Нравилось, не нравилось – внимательно читал и, как правило, соглашался. Изредка исправлял детали – например, вместо “весна 84 года” – “осень 84 года”. Видимо, ценил внутреннюю свободу автора...
Такое доверие вдохновляло и окрыляло. В свою очередь, Гребенщикова развеселил мой буклет к альбому “Кострома Mon Amour”, состоявший из дерзкого стеба над буддизмом, в котором я мало что понимал. “Гениально, – ознакомившись с текстом, спокойно заявил БГ и не без интереса посмотрел на меня. – О буддизме именно так и надо писать”.
Я растерянно молчал, поскольку чувствовал, что с иронией явно переборщил. Писал про дацан, обряд пховы, тибетское танго, у-вэй и четки из сандалового дерева. Писал про медитирующих пациентов, у которых в районе макушки образуется дырка. А в нее, при удачном стечении обстоятельств, выталкивается сознание – словно в момент смерти.
Короче, меня несло. Но Гребенщиков, Гребенщиков… Он этот бред внимательно читал и был в своей лояльности безупречен. Мне было с чем сравнивать. Когда за пару лет до этого я работал над антологией “Наутилуса Помпилиуса”, то нередко обнаруживал в полиграфическом варианте целые фрагменты, дописанные Ильей Кормильцевым. По-видимому, поэт “Наутилуса” относился к моим зарисовкам, как к качественной глине, и в порывах вдохновения лепил из нее все, что считал нужным. Гребенщиков же умел унять гордыню, пуская мои тексты в вольное плавание. Правда, до поры до времени.
К сожалению, с цензурой мне все-таки пришлось столкнуться. Произошло это в тот момент, когда я почувствовал себя свободным человеком. Совершенно расслабился, позабыв любимое Гребенщиковым высказывание из Лао-Цзы: “Любую победу следует встречать похоронной процессией”.
Гром грянул внезапно – во время редактуры текста о “Русском альбоме”. Этот период творчества Гребенщикова я особенно люблю и поэтому постарался создать максимально многогранный текст. Пытаясь разобраться в источниках вдохновения “Аквариума”, я воспользовался кухонными откровениями БГ.
“Концерты сопровождались огромным количеством кислоты, которая поглощалась тоннами, – вспоминал Гребенщиков о своих трансфизических переживаниях начала 90-х. – У музыкантов глаза становились как у кроликов. И им открывались новые пространства: „Electric Ladyland“, „Revolver“, „Magical Mystery Тour“. И как бы становится понятно, что подобную музыку и нужно делать… Кислоту мы начали кушать тоннами еще в 92-м году. Тогда я нашел одного фантастического немца-сталиниста, который в обмен на бюстики Сталина выдавал нам мешки кислоты. И „Аквариум“ этой кислотой был сплочен”.
Прочитав эту часть текста, БГ обвел ее черным маркером и совершенно спокойно зачеркнул. “И почему ты это сделал?” – вежливо спросил я. “Пропаганда наркотиков”, – бесстрастным голосом психоаналитика ответил основатель “Аквариума”.
Я чуть не свалился со стула. Поскольку подобная кастрация случилась в моей врачебной практике впервые, я не знал, как реагировать. Ну хорошо, пусть в тексте присутствуют мотивы из книги “Чапаев и пустота” – в духе идеологии произведений Пелевина. По сути, ничего принципиально нового. Сейчас и покруче издают. Что называется, с подробностями.
…Конфликт интересов был налицо. Я попытался вступить в цивилизованную полемику и напомнил Гребенщикову его интервью – начиная от откровений в “Аргументах и фактах” и заканчивая многочисленными глянцевыми журналами.
“Я пробовал многое. Героин, правда, не пробовал, – признавался БГ где-то в районе 97 года. – Я пел на кокаине очень давно и проверил: когда пою, мне кажется, что это замечательно. Но как только это слышишь на трезвую голову, то сразу все становится ясно. Обкуренные люди могут часами сидеть и играть три ноты. И они считают, что это астрал. Но это не астрал, а три очень плохо сыгранные ноты”.
К сожалению, наша дискуссия не закончилась ничем конструктивным. Разве что после покореженного текста “Русского альбома” редактура стала более жесткой. Ничто не вечно под Луной. Я кожей чувствовал чье-то влияние, которого раньше отродясь не было. Словно какой-то “добрый” ангел начал нашептывать Гребенщикову нечто деструктивное – прямо клавишами на ухо. В тот момент я даже не догадывался, что ждет меня впереди.
Ранним январским утром 2003 года я получил от БГ электронное письмо следующего содержания: Высылаю тебе твой текст по “Любимым песням Рамзеса IV” с рядом резких корректив. Как-то текст у тебя получился мрачным и скандальным. Все было не так плохо…
Комментарии Борис Борисовича меня не на шутку озадачили. Цитирую. “БГ-Бэнд” мог бы существовать и дальше, если бы они выносили друг друга, а не дрались, как только я выйду из комнаты , – описывал события 92 года Гребенщиков. – Березовой пил невыносимо, Петя Трощенков интересовался только собой, а Сакмаров что-то не поделил со Щуром и уговорил меня не играть с ним… После чего и последовала наша встреча с Титом… А то получается, что я интригами окончил “БГ-Бэнд”. Это не в моем стиле, я прошу прощения!
Если исходить из этого эмоционально послания, действительно “все было не так уж плохо”. Кто бы спорил? Лично я спорить не стал, внеся в текст про “Рамзеса IV” все необходимые правки. Антология ведь позиционируется как авторизованная – т.е. отражает позицию группы “Аквариум”. И взгляды группы “Аквариум”. А я – только ретранслятор. Нет проблем.
Ни сном ни духом я не догадывался, что это были только цветочки. На большие катаклизмы у меня не хватало воображения. Ягодки прибыли по электронной почте на следующий день – в форме радикальной рецензии на текст про “Пески Петербурга”.Начав читать письмо, я понял, что Борис Борисович вышел в ночной овердрайв. Целую бурю эмоций в его креативном мозгу вызвала неосторожная фраза о том, что “коллективное сознание и ансамблевое мышление раннего „Аквариума“ были естественной преградой для личных амбиций лидера”.
Реакция Гребенщикова превзошла все ожидания. Какое, на хер, коллективное сознание? Какие, на хер, амбиции лидера? – перешел в область ненаучной полемики Борис Борисович. — Много было коллективного сознания и ансамблевого мышления на записи “Табу”? Когда из “Аквариума” был только Сева, пролежавший в студии три месяца за роялем? На “Радио Африке”? На “Детях декабря” и “Дне Серебра”? “Гипер-на-хер-Борее”?
Я ознакомился и с другими особенностями авторского стиля БГ-прозаика, ранее наукой не изученными. Учтивые выражения типа “я, может быть, неясно выражаюсь” перемежались вопросами из серии “можно осведомиться, что означает эта фраза?”.
Мое первое ощущение было сродни тому, что вот он, такой неожиданный и нелепый момент истины. Похоже, я получил чистую, неотфильтрованную информацию о чем-то важном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Такое доверие вдохновляло и окрыляло. В свою очередь, Гребенщикова развеселил мой буклет к альбому “Кострома Mon Amour”, состоявший из дерзкого стеба над буддизмом, в котором я мало что понимал. “Гениально, – ознакомившись с текстом, спокойно заявил БГ и не без интереса посмотрел на меня. – О буддизме именно так и надо писать”.
Я растерянно молчал, поскольку чувствовал, что с иронией явно переборщил. Писал про дацан, обряд пховы, тибетское танго, у-вэй и четки из сандалового дерева. Писал про медитирующих пациентов, у которых в районе макушки образуется дырка. А в нее, при удачном стечении обстоятельств, выталкивается сознание – словно в момент смерти.
Короче, меня несло. Но Гребенщиков, Гребенщиков… Он этот бред внимательно читал и был в своей лояльности безупречен. Мне было с чем сравнивать. Когда за пару лет до этого я работал над антологией “Наутилуса Помпилиуса”, то нередко обнаруживал в полиграфическом варианте целые фрагменты, дописанные Ильей Кормильцевым. По-видимому, поэт “Наутилуса” относился к моим зарисовкам, как к качественной глине, и в порывах вдохновения лепил из нее все, что считал нужным. Гребенщиков же умел унять гордыню, пуская мои тексты в вольное плавание. Правда, до поры до времени.
К сожалению, с цензурой мне все-таки пришлось столкнуться. Произошло это в тот момент, когда я почувствовал себя свободным человеком. Совершенно расслабился, позабыв любимое Гребенщиковым высказывание из Лао-Цзы: “Любую победу следует встречать похоронной процессией”.
Гром грянул внезапно – во время редактуры текста о “Русском альбоме”. Этот период творчества Гребенщикова я особенно люблю и поэтому постарался создать максимально многогранный текст. Пытаясь разобраться в источниках вдохновения “Аквариума”, я воспользовался кухонными откровениями БГ.
“Концерты сопровождались огромным количеством кислоты, которая поглощалась тоннами, – вспоминал Гребенщиков о своих трансфизических переживаниях начала 90-х. – У музыкантов глаза становились как у кроликов. И им открывались новые пространства: „Electric Ladyland“, „Revolver“, „Magical Mystery Тour“. И как бы становится понятно, что подобную музыку и нужно делать… Кислоту мы начали кушать тоннами еще в 92-м году. Тогда я нашел одного фантастического немца-сталиниста, который в обмен на бюстики Сталина выдавал нам мешки кислоты. И „Аквариум“ этой кислотой был сплочен”.
Прочитав эту часть текста, БГ обвел ее черным маркером и совершенно спокойно зачеркнул. “И почему ты это сделал?” – вежливо спросил я. “Пропаганда наркотиков”, – бесстрастным голосом психоаналитика ответил основатель “Аквариума”.
Я чуть не свалился со стула. Поскольку подобная кастрация случилась в моей врачебной практике впервые, я не знал, как реагировать. Ну хорошо, пусть в тексте присутствуют мотивы из книги “Чапаев и пустота” – в духе идеологии произведений Пелевина. По сути, ничего принципиально нового. Сейчас и покруче издают. Что называется, с подробностями.
…Конфликт интересов был налицо. Я попытался вступить в цивилизованную полемику и напомнил Гребенщикову его интервью – начиная от откровений в “Аргументах и фактах” и заканчивая многочисленными глянцевыми журналами.
“Я пробовал многое. Героин, правда, не пробовал, – признавался БГ где-то в районе 97 года. – Я пел на кокаине очень давно и проверил: когда пою, мне кажется, что это замечательно. Но как только это слышишь на трезвую голову, то сразу все становится ясно. Обкуренные люди могут часами сидеть и играть три ноты. И они считают, что это астрал. Но это не астрал, а три очень плохо сыгранные ноты”.
К сожалению, наша дискуссия не закончилась ничем конструктивным. Разве что после покореженного текста “Русского альбома” редактура стала более жесткой. Ничто не вечно под Луной. Я кожей чувствовал чье-то влияние, которого раньше отродясь не было. Словно какой-то “добрый” ангел начал нашептывать Гребенщикову нечто деструктивное – прямо клавишами на ухо. В тот момент я даже не догадывался, что ждет меня впереди.
Ранним январским утром 2003 года я получил от БГ электронное письмо следующего содержания: Высылаю тебе твой текст по “Любимым песням Рамзеса IV” с рядом резких корректив. Как-то текст у тебя получился мрачным и скандальным. Все было не так плохо…
Комментарии Борис Борисовича меня не на шутку озадачили. Цитирую. “БГ-Бэнд” мог бы существовать и дальше, если бы они выносили друг друга, а не дрались, как только я выйду из комнаты , – описывал события 92 года Гребенщиков. – Березовой пил невыносимо, Петя Трощенков интересовался только собой, а Сакмаров что-то не поделил со Щуром и уговорил меня не играть с ним… После чего и последовала наша встреча с Титом… А то получается, что я интригами окончил “БГ-Бэнд”. Это не в моем стиле, я прошу прощения!
Если исходить из этого эмоционально послания, действительно “все было не так уж плохо”. Кто бы спорил? Лично я спорить не стал, внеся в текст про “Рамзеса IV” все необходимые правки. Антология ведь позиционируется как авторизованная – т.е. отражает позицию группы “Аквариум”. И взгляды группы “Аквариум”. А я – только ретранслятор. Нет проблем.
Ни сном ни духом я не догадывался, что это были только цветочки. На большие катаклизмы у меня не хватало воображения. Ягодки прибыли по электронной почте на следующий день – в форме радикальной рецензии на текст про “Пески Петербурга”.Начав читать письмо, я понял, что Борис Борисович вышел в ночной овердрайв. Целую бурю эмоций в его креативном мозгу вызвала неосторожная фраза о том, что “коллективное сознание и ансамблевое мышление раннего „Аквариума“ были естественной преградой для личных амбиций лидера”.
Реакция Гребенщикова превзошла все ожидания. Какое, на хер, коллективное сознание? Какие, на хер, амбиции лидера? – перешел в область ненаучной полемики Борис Борисович. — Много было коллективного сознания и ансамблевого мышления на записи “Табу”? Когда из “Аквариума” был только Сева, пролежавший в студии три месяца за роялем? На “Радио Африке”? На “Детях декабря” и “Дне Серебра”? “Гипер-на-хер-Борее”?
Я ознакомился и с другими особенностями авторского стиля БГ-прозаика, ранее наукой не изученными. Учтивые выражения типа “я, может быть, неясно выражаюсь” перемежались вопросами из серии “можно осведомиться, что означает эта фраза?”.
Мое первое ощущение было сродни тому, что вот он, такой неожиданный и нелепый момент истины. Похоже, я получил чистую, неотфильтрованную информацию о чем-то важном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124