До свидания, мальчики!
– До свидания! Проститься пошли?
– Глохни, козел! Лучше Убей-Папу поищи.
– Я положил его возле ящиков. Эй, Зяма, где культработник?
– А вот они похрапывают! Бездельники! Вставай и тащи культуру в массы.
– Как вы смеете?! Я поставлю вопрос!
– Не бузи. Репетицию проспал. Сунь в рот два пальца. Да не мои!
– Борман, запевайте! – потребовал Калаянов, сам подхватил режущим фальцетом:
Гражданин начальник, я ваш рот имел,
Вы меня не кормите -
Я очень похудел!
Упоров повернул голову… Рядом, прижав к груди подаренную ему рясу и Евангелие, шел отец Кирилл.
Голова Монаха стояла как-то неестественно прямо, будто ее несли отдельно на пике сильные руки палача. Казалось, вот-вот опадут щеки, профиль потеряет чеканную четкость, а из твердого рта вывалится мокрой тряпкой язык.
Вадим затаил дыхание. Но губы разжались для того, чтобы было произнесено:
– У вас такой светлый день. Сохраните тот свет, пожалуйста, в потемках будущей жизни.
Низкие звуки опустились на дно слуха, жили там некоторое время, совсем его не беспокоя. Он нес их, как нес бы упавшую на плечо снежинку, не ощущая потребности откликнуться. В такие минуты думалось о другом…
«… Возвращаемся за решетку к принудительному труду. Не бежим. Должно быть, человек потому и не любит волка: волк неприручаем… Он живет сей минутой, он – укор человеку. Человек думает о будущем и постоянно теряет настоящее. Все думает и думает. С тем проходит жизнь…»
Взгляд его остановился на скорчившемся у знакомой лужи человеке, которого заботливо обхлопал Барончик.
– Пустой лебедок? – хохотнул Зяма.
– Что твоя голова!
– Чо ж ты его мацаешь, раз такой умный?! Он же на сто рядов проверенный, как полномочный посол в Америке.
– Лепень надо бы сдернуть, – предложил Вазелин.
– Хоронить в чем будут? Сытый на «пляже» не валяется. Это голь беспартийная. В чем есть, в том и понесут…
Когда со стороны зоны протрещала автоматная очередь, они уже протрезвели, пошли молча, толкая перед собой молочный туман надвигающегося утра. Скоро по этой дороге с такими же опухшими от ночных попоек лицами отправятся на службы офицеры, держа под руку злых жен с припудренными синяками. У рыгаловки мучительной дрожью ожидания затрясется рабочий люд Страны Советов, пылая ненавистью к огромному амбарному замку, охраняющему их законное стремление загасить огонь желания и отметить, как вечный праздник, наступающий трудовой день. Она придет, откроет замок, разбудит надежду на светлое будущее. С ней сейчас спит тот бездомный «лебедь» у лужи. Он еще не знает – карманы его пусты, иначе бы умер заранее, не дожидаясь будущего…
Зэки прекратили шепотки, бугор посмотрел на них с интересом: в чем дело? Дела не было. Люди устали Пропала охота общаться, каждый уже был сам по себе, но еще не волк…
– Стой! Кто идет?!
– Бригада Упорова – с репетиции.
– Дежурный – на выход! А ну, строиться! Страх потеряли, рогометы!
Загремели цепями две проспавшие службу овчарки. Одна сипло гавкнула, будя в себе злость, но, так и не поймав настроение, пометалась с угрожающим рыком да и успокоилась.
– Любимов с вами? – спросил заспанный дежурный, переминаясь с ноги на ногу, как застоявшийся конь. – Любимов не нужен!
Убей– Папу оттолкнул поддерживающих его под руки зэков, гордо ответил, снова по-змеиному мягко изогнув тонкую шею:
– Ваш покорный слуга здесь, Петр Николаевич!
Дежурный нашел его глазами, прищурился, словно пытался вспомнить стоящего перед ним человека, а вспомнив, сказал:
– С тобой все ясно, Любимов. В БУР его, старшина!
Убей– Папу рассерженно поправил яркий галстук на голой шее, слов для оправдания не нашел и, понуря голову, пошел за старшиной, буркнув через плечо:
– До свидания, товарищи!
– Не унывай, лепило! Подогрев отправим!
Капитан прошелся вдоль каждой пятерки, терпеливо и спокойно заглядывая в их слегка осунувшиеся лица. Сказал старшине:
– Шмона не будет. Первая пятерка, шаг вперед!
Уже в жилзоне Упоров подошел к нему, чтобы попросить за Сережу Любимова. Дежурный скинул шинель на отполированную солдатскими задницами скамью, вяло махнул ладонью, предлагая зэку замолчать. Жест был оскорбительно небрежен, и Упоров постарался о нем сразу забыть.
– Просить будете у баб на свободе, – он зябко поежился, снова накинул шинель. – Здесь извольте выполнять распоряжения! Идите!
Заключенный оторвал тяжелый взгляд от верхней пуговицы кителя, заставил себя улыбнуться обидчику и сказать:
– Я женат, гражданин начальник. Меня другие женщины не интересуют. Спокойной ночи.
Растерявшийся от неожиданного ответа дежурный тоже улыбнулся, и это была улыбка хорошего мужика. Он помахал зэку рукой, запросто, точно тот уходил из гостей:
– Отдыхай, Вадим. Спокойной ночи!
…Кисло и остро запахло лагерной помойкой, по которой ползал кто-то едва различимый в сгустившихся перед рассветом сумерках, подсвечивая себя спичками.
Когда спичка гасла, раздавалось жадное чавканье или писк лишившихся своей законной пайки лагерных крыс…
– Спать! – приказал зэк, натягивая на голову суконное одеяло, а еще через секунду, не утерпев, произнес: – Пусть в этой стране живут те, кто согласен ползать по помойкам!
Произнес так, будто стоял на палубе иностранного судна, пересекающего нейтральные воды Тихого океана.
Сейчас он чувствовал себя христианином на исходе Великого поста, для которого перенесенные телесные страдания открылись радостным праздником души. Хотя он и знал – это черная благодать, озаренная светом черной свечи. Через нее придется пройти, не закрывая глаз, с холодным осознанием – ты совершаешь грех, Рядом с тобой будет стоять тот цветной сатаненок. Он отведет или направит нож.
…С утра Упоров отправил Фунта разведать, как кантуется Селитер, а сам пошел со старшиной Челидзе выбирать место под установку двух опор для линии электропередачи. Старшина был поразительно разговорчив и всю дорогу до места рассказывал бригадиру о том, как кончали побег на Пванихе, при его личном участии.
…Беглецов выгнали из леса в низкорослый ерник, где их начали рвать собаки. Кричали люди, рычали псы, натыкаясь на ножи заключенных. Хрустел ерник, и нестерпимо грело солнце.
– Они дуреют от крови, – жестикулировал темпераментный Челидзе. – Им нужна только глотка, тогда клиент может быть спокоен за свое будущее…
Вадим видел трупы беглецов в кузове машины с открытыми бортами, проезжающей мимо рабочей зоны…
У них на самом деле были порваны глотки. Страшная работа. Собак везли в другой машине, две из них были аккуратно перевязаны бинтами, остальные сидели чуть поодаль от раненых с сосредоточенными мордами воспитанных героев.
– Таким собакам нет цены!
У зэков цена была – жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
– До свидания! Проститься пошли?
– Глохни, козел! Лучше Убей-Папу поищи.
– Я положил его возле ящиков. Эй, Зяма, где культработник?
– А вот они похрапывают! Бездельники! Вставай и тащи культуру в массы.
– Как вы смеете?! Я поставлю вопрос!
– Не бузи. Репетицию проспал. Сунь в рот два пальца. Да не мои!
– Борман, запевайте! – потребовал Калаянов, сам подхватил режущим фальцетом:
Гражданин начальник, я ваш рот имел,
Вы меня не кормите -
Я очень похудел!
Упоров повернул голову… Рядом, прижав к груди подаренную ему рясу и Евангелие, шел отец Кирилл.
Голова Монаха стояла как-то неестественно прямо, будто ее несли отдельно на пике сильные руки палача. Казалось, вот-вот опадут щеки, профиль потеряет чеканную четкость, а из твердого рта вывалится мокрой тряпкой язык.
Вадим затаил дыхание. Но губы разжались для того, чтобы было произнесено:
– У вас такой светлый день. Сохраните тот свет, пожалуйста, в потемках будущей жизни.
Низкие звуки опустились на дно слуха, жили там некоторое время, совсем его не беспокоя. Он нес их, как нес бы упавшую на плечо снежинку, не ощущая потребности откликнуться. В такие минуты думалось о другом…
«… Возвращаемся за решетку к принудительному труду. Не бежим. Должно быть, человек потому и не любит волка: волк неприручаем… Он живет сей минутой, он – укор человеку. Человек думает о будущем и постоянно теряет настоящее. Все думает и думает. С тем проходит жизнь…»
Взгляд его остановился на скорчившемся у знакомой лужи человеке, которого заботливо обхлопал Барончик.
– Пустой лебедок? – хохотнул Зяма.
– Что твоя голова!
– Чо ж ты его мацаешь, раз такой умный?! Он же на сто рядов проверенный, как полномочный посол в Америке.
– Лепень надо бы сдернуть, – предложил Вазелин.
– Хоронить в чем будут? Сытый на «пляже» не валяется. Это голь беспартийная. В чем есть, в том и понесут…
Когда со стороны зоны протрещала автоматная очередь, они уже протрезвели, пошли молча, толкая перед собой молочный туман надвигающегося утра. Скоро по этой дороге с такими же опухшими от ночных попоек лицами отправятся на службы офицеры, держа под руку злых жен с припудренными синяками. У рыгаловки мучительной дрожью ожидания затрясется рабочий люд Страны Советов, пылая ненавистью к огромному амбарному замку, охраняющему их законное стремление загасить огонь желания и отметить, как вечный праздник, наступающий трудовой день. Она придет, откроет замок, разбудит надежду на светлое будущее. С ней сейчас спит тот бездомный «лебедь» у лужи. Он еще не знает – карманы его пусты, иначе бы умер заранее, не дожидаясь будущего…
Зэки прекратили шепотки, бугор посмотрел на них с интересом: в чем дело? Дела не было. Люди устали Пропала охота общаться, каждый уже был сам по себе, но еще не волк…
– Стой! Кто идет?!
– Бригада Упорова – с репетиции.
– Дежурный – на выход! А ну, строиться! Страх потеряли, рогометы!
Загремели цепями две проспавшие службу овчарки. Одна сипло гавкнула, будя в себе злость, но, так и не поймав настроение, пометалась с угрожающим рыком да и успокоилась.
– Любимов с вами? – спросил заспанный дежурный, переминаясь с ноги на ногу, как застоявшийся конь. – Любимов не нужен!
Убей– Папу оттолкнул поддерживающих его под руки зэков, гордо ответил, снова по-змеиному мягко изогнув тонкую шею:
– Ваш покорный слуга здесь, Петр Николаевич!
Дежурный нашел его глазами, прищурился, словно пытался вспомнить стоящего перед ним человека, а вспомнив, сказал:
– С тобой все ясно, Любимов. В БУР его, старшина!
Убей– Папу рассерженно поправил яркий галстук на голой шее, слов для оправдания не нашел и, понуря голову, пошел за старшиной, буркнув через плечо:
– До свидания, товарищи!
– Не унывай, лепило! Подогрев отправим!
Капитан прошелся вдоль каждой пятерки, терпеливо и спокойно заглядывая в их слегка осунувшиеся лица. Сказал старшине:
– Шмона не будет. Первая пятерка, шаг вперед!
Уже в жилзоне Упоров подошел к нему, чтобы попросить за Сережу Любимова. Дежурный скинул шинель на отполированную солдатскими задницами скамью, вяло махнул ладонью, предлагая зэку замолчать. Жест был оскорбительно небрежен, и Упоров постарался о нем сразу забыть.
– Просить будете у баб на свободе, – он зябко поежился, снова накинул шинель. – Здесь извольте выполнять распоряжения! Идите!
Заключенный оторвал тяжелый взгляд от верхней пуговицы кителя, заставил себя улыбнуться обидчику и сказать:
– Я женат, гражданин начальник. Меня другие женщины не интересуют. Спокойной ночи.
Растерявшийся от неожиданного ответа дежурный тоже улыбнулся, и это была улыбка хорошего мужика. Он помахал зэку рукой, запросто, точно тот уходил из гостей:
– Отдыхай, Вадим. Спокойной ночи!
…Кисло и остро запахло лагерной помойкой, по которой ползал кто-то едва различимый в сгустившихся перед рассветом сумерках, подсвечивая себя спичками.
Когда спичка гасла, раздавалось жадное чавканье или писк лишившихся своей законной пайки лагерных крыс…
– Спать! – приказал зэк, натягивая на голову суконное одеяло, а еще через секунду, не утерпев, произнес: – Пусть в этой стране живут те, кто согласен ползать по помойкам!
Произнес так, будто стоял на палубе иностранного судна, пересекающего нейтральные воды Тихого океана.
Сейчас он чувствовал себя христианином на исходе Великого поста, для которого перенесенные телесные страдания открылись радостным праздником души. Хотя он и знал – это черная благодать, озаренная светом черной свечи. Через нее придется пройти, не закрывая глаз, с холодным осознанием – ты совершаешь грех, Рядом с тобой будет стоять тот цветной сатаненок. Он отведет или направит нож.
…С утра Упоров отправил Фунта разведать, как кантуется Селитер, а сам пошел со старшиной Челидзе выбирать место под установку двух опор для линии электропередачи. Старшина был поразительно разговорчив и всю дорогу до места рассказывал бригадиру о том, как кончали побег на Пванихе, при его личном участии.
…Беглецов выгнали из леса в низкорослый ерник, где их начали рвать собаки. Кричали люди, рычали псы, натыкаясь на ножи заключенных. Хрустел ерник, и нестерпимо грело солнце.
– Они дуреют от крови, – жестикулировал темпераментный Челидзе. – Им нужна только глотка, тогда клиент может быть спокоен за свое будущее…
Вадим видел трупы беглецов в кузове машины с открытыми бортами, проезжающей мимо рабочей зоны…
У них на самом деле были порваны глотки. Страшная работа. Собак везли в другой машине, две из них были аккуратно перевязаны бинтами, остальные сидели чуть поодаль от раненых с сосредоточенными мордами воспитанных героев.
– Таким собакам нет цены!
У зэков цена была – жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125