-видимому, плоховато. Репертуар тоже небогат: какая-то ария из "Баядеры":
Там, где Ганг стремится в океан, Там, где чуден синий небосклон, Там крадется тигр среди лиан И пасется в джунглях дикий слон...
Другого, кажется, я от него не слыхал ничего. К осени они с Ольгой расплевываются, и Василий, проклиная жизнь у Ольги, уходит в лагерь. Однако судьба сталкивала меня с Василием и в дальнейшем, и при весьма невеселых обстоятельствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Несколько раз в поездках за торфом и песком я, делая небольшой крюк, проезжал через кладбище и похороны эти видел. Там еще с осени были вырыты длинные рвы, каждый не короче пятидесяти метров. Поперек этих рвов сейчас и кладут трупы, по пять - шесть один на другой. Имена их - Ты, Господи, веси.
Чтобы они не разваливались, сбоку ставят дощатый щит, подпирая его колом. Сверху трупы засыпают метровым слоем мерзлой земли со снегом, а щит оставляют до следующего дня, когда этот процесс повторяют снова. Само собой разумеется, что трупы раздеты, а уж без сапог - все.
Смертность в лагере, особенно первое время, большая. Мрут как мухи. Отчего? От истязаний? Истязаний не было. От голода? Паек, действительно, был недостаточен, но все же прожить можно было, и многие выживали только на одном пайке. Во время голода организм человека как-то перестраивается и пищу использует полнее.
Голод разные люди переносят по-разному. Тяжелее переносят голод люди с невысоким интеллектом. Я не говорю с образованием - интеллект и образование не всегда совпадают. А некоторые люди, голодая, впадают в исступление: едят землю, обгрызают деревья, променивают весь паек на табак, опускаются и т.д. Это - прямая дорога к смерти.
В зиму 1941-1942 года в лагере свирепствовал тиф, унесший много жизней. Лишь позже была построена баня, плохая, но хоть какая-то баня, введено прожаривание одежды, окунание обуви в дезинфицирующие растворы, а впоследствии и различные прививки. От ранений в лагере много не умирали, так как тяжелых было мало; большинство составляли выздоравливающие. Кстати, могу утверждать, что в таких трудных условиях организм человека справляется с различными ранениями гораздо успешнее, чем в благоустроенных лазаретах. В лагере так и говорили: "Здесь все заживает, как на собаке". В этом я неоднократно убеждался не только на других, но и на себе.
Умирали, как мне кажется, отчасти, по образному народному выражению, "от тоски". То есть многие, оказавшись в труднейших, непривычных, отличных от всей прежней жизни условиях, в душевном одиночестве, и это при множестве-то людей, как-то внутренне опускались и делались ко всему безразличными. Тогда наступал конец. Конечно, примешивался и голод, и, может быть, какие-нибудь болезни, но сколько я видел здоровых молодых людей, даже не сильно истощенных, а умиравших просто так. Больше всего смерть косила молодых. Люди на четвертом десятке лет, мне кажется, более живучи. О еще более старших не могу сказать ничего, такие мне не встречались.
Вероятно, перед моими глазами на практике действует закон естественного отбора. Не отвлеченный, как в книжке, который я недостаточно полно понимал, относя его действие лишь к каким-нибудь амебам и птеродактилям. Однако закон этот касается всего живого. Так, многие люди, имеющие слабые жизненные устои и недостаточно сильную волю к жизни, в мирное время живут как оранжерейные растения. О них заботятся другие люди, заботится медицина, у них достаточно пищи, удобная одежда, хорошее жилище, в общем, все, что поддерживает даже очень слабую жизнь и не дает ей угаснуть. Но в какой-то момент наступает кризис, и все это исчезло оранжерея сломана. Тогда оранжерейные люди умирают, а выживают в суровом ветре жизни только внутренне стойкие. В этом смысл кризисов и их необходимость для постоянного оздоровления и тем самым сохранения человечества.
Однако время идет, проходит и зима. Ольга больше не служит и возвращается в свой домик, а Бланкенбург покупает хозяйство поближе к станции. Теперь у него с полгектара пашни и огорода, да с гектар покоса и сада. Дом, правда, небольшой, но зато есть скотный двор, сараи, погреб и даже крошечная баня, в которой меня и поселяют. Получаю, так сказать, отдельную квартиру. Раньше я спал в крохотной кухне на самодельной раскладушке, упираясь головой в стену, а ногами в подоконник. Хозяева заводят корову, поросенка, кур и тех же кроликов. Скотом занимается сама хозяйка, мое дело - строительство, копка огорода и всякие черные работы.
Хозяйка терпеть не может всяких моих вопросов. Однажды мне было велено внутри строящегося дома выкопать всю черную землю до песка, а взамен привезти и засыпать песок. Копаю и бросаю землю в проемы окон. Песка все нет. Вот кончился фундамент, а земля все черная. Иду к хозяйке и спрашиваю, как быть? Но, должно быть, попал под горячую руку. Кричит: "Копайте, Вам говорят". Копаю дальше, ниже фундамента. Думаю, не начал бы валиться дом? Виноват ведь буду я. Что делать? Иду искать Краузе. Как назло, его нет дома. Кое-как объясняю дело его жене, которая по-русски не понимает. Через полчаса прибегает сам Краузе и кричит, конечно, на меня, что я саботажник и большевик. В устах Краузе такие обвинения несколько двусмысленны, но сейчас он разъярен и этого не замечает. Выкопанную землю велит бросать обратно и утаптывать у фундамента.
Ольга берет в лагере пленного. Так у меня появляется сосед Василий Крылов - белобрысый парень двадцати семи лет, с претензией на артистизм и стрижкой ежиком. По его словам, он окончил военное училище и в армии был лейтенантом. Ольга считает, что оказывает ему благодеяние, но Василий держится противоположного мнения. Делать ему нечего, так как работы в доме нет. Сначала находятся кое-какие мелочи, вроде починки забора, но потом и они иссякают. Придумать что-нибудь путное Ольга не в состоянии и по-женски все время дергает мелочами: "Подай то", "Принеси это" и т.п. Когда уже и это все переделано, Василий ложится с книгой на диван. Тогда Ольга начинает ходить около и зудить. Например, схватит ведро и делает вид, что отправляется за водой, приговаривая: "Боже, что подумают люди. Бедная хозяйка обслуживает пленного". Все это быстро приводит Ваську в ярость. Он вскакивает, бежит на постройку и начинает изливать мне свои горести. Однако вслед летит Ольга и тоже жалуется на Ваську. И так изо дня в день.
Ольги частенько нет дома. Тогда Василий приходит на постройку и начинает петь. Слушатель у него один - это я. С голосом и слухом, по-видимому, плоховато. Репертуар тоже небогат: какая-то ария из "Баядеры":
Там, где Ганг стремится в океан, Там, где чуден синий небосклон, Там крадется тигр среди лиан И пасется в джунглях дикий слон...
Другого, кажется, я от него не слыхал ничего. К осени они с Ольгой расплевываются, и Василий, проклиная жизнь у Ольги, уходит в лагерь. Однако судьба сталкивала меня с Василием и в дальнейшем, и при весьма невеселых обстоятельствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96