- и как раз по этой улице поднимется сюда, чтобы затем, через гору Меггидо, на которой и должна произойти будущая битва сынов Света с сынами Тьмы (так называемый Армагеддон), взять курс на Иерушалаим, пересечь Иудейскую пустыню и войти в город через Золотые ворота.
- Спасибо! - сказала внимательная дама.
- Так вот, в самом низу этой улочки, в крайнем доме, живет женщина, ничем не примечательная женщина по имени Йохевет. - Агриппа вел экскурсию по накатанному руслу. - Каждый день с утра она печет бурекасы. Потому что Машиах остановится у ее дома и попросит поесть. Тогда она вынесет ему горячие бурекасы, он поест и поедет своей дорогой. И так она в это верит, так истово верит, что каждый день печет бурекасы. Каждый день Йохевет готова к пришествию Машиаха.
- Ничего себе, - заметил кто-то, - и живет себе, поживает, и никто ее в дурдом не сдаст.
- Речь идет о прекрасной легенде, - сухо сказал Агриппа.
- А! Ну так это ж другое дело!
- А сейчас мы с вами посетим синагогу великого каббалиста шестнадцатого века, рава Ицхака Лурии. Прошу идти за мной и не растягиваться.
И Агриппа Соколов бодрой рысцой побежал дальше по горбатым каменным переулкам, время от времени выкрикивая, не оборачиваясь:
- Зимой на Цфат опускается облако... Люди-сомнамбулы движутся в пространстве тумана, как герои произведений Метерлинка. Обратите внимание: ворота, калитки и оконные рамы издавна в Цфате принято красить в ярко-голубой цвет, как бы подчеркивая небесную суть этого загадочного, неповторимого, единственного в мире города...
глава 30
По четвергам он делал закупки в "Гринберге" - огромном, издали похожем на элеватор супермаркете. Долго тащился с тележкой по всем закоулкам, изучал этикетки, отъезжал от прилавка и возвращался опять... словом, вел себя так, как будто и впрямь выбирает, что купить. На самом деле Витя годами покупал один и тот же набор продуктов и ровно столько, чтобы им с Юлей хватило на неделю...
На этот раз он удачно поставил машину - близко к дому, недалеко тащить. Достал из багажника картонный ящик с продуктами, запер машину и, взвалив свою ношу на плечо, вошел в парадное.
Сначала ему показалось, что на лестнице раздраженно беседуют несколько человек, но уже через секунду все выяснилось.
На площадке между первым и вторым этажами лицом к окну стоял, покачиваясь и цепляясь за перила, сосед-алкаш. Он - сначала Вите показалось это невероятным - разыгрывал диалоги перед единственным зрителем: самим собой. В гулкой тишине подъезда он менял тембр голоса, интонацию, держал паузы и прислушивался к замирающим звукам.
- Значит, встретились однажды два человека, - объявил он распевным зачином, - и вот один другому говорит... - Он выпрямился, приосанился и проговорил презрительно: - "Динаху!"... А тот ему: "Сам динаху!"... Долгая пауза, покачивание, глубокое размышление. Затем с новым воодушевлением, изменив голос на яростный тенорок:
- А я тебе сказал: "Динаху!"... (Баритоном.) А я в ответ тебе: "Сам динаху!" (Пауза.) Советую: нэхай будэ бесэдэр!..
Витя бесшумно снял ящик с плеча и поставил его на пол. Он стоял на нижней площадке, и ему видна была в пролет только покачивающаяся спина в пиджаке, какие носили в советской провинции лет пятнадцать назад.
Минут пять еще алкаш, варьируя одну и ту же незамысловатую реплику, изображал две препирающиеся стороны, меняя голоса, возбуждаясь. Он вошел в раж, взвинтил сам себя и наконец гаркнул генеральским басом:
- Ди-на-ху, я те сказал!!!
Последовала пауза, в течение которой спина в советском пиджаке распрямилась, и с пьяным достоинством алкаш раздельно произнес:
- Не хо-чу!!.
Витя стоял рядом со своим ящиком, привалясь к прохладной стене подъезда, пытаясь понять, что все это ему столь мучительно напоминает.
Пока не понял наконец: его бесконечный внутренний диалог с его собственной жизнью.
глава 31
Муниципальный налог - триста пятьдесят один шекель... Телефон четыреста восемьдесят... черт, вроде бы и не звонила никуда, и все стараешься в дешевое время... их дешевое время! Здесь только жизнь человеческая дешева... электричество - сто восемьдесят шекелей... спрашивается: за что? Вода, газ... ну, это мелочь по сравнению с параличом, в который впадаешь после первого числа, когда со счета в банке сходит тыща за квартиру...
Итого... (Она вырвала листок из тетрадки по математике младшего сына и выстроила суммы всех счетов в столбик. Старательно складывала, сносила, держала в уме. Интересно, что рядом лежал калькулятор, которым она никогда не пользовалась.)
Итого... вашу мать беспокоит отсутствие денег... Хорошая светловская хохма. Еще он писал:
"И вот я умер. Чем бы мне заняться?"
Чем бы заняться, чтоб и прожиточную копейку заработать, и не тронуть эту столь необходимую тишину утренней свежей головы, в которой на фоне потрескивания и промелька теней бытовых пустяковых мыслей, всей этой не мешающей ей ветоши, золотистой пыли и паутинок чердака начинают роиться и вдруг складываться фразы и - как телефонные голоса - обрывки диалогов... И постепенно налаживается тонкая вибрирующая связь мысли со словом... беглая запись, пунктир образа - о, точно, точно! - именно это слово... Идут минуты, проходит час, и парус уже поставлен, и дует сильный ветер...
А может быть, это похоже на медленное возгорание костра? Чирк зажигаемой спички, едва-едва, и боишься, что погаснет, но вот занимается... Там и тут вспархивают беглые синие язычки огня, и... занялось, пошла, идет хорошая тяга... А теперь не зевать: крепче узлы, связки... вылепливается сцена, которая должна стать рычагом действия... И то, что говорит этот персонаж, - а за минуту до этого ты не знаешь, что он сейчас это скажет, то, что он произнес, сам испугавшись звука своего голоса... это полностью меняет кропотливо продуманную сцену. Да какую там, к черту, сцену! Ведь если он догадывался, это опрокидывает все!
Но главное - подготовить и оправдать абсолютно неподготовленное, неоправданное убийство в финале романа. Случайное, идиотское убийство, в котором никто не виноват и виноваты все, убийство, к которому идет, медленно проворачиваясь и буксуя на якобы незначительных сценках, пустяковых деталях и вроде бы ненужных персонажах, действие всего романа...
Жертва. Невинная искупительная жертва.
А не перенести ли действие на канун Судного дня? Или наоборот - на вечер после Судного дня. Да, вечер, когда все расслаблены и уже утолили страшный голод изнурительного поста. И когда раздается этот выстрел... (или нож? Нет, именно случайная дурацкая пуля, а нож ведь надо с силой всадить в тело, в шею, это намерение, это злодейство, это иные мотивы, это другой роман. Нет-нет, именно пуля, которая выпархивает из ствола, как не воробей не поймаешь)... и когда раздается выстрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
- Спасибо! - сказала внимательная дама.
- Так вот, в самом низу этой улочки, в крайнем доме, живет женщина, ничем не примечательная женщина по имени Йохевет. - Агриппа вел экскурсию по накатанному руслу. - Каждый день с утра она печет бурекасы. Потому что Машиах остановится у ее дома и попросит поесть. Тогда она вынесет ему горячие бурекасы, он поест и поедет своей дорогой. И так она в это верит, так истово верит, что каждый день печет бурекасы. Каждый день Йохевет готова к пришествию Машиаха.
- Ничего себе, - заметил кто-то, - и живет себе, поживает, и никто ее в дурдом не сдаст.
- Речь идет о прекрасной легенде, - сухо сказал Агриппа.
- А! Ну так это ж другое дело!
- А сейчас мы с вами посетим синагогу великого каббалиста шестнадцатого века, рава Ицхака Лурии. Прошу идти за мной и не растягиваться.
И Агриппа Соколов бодрой рысцой побежал дальше по горбатым каменным переулкам, время от времени выкрикивая, не оборачиваясь:
- Зимой на Цфат опускается облако... Люди-сомнамбулы движутся в пространстве тумана, как герои произведений Метерлинка. Обратите внимание: ворота, калитки и оконные рамы издавна в Цфате принято красить в ярко-голубой цвет, как бы подчеркивая небесную суть этого загадочного, неповторимого, единственного в мире города...
глава 30
По четвергам он делал закупки в "Гринберге" - огромном, издали похожем на элеватор супермаркете. Долго тащился с тележкой по всем закоулкам, изучал этикетки, отъезжал от прилавка и возвращался опять... словом, вел себя так, как будто и впрямь выбирает, что купить. На самом деле Витя годами покупал один и тот же набор продуктов и ровно столько, чтобы им с Юлей хватило на неделю...
На этот раз он удачно поставил машину - близко к дому, недалеко тащить. Достал из багажника картонный ящик с продуктами, запер машину и, взвалив свою ношу на плечо, вошел в парадное.
Сначала ему показалось, что на лестнице раздраженно беседуют несколько человек, но уже через секунду все выяснилось.
На площадке между первым и вторым этажами лицом к окну стоял, покачиваясь и цепляясь за перила, сосед-алкаш. Он - сначала Вите показалось это невероятным - разыгрывал диалоги перед единственным зрителем: самим собой. В гулкой тишине подъезда он менял тембр голоса, интонацию, держал паузы и прислушивался к замирающим звукам.
- Значит, встретились однажды два человека, - объявил он распевным зачином, - и вот один другому говорит... - Он выпрямился, приосанился и проговорил презрительно: - "Динаху!"... А тот ему: "Сам динаху!"... Долгая пауза, покачивание, глубокое размышление. Затем с новым воодушевлением, изменив голос на яростный тенорок:
- А я тебе сказал: "Динаху!"... (Баритоном.) А я в ответ тебе: "Сам динаху!" (Пауза.) Советую: нэхай будэ бесэдэр!..
Витя бесшумно снял ящик с плеча и поставил его на пол. Он стоял на нижней площадке, и ему видна была в пролет только покачивающаяся спина в пиджаке, какие носили в советской провинции лет пятнадцать назад.
Минут пять еще алкаш, варьируя одну и ту же незамысловатую реплику, изображал две препирающиеся стороны, меняя голоса, возбуждаясь. Он вошел в раж, взвинтил сам себя и наконец гаркнул генеральским басом:
- Ди-на-ху, я те сказал!!!
Последовала пауза, в течение которой спина в советском пиджаке распрямилась, и с пьяным достоинством алкаш раздельно произнес:
- Не хо-чу!!.
Витя стоял рядом со своим ящиком, привалясь к прохладной стене подъезда, пытаясь понять, что все это ему столь мучительно напоминает.
Пока не понял наконец: его бесконечный внутренний диалог с его собственной жизнью.
глава 31
Муниципальный налог - триста пятьдесят один шекель... Телефон четыреста восемьдесят... черт, вроде бы и не звонила никуда, и все стараешься в дешевое время... их дешевое время! Здесь только жизнь человеческая дешева... электричество - сто восемьдесят шекелей... спрашивается: за что? Вода, газ... ну, это мелочь по сравнению с параличом, в который впадаешь после первого числа, когда со счета в банке сходит тыща за квартиру...
Итого... (Она вырвала листок из тетрадки по математике младшего сына и выстроила суммы всех счетов в столбик. Старательно складывала, сносила, держала в уме. Интересно, что рядом лежал калькулятор, которым она никогда не пользовалась.)
Итого... вашу мать беспокоит отсутствие денег... Хорошая светловская хохма. Еще он писал:
"И вот я умер. Чем бы мне заняться?"
Чем бы заняться, чтоб и прожиточную копейку заработать, и не тронуть эту столь необходимую тишину утренней свежей головы, в которой на фоне потрескивания и промелька теней бытовых пустяковых мыслей, всей этой не мешающей ей ветоши, золотистой пыли и паутинок чердака начинают роиться и вдруг складываться фразы и - как телефонные голоса - обрывки диалогов... И постепенно налаживается тонкая вибрирующая связь мысли со словом... беглая запись, пунктир образа - о, точно, точно! - именно это слово... Идут минуты, проходит час, и парус уже поставлен, и дует сильный ветер...
А может быть, это похоже на медленное возгорание костра? Чирк зажигаемой спички, едва-едва, и боишься, что погаснет, но вот занимается... Там и тут вспархивают беглые синие язычки огня, и... занялось, пошла, идет хорошая тяга... А теперь не зевать: крепче узлы, связки... вылепливается сцена, которая должна стать рычагом действия... И то, что говорит этот персонаж, - а за минуту до этого ты не знаешь, что он сейчас это скажет, то, что он произнес, сам испугавшись звука своего голоса... это полностью меняет кропотливо продуманную сцену. Да какую там, к черту, сцену! Ведь если он догадывался, это опрокидывает все!
Но главное - подготовить и оправдать абсолютно неподготовленное, неоправданное убийство в финале романа. Случайное, идиотское убийство, в котором никто не виноват и виноваты все, убийство, к которому идет, медленно проворачиваясь и буксуя на якобы незначительных сценках, пустяковых деталях и вроде бы ненужных персонажах, действие всего романа...
Жертва. Невинная искупительная жертва.
А не перенести ли действие на канун Судного дня? Или наоборот - на вечер после Судного дня. Да, вечер, когда все расслаблены и уже утолили страшный голод изнурительного поста. И когда раздается этот выстрел... (или нож? Нет, именно случайная дурацкая пуля, а нож ведь надо с силой всадить в тело, в шею, это намерение, это злодейство, это иные мотивы, это другой роман. Нет-нет, именно пуля, которая выпархивает из ствола, как не воробей не поймаешь)... и когда раздается выстрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87