Отблеск лучей прожектора лежал на затворах автоматов охранников, одинаково безликих и молчаливых.
Каштанка опять шмыгнул разбитым носом, как можно любезней поинтересовался у того, кто назвал его «говном в кандалах»:
– Гражданин начальник, место не шибко знакомое. Что это за командировка?
– Повылазило, не видишь – Крученый! Ты ж тута ужо блатовал тем годом. Ну и память! Дрочишь, поди, часто?
– Все по распорядку, гражданин начальник. А верх чей на Крученом?
Гражданин начальник расплылся в довольной улыбке, в этот момент с вахты крикнули:
– Прекратить разговоры! Дежурный, принять двоих по спецнаряду.
Ветер ударил снежным зарядом в провода, они загудели голосом затухающего колокола.
– Шагом марш!
…В помещении вахты было жарко. Солдаты спали вокруг круглой печи на лавках. Один из них, с курносым веснушчатым носом, вскочил при появлении зэков, уставился непонимающим взглядом.
– Вы чо гремите? Вы чо шум поднимаете?! – с трудом проговорил он заспанным голосом, взглянув на кандалы, смачно потянулся. – Козырные, видать, изловились. Все равно не гремите. Поспать дайте…
Калачиком улегся на лавку, поджав под себя ноги.
Тотчас заснул здоровым, молодым сном.
Упоров едва подавил в себе желание подойти к печке, прижаться спиной к ее нагретым кирпичам, вбирая живительное тепло измученным телом. Он смотрел и искренне завидовал беззаботному сну солдата: в такие сны приходят загорелые девки, их можно любить открыто, как любят только в сытых снах, да еще где-нибудь в далекой деревне без сельсовета…
Из боковой комнаты вышел коренастый лейтенант в небрежно накинутой на плечи шипели. Глубокие залысины придавали его совсем юному лицу выражение взрослой озабоченности, отчего лейтенант был похож на играющего в шахматы малолетнего вундеркинда.
Дежурный остановился перед кандальниками, начал покачиваться с пятки на носок.
– Душевно с вами побеседовали, Опенкин, – произнес он насмешливо, но без улыбки. – Свои или…
– Ваши, гражданин начальник. Почерк не узнаете?
– Значит, заработал!
И уж забыв о побитом воре, уставился на второго заключенного, слишком спокойного, чтобы лейтенант мог в это поверить.
– У вас, Упоров, было время подумать о своей судьбе. Советую не примыкать ни к каким группировкам, особенно к тем, к которой принадлежит этот тип…
Телефон за дверью прервал это нудное наставление.
Короткий сигнал перешел в дребезжащий металлический хохот.
– Снимите кандалы, – лейтенант говорил уже с порога боковой комнаты. – Обоих – в карантинный барак.
Он пробыл в комнате не более минуты и снова появился на пороге, но без шинели.
– Старшина Мякшин! В шестом бараке – труп. Убийцу – в карцер!
– Взвод! – рявкнул пожилой старшина, застегивая широкий офицерский ремень. – В ружье!
Солдаты загрохотали сапогами и, разобрав оружие, выбежали на улицу.
Носатый конвоир терпеливо дождался их ухода и, подавив зевок, скомандовал зэкам:
– Руки – за спину!
Снял кандалы, положил их в рюкзак и кивнул в сторону двери с короткой табличкой: «Стой! Предъяви пропуск!»
…Рассвет уже подбил соболиную шубу ночи голубым песцом молодого утра. Стало проглядней, и фигуры часовых на вышках обозначились застывшими куклами. Звездный свет пошел на убыль, растворяясь в робком рождении дня, звезды посерели какой-то чахоточной серостью, смотреть на небо стало неинтересно.
Вадим вспомнил свое последнее утро во Владивостоке с такими же серыми звездами на небе. Он возвращался на корабль по утренним улицам вместе со старым официантом ресторана «Золотой Рог», и тот устало кивал на копошившихся в подворотнях дворников:
– Вдивляюсь! Нет, это меня просто поражает!
Раньше каждый дворник мечтал найти золотой червонец, который потерял пьяный купец. Интересно, что ищет советский дворник?
Ему объяснили в кабинете следователя – и про дворников и про многое другое, о чем он шутливо спрашивал у своих клиентов.
Взволнованный старик попросил воды, ему дали в лоб, и задавать вопросы стало некому…
«Дед мог обслужить в долг, – думал заключенный, шагая по мерзлой дорожке. – Если бы такой нашелся среди чекистов и дал тебе в долг немного свободы… Недельку! Нет, маловато. Хотя бы месяц, и можно досиживать. Дурак! Ты еще сидеть не начал!»
От внутренних переживаний он даже не почувствовал, как его обыскали у входа в карантинный барак.
Двери барака открылись после двух длинных звонков и удара по рельсу. На пороге возник высокий простуженный старшина, кашлянув в кулак, спросил с раздражением в хриплом голосе:
– Кого еще тут черти принесли?
– Двух прими, Кокошкин. По спецнаряду прикатили.
– Масти какой?
– Один из воров, Каштанка это. Другой – политический из замка.
– Шмонали?
– Да. Оттуда чо привезешь?
– Есть ловкачи… Из замка? – бубнит Кокошкин. – По запарке небось залетел. Оттуда добры-то не возвращаются.
– Залетел, как положено, гражданин начальник, – не утерпел задетый небрежным тоном старшины Каштанка.
– А ты вообще глохни! Не то под раздачу попадешь!
«Не стоило с ним заводиться», – подумал Упоров, наблюдая за тем, как старшина поднимает задвижку и смотрит в камеру. После этого повернул в замке ключ, отбросил со звоном засов.
– Входите, членоплеты!
Они вошли и остановились в шаге от порога. За спиной лязгнул засов.
…Камера встретила новичков выразительной, настороженной тишиной. Но тишина была нетерпеливой, а потому скоро кончилась, и Каштанка, чуть ерничая, проговорил:
– Приветствую уважаемых каторжан!
Ему не ответили. Тогда он повернулся к Упорову и сказал:
– Нс обижайтесь: народ устал на трудовой вахте!
Вадим пожал плечами, продолжая осматриваться.
Камера была опоясана двухъярусными нарами, сколоченными из толстого листвяка. Посредине стол, привинченный к заплеванному полу массивными болтами.
Справа от двери параша, на ней старый узбек, сохранявший вид почтенного аксакала.
Пахло человеческим потом, прелой кожей, еще чем-то всегда тюремным, наверное, потным страхом.
Вадим остановил взгляд на задумчивом узбеке, и тот сразу начал тужиться, имитируя запор.
Каштанка неожиданно психанул:
– Да что это за кодляк, в котором нет места приличным людям?! Или вам глаза не служат?!
В левом углу на верхних нарах, где двое играли в карты, закрутили головами. Не принимавший участия в игре громадный зэк с наколотой на щеке бабочкой потребовал с угрозой:
– Кажи масть, гости!
Тут же с нижних нар соскочил шустрый, похожий на зачумившуюся обезьянку кавказец и, пощупав телогрейку Упорова, предложил:
– Слышь, мужик, играем гнидник?
– Оставь меня в покое, – попросил шустряка Упоров.
– Ну, чо ты менжуешься, легавый буду! В нем уже двадцать сидельцев умерло. Ставлю рубаху с одной заплатой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Каштанка опять шмыгнул разбитым носом, как можно любезней поинтересовался у того, кто назвал его «говном в кандалах»:
– Гражданин начальник, место не шибко знакомое. Что это за командировка?
– Повылазило, не видишь – Крученый! Ты ж тута ужо блатовал тем годом. Ну и память! Дрочишь, поди, часто?
– Все по распорядку, гражданин начальник. А верх чей на Крученом?
Гражданин начальник расплылся в довольной улыбке, в этот момент с вахты крикнули:
– Прекратить разговоры! Дежурный, принять двоих по спецнаряду.
Ветер ударил снежным зарядом в провода, они загудели голосом затухающего колокола.
– Шагом марш!
…В помещении вахты было жарко. Солдаты спали вокруг круглой печи на лавках. Один из них, с курносым веснушчатым носом, вскочил при появлении зэков, уставился непонимающим взглядом.
– Вы чо гремите? Вы чо шум поднимаете?! – с трудом проговорил он заспанным голосом, взглянув на кандалы, смачно потянулся. – Козырные, видать, изловились. Все равно не гремите. Поспать дайте…
Калачиком улегся на лавку, поджав под себя ноги.
Тотчас заснул здоровым, молодым сном.
Упоров едва подавил в себе желание подойти к печке, прижаться спиной к ее нагретым кирпичам, вбирая живительное тепло измученным телом. Он смотрел и искренне завидовал беззаботному сну солдата: в такие сны приходят загорелые девки, их можно любить открыто, как любят только в сытых снах, да еще где-нибудь в далекой деревне без сельсовета…
Из боковой комнаты вышел коренастый лейтенант в небрежно накинутой на плечи шипели. Глубокие залысины придавали его совсем юному лицу выражение взрослой озабоченности, отчего лейтенант был похож на играющего в шахматы малолетнего вундеркинда.
Дежурный остановился перед кандальниками, начал покачиваться с пятки на носок.
– Душевно с вами побеседовали, Опенкин, – произнес он насмешливо, но без улыбки. – Свои или…
– Ваши, гражданин начальник. Почерк не узнаете?
– Значит, заработал!
И уж забыв о побитом воре, уставился на второго заключенного, слишком спокойного, чтобы лейтенант мог в это поверить.
– У вас, Упоров, было время подумать о своей судьбе. Советую не примыкать ни к каким группировкам, особенно к тем, к которой принадлежит этот тип…
Телефон за дверью прервал это нудное наставление.
Короткий сигнал перешел в дребезжащий металлический хохот.
– Снимите кандалы, – лейтенант говорил уже с порога боковой комнаты. – Обоих – в карантинный барак.
Он пробыл в комнате не более минуты и снова появился на пороге, но без шинели.
– Старшина Мякшин! В шестом бараке – труп. Убийцу – в карцер!
– Взвод! – рявкнул пожилой старшина, застегивая широкий офицерский ремень. – В ружье!
Солдаты загрохотали сапогами и, разобрав оружие, выбежали на улицу.
Носатый конвоир терпеливо дождался их ухода и, подавив зевок, скомандовал зэкам:
– Руки – за спину!
Снял кандалы, положил их в рюкзак и кивнул в сторону двери с короткой табличкой: «Стой! Предъяви пропуск!»
…Рассвет уже подбил соболиную шубу ночи голубым песцом молодого утра. Стало проглядней, и фигуры часовых на вышках обозначились застывшими куклами. Звездный свет пошел на убыль, растворяясь в робком рождении дня, звезды посерели какой-то чахоточной серостью, смотреть на небо стало неинтересно.
Вадим вспомнил свое последнее утро во Владивостоке с такими же серыми звездами на небе. Он возвращался на корабль по утренним улицам вместе со старым официантом ресторана «Золотой Рог», и тот устало кивал на копошившихся в подворотнях дворников:
– Вдивляюсь! Нет, это меня просто поражает!
Раньше каждый дворник мечтал найти золотой червонец, который потерял пьяный купец. Интересно, что ищет советский дворник?
Ему объяснили в кабинете следователя – и про дворников и про многое другое, о чем он шутливо спрашивал у своих клиентов.
Взволнованный старик попросил воды, ему дали в лоб, и задавать вопросы стало некому…
«Дед мог обслужить в долг, – думал заключенный, шагая по мерзлой дорожке. – Если бы такой нашелся среди чекистов и дал тебе в долг немного свободы… Недельку! Нет, маловато. Хотя бы месяц, и можно досиживать. Дурак! Ты еще сидеть не начал!»
От внутренних переживаний он даже не почувствовал, как его обыскали у входа в карантинный барак.
Двери барака открылись после двух длинных звонков и удара по рельсу. На пороге возник высокий простуженный старшина, кашлянув в кулак, спросил с раздражением в хриплом голосе:
– Кого еще тут черти принесли?
– Двух прими, Кокошкин. По спецнаряду прикатили.
– Масти какой?
– Один из воров, Каштанка это. Другой – политический из замка.
– Шмонали?
– Да. Оттуда чо привезешь?
– Есть ловкачи… Из замка? – бубнит Кокошкин. – По запарке небось залетел. Оттуда добры-то не возвращаются.
– Залетел, как положено, гражданин начальник, – не утерпел задетый небрежным тоном старшины Каштанка.
– А ты вообще глохни! Не то под раздачу попадешь!
«Не стоило с ним заводиться», – подумал Упоров, наблюдая за тем, как старшина поднимает задвижку и смотрит в камеру. После этого повернул в замке ключ, отбросил со звоном засов.
– Входите, членоплеты!
Они вошли и остановились в шаге от порога. За спиной лязгнул засов.
…Камера встретила новичков выразительной, настороженной тишиной. Но тишина была нетерпеливой, а потому скоро кончилась, и Каштанка, чуть ерничая, проговорил:
– Приветствую уважаемых каторжан!
Ему не ответили. Тогда он повернулся к Упорову и сказал:
– Нс обижайтесь: народ устал на трудовой вахте!
Вадим пожал плечами, продолжая осматриваться.
Камера была опоясана двухъярусными нарами, сколоченными из толстого листвяка. Посредине стол, привинченный к заплеванному полу массивными болтами.
Справа от двери параша, на ней старый узбек, сохранявший вид почтенного аксакала.
Пахло человеческим потом, прелой кожей, еще чем-то всегда тюремным, наверное, потным страхом.
Вадим остановил взгляд на задумчивом узбеке, и тот сразу начал тужиться, имитируя запор.
Каштанка неожиданно психанул:
– Да что это за кодляк, в котором нет места приличным людям?! Или вам глаза не служат?!
В левом углу на верхних нарах, где двое играли в карты, закрутили головами. Не принимавший участия в игре громадный зэк с наколотой на щеке бабочкой потребовал с угрозой:
– Кажи масть, гости!
Тут же с нижних нар соскочил шустрый, похожий на зачумившуюся обезьянку кавказец и, пощупав телогрейку Упорова, предложил:
– Слышь, мужик, играем гнидник?
– Оставь меня в покое, – попросил шустряка Упоров.
– Ну, чо ты менжуешься, легавый буду! В нем уже двадцать сидельцев умерло. Ставлю рубаху с одной заплатой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125