- Правильно, - сказал я. - Это было бы государственным преступлением.
Экономка посмотрела на меня непонимающе:
- Думаю, что она все еще у аппарата. Она сказала, что подождет... Как
вы себя чувствуете, мистер Арчер? - вдруг спросила миссис Стрэн.
- Прекрасно, прекрасно.
В голове была гудящая пустота, а на дне желудка - плотный прокисший
комок... Дело, которое я расследовал, отобрали у меня как раз в тот
момент, когда оно начало распутываться. Я чувствовал себя прекрасно.
Я взял трубку:
- Арчер слушает.
- Пожалуй, вам не стоит отрубать мне голову за этот звонок. Вы спали?
- Голос сладко тянулся, словно дым от благовоний: Мэвис Килборн меня
жалела, она готова была расплакаться от сочувствия ко мне.
- Да, мне снились кошмары. Мне снилась некая размалеванная девица,
которая оказалась... карманным вором. А зовут ее - Несчастье.
Мэвис засмеялась: так звенит-позванивает горный ручей.
- Я не залезаю в чужие карманы. И я не та девица. В конце концов, я
взяла то, что мне принадлежало... У вас не очень хорошее настроение, не
ошибаюсь?
- Если сможете, докажите мне то, что сказали. Кстати, как вы узнали,
что я здесь?
- Очень просто. Я звонила к вам домой и на работу, в Лос-Анджелес.
Мне дали этот телефон. Я не знаю, где вы находитесь, знаю только, что в
Нопэл-Велли. А я вот в Куинто.
В разговор вклинился телефонист на линии, попросил еще десять центов.
В трубке ясно послышался звон падающего жетона.
- У меня кончаются монетки, - сказала Мэвис. - Не могли бы вы
приехать в Куинто, поговорить со мной?
- В три часа утра? Что за спешка? К тому же у меня в кармане ничего
нет, кроме пистолета.
- Сейчас три тридцать. - Из трубки донесся шелест, сопровождавший ее
зевок. - Я мертва.
- Не вы одна.
- И была бы очень рада, окажись у меня пистолет... Возможно, он
понадобится вам...
- Для чего?
- Я не могу... по телефону. Мне нужно... чтобы вы кое-что сделали для
меня. Согласны считать меня своим клиентом? - Снова раздался гудок на
телефонной линии.
- У меня уже есть клиент, - соврал я.
- А вы не смогли бы работать для двоих? Я не гордая.
- Зато я гордый.
Она понизила голос:
- Я знаю, что с моей стороны очень некрасиво играть на ваших
чувствах, Арчер. Но я должна была... Я сожгла тот фильм - и ничего не
взорвалось...
- Забудьте о том, что было вчера. Неприятности могут случиться
завтра.
- Вы мне действительно нужны, Арчер. Я не могу разговаривать голосом
напуганной жертвы, но я правда боюсь.
- Чего?
- Я же говорю, что не могу... вот так, издали. Приезжайте в Куинто, и
тогда я скажу. Пожалуйста, приезжайте.
Мы с Мэвис продолжали ходить по замкнутому кругу.
- Где вы находитесь?
- Сейчас на пляже, около ресторанчика, но лучше я встречу вас в
другом месте. В гавани, знаете, там стоит такой большой столб...
- Да, знаю, - сказал я. - Прекрасное место для засады.
- Не говорите так. Я буду там, в конце мола. Ночью в это время там,
надеюсь, будет пусто. Вы приедете?
- Через полчаса, - решился я.
В четыре утра Куинто выглядел совсем маленьким. Пустынные темные
улицы сбегали вниз к пустынному темному океану. Воздух был удивительно
чист, но на переднем стекле машины появились водяные капли, и запах моря,
горький и свежий, вторгся ко мне в кабину из безлюдного города. Ночью на
море стояла застава, наполненная холодными морскими ветрами и
перемещающейся подводной чернотой.
Там, где 101-Олтертейн выбегала из города, на стоянке, в красноватом
свете светофора, сгрудилось четыре-пять грузовиков. Словно буйволы у
водоема. Я увидел склонившихся над ранним завтраком водителей и
тонкобровую, с мордочкой мопса официантку, что стояла в дверях забегаловки
с сигареткой во рту. С большим удовольствием я тоже остановился бы здесь,
съел бы три яйца, немного поболтал бы с этими людьми, а потом отправился
бы обратно, в мотель, и лег бы спать. На следующем перекрестке я резко
повернул налево, и шины, раздираемые жалостью к самим себе, взвизгнули:
уже так поздно, они так устали. Я произнес вслух, обращаясь к самому себе
и к скулящим шинам: "Надо как-нибудь со всем этим справиться".
Мол в Куинто, оказывается, продолжал собой улицу, которая пересекала
черную ленту шоссе. Внизу длинные белые волны лизали песок, плескались о
сваи и заграждения, защищавшие мол. Я медленно вел машину, фары освещали
белые перила, шедшие из одного конца мола до другого. У начала перил
сгрудилось несколько маленьких построек: будка для хранения сетей,
закусочная, магазинчик, где продавались сувенирные ракушки, разные
инструменты для починки лодок, - все сейчас запертое и темное. Я остановил
машину между постройками и морем, около туристского телескопа, в который
любопытствующие могли глянуть за десять центов, и пошел вдоль берега.
Ладонь ощущала влажную холодную поверхность отполированной рукоятки
пистолета.
В ноздри все глубже проникал запах моря - запах водорослей, рыбы и
неспокойной горькой воды. Запах заполнял мое сознание, или выплывал из
недр памяти, словно он был в крови у всех в нашей семье. Поверхность
океана медленно вздымалась и снова опадала, пока я шел по молу, и мрачные
отблески ложились на доски настила. И весь мол, казалось, тоже вздымался и
опадал, жесткий, скрипящий, подражая волнам-разрушителям, танцуя долгий и
медленный танец своего разрушения. Я дошел до конца мола, но так никого и
не увидел, и не услышал ничего, кроме своих шагов, скрипа балок и волн,
плещущих о мол. В пятидесяти футах подо мной темнела вода. Самой ближней
землей впереди были Гавайи. Я повернулся к Гавайям спиной и направился
обратно.
Мэвис передумала, подвела меня. Последнее прощание с Мэвис, - так
утверждала моя хладнокровная голова - ничего не значило. Мэвис и тогда
была странной, держалась безответственно, на нее нельзя рассчитывать. Или
намерения вдруг изменились, потому что обстоятельства изменились внезапно
в ее пользу?.. Я медленно шел по настилу. "Слишком поздно, ты слишком
стар, слишком устал".
Рассвет растекался по небу, над горами, как пролитое молоко. У
подножия расположились улицы Куинто - паутина, усеянная огоньками.
Падающие звезды-грузовики, полные виски и содовой воды, из Сан-Франциско,
Портленда и Сиеттла двигались на юг по 101-ой. Справа от меня дуга
волнореза уходила в океан; на молу свет маяка то зажигался, то гас, и в
его узком коридоре перемежались серые и зеленые полосы. А вдали за
волнорезом в тихой гавани покачивались суда - высокой и низкой посадки,
лебеди и гадкие утята, стрелой проносящиеся сторожевики и широкие
рыболовецкие посудины, корабли для путешествий, и спасательные катера, и
маленькие ялики, - все темные, не видимые, а скорее угадываемые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61