– Воровской век кончился. Они уже доедают сами себя. Грядет век сучий, хотя мне и не нравится это название. Поджог, ограбление церкви станут рядовыми преступлениями в обществе будущего, школьники начнут грабить школьников, родителей. Потомство тех, кто выйдет из лагерей, пойдет по их стопам, и постепенно людей, желающих взять, станет больше, чем тех, кто может производить. Производители вымрут быстро. На планете образуется государство ссученных воров! За нами потянется Африка, Южная Америка, Ближний Восток…
Он сделал паузу для того, чтобы проверить произведенное впечатление, и подвел итог:
– К началу следующего столетия мы ссучим весь мир! Модель будущего, как это ни парадоксально, формируется в нынешних лагерях.
– Ты, конечно, Ленин?!
– Пока я – заключенный Мирошниченко. Пока! Большевики пришли к власти, потому что не знали, что такое совесть и жалость. Не пощадили даже Бога. Сегодня только от них исходит вся правда, вся истина, не подлежащая обсуждению. Они сняли с ленивых россиян груз ненужного умствования, ограничив их действия созидательным трудом во благо государства и поднятием правой руки при голосовании за большевистскую политику. Коммунисты научились управлять стадом и никогда не допустят, чтобы стадо стало народом, потому что тогда наступит крах!
По последней фразе Упоров ощутил – сучий пророк любит коммунизм временно.
– Во всех трудах моего вождя, надеюсь, ты понимаешь – о ком идет речь, выражена ненависть к собственнику, доброжелательность к члену коллектива. Глубокую значительность этого факта раскрывает простая арифметика: частник, собственник – есть единица, а член коллектива – частичка ноля, из которых состоят миллионы поддерживающих политику партии и правительства членов общества. Гений Ленина строил будущее, он думал за нас!
Сучий пророк посмотрел на зэка с ленинской хитринкой, но всему было видно – он прячет от него главное откровение.
– Именно поэтому мы все делаем не думая? – Упоров почувствовал некоторый интерес.
– Всегда считал тебя привлекательной личностью, а без рук ты будешь просто симпатяшкой! – Мирон вывел собеседника на нужную стезю и позволил себе немного расслабиться. – Народные массы России все делают бездумно, обходясь без личностного индивидуализма. В том историческая заслуга Владимира Ильича. Но слушай теперь, как плавно вписывается в эту ситуацию не признанный трусливым миром Ницше: «Страдание и без того уже тяжко живущих людей должно быть усилено, чтобы сделать возможным созидание художественного мира небольшому числу олимпийцев». Два гения, произвольно выражая свои мысли, по счастливому промыслу соединились в конкретной программе действий, предоставив нам прекрасную возможность…
– Стать олимпийцами?! – не утерпел Упоров.
Мирон кивнул так, как старый, мудрый педагог кивнул бы любимому студенту, угадавшему ход его рассуждений.
– Ссучив лагерный контингент, мы облегчим себе задачу на воле. Миллионы освободившихся приведут к нам десятки миллионов готовых нас поддержать. Молодых, вороватых, подлых, не знающих родства. Таких не жалко натравить на остальной мир. И они пойдут!
– А дальше?
– Ты что, собираешься жить триста лет? Ты же не ворон, Фартовый. За «дальше» пусть думают те, кто – за нами. Я помогу тебе найти свой путь к Олимпу. Бескорыстно, как будущему товарищу.
Думая о том, что у него сегодня такой богатый на заманчивые предложения день, Вадим уже нащупывал в них единое авторство, но ответил необдуманно резко:
– Ницше говорил и так: «Мне нужно обнести оградой свои слова и свое учение, чтобы в них не ворвались».
На лице Мирона мелькнуло внутреннее намерение получить немедленный расчет за оскорбление. Но, должно быть, перед ним стояла другая задача, и он только дружески похлопал окольцованными руками по колену Упорова:
– Ты читающий негодяй! Ты уже с нами!
– Фраер назвал тебя свиньей! – пискнул Тихоня. Вадим понял – отчего это представительное с виду животное бережет голос. Да и можно ли было назвать голосом то, что напоминало крик раздавленной крысы?!
Бросок Аполлона он засек своевременно, встретив его точным ударом головы в подбородок. А через миг был готов ответить Тихоне.
– Я же предупреждал, – Мирон никак не хотел с ним ссориться, – Хорошо еще уши остались на Колыме. Сядь, Тихоня! Давай оставим Ницше в покое. Видишь Фартовый, теперь тебе надо отрубить еще и голову Это в моих силах, но такая голова могла получить свою
– Ты – сукин сын. Мирон!
– Не надо догадок. Мы говорим о тебе. Заметь – я не пытаюсь выяснять, чей ты сын…
Упоров видел – сучьему пророку никак нельзя ломать программу перековки. Она его связывает
– Представь такой факт: ты идешь с любимой девушкой. Предположим, ее зовут Наташа. Ты – без рук, она – без носа. Некрасиво, но возможно. На твоей нонешней дороге нет солнышка. Крадешься мелким воришкой в сумерках. Никогда не увидишь достойной тебя цели.
Бледная тень презрения блуждала по лицу сучьего пророка, совсем, однако, его не портя, напротив: сейчас он был самим собой, цельным, готовым произнести дьявольское слово – откровение, которое нельзя проверить ни разумом, ни чувством, можно только принять по причине безотказного действия на вашу испуганную душу.
Слово не родилось. Скрип тормозов обрезал его на корню.
– Упоров, выходи!
Зэк не простившись, тенью снялся с низкой лавки.
– Вадим, – позвал за спиной спокойный, дружелюбный голос. Голова повернулась, обманутая искренностью призыва, и плевок в лицо обжег его, как расплавленная капля металла. Смех за захлопнутой старшиной дверью перевернул всю душу.
Только ничего нельзя изменить: время сделало шаг.
«Воронок» покатил дальше. Все – в прошлом…
Потом в бригаде появился настоящий людоед. Он появился сам. Его никто не приглашал. Добровольцы всегда настораживали бригадира, тем более такие, которые едят людей. Упоров знал этот не такой уж рядовой для Колымы случай…
…Все было решено еще в зоне, на нарах, при взаимном сговоре четверых опытных каторжан. Пятый, сытый и сильный, шел продовольствием, «коровой», хотя и думал о себе как о вожаке. На том он и купился, когда стало ясно: надо кого-то кушать или идти сдаваться. Четверо незаметно бросили, жребий, пятый незаметно сунул в рот сухарь из неприкосновенного для других запаса. Бывший гроза ночных улиц Самары прозевал момент атаки, а чуть раньше – шаловливые улыбки приближающихся к нему с разных сторон товарищей по побегу. Будь он бдительней – понял: они его уже ели…
Прозрение пришло в момент казни. «Нет! – хотелось крикнуть ему. – У меня осталось три сухаря. Мы их поделим». Однако тот, перед кем стояла задача зарезать «корову», убил и эти слова. Нож остался в животе, одна рукоятка «на улице».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Он сделал паузу для того, чтобы проверить произведенное впечатление, и подвел итог:
– К началу следующего столетия мы ссучим весь мир! Модель будущего, как это ни парадоксально, формируется в нынешних лагерях.
– Ты, конечно, Ленин?!
– Пока я – заключенный Мирошниченко. Пока! Большевики пришли к власти, потому что не знали, что такое совесть и жалость. Не пощадили даже Бога. Сегодня только от них исходит вся правда, вся истина, не подлежащая обсуждению. Они сняли с ленивых россиян груз ненужного умствования, ограничив их действия созидательным трудом во благо государства и поднятием правой руки при голосовании за большевистскую политику. Коммунисты научились управлять стадом и никогда не допустят, чтобы стадо стало народом, потому что тогда наступит крах!
По последней фразе Упоров ощутил – сучий пророк любит коммунизм временно.
– Во всех трудах моего вождя, надеюсь, ты понимаешь – о ком идет речь, выражена ненависть к собственнику, доброжелательность к члену коллектива. Глубокую значительность этого факта раскрывает простая арифметика: частник, собственник – есть единица, а член коллектива – частичка ноля, из которых состоят миллионы поддерживающих политику партии и правительства членов общества. Гений Ленина строил будущее, он думал за нас!
Сучий пророк посмотрел на зэка с ленинской хитринкой, но всему было видно – он прячет от него главное откровение.
– Именно поэтому мы все делаем не думая? – Упоров почувствовал некоторый интерес.
– Всегда считал тебя привлекательной личностью, а без рук ты будешь просто симпатяшкой! – Мирон вывел собеседника на нужную стезю и позволил себе немного расслабиться. – Народные массы России все делают бездумно, обходясь без личностного индивидуализма. В том историческая заслуга Владимира Ильича. Но слушай теперь, как плавно вписывается в эту ситуацию не признанный трусливым миром Ницше: «Страдание и без того уже тяжко живущих людей должно быть усилено, чтобы сделать возможным созидание художественного мира небольшому числу олимпийцев». Два гения, произвольно выражая свои мысли, по счастливому промыслу соединились в конкретной программе действий, предоставив нам прекрасную возможность…
– Стать олимпийцами?! – не утерпел Упоров.
Мирон кивнул так, как старый, мудрый педагог кивнул бы любимому студенту, угадавшему ход его рассуждений.
– Ссучив лагерный контингент, мы облегчим себе задачу на воле. Миллионы освободившихся приведут к нам десятки миллионов готовых нас поддержать. Молодых, вороватых, подлых, не знающих родства. Таких не жалко натравить на остальной мир. И они пойдут!
– А дальше?
– Ты что, собираешься жить триста лет? Ты же не ворон, Фартовый. За «дальше» пусть думают те, кто – за нами. Я помогу тебе найти свой путь к Олимпу. Бескорыстно, как будущему товарищу.
Думая о том, что у него сегодня такой богатый на заманчивые предложения день, Вадим уже нащупывал в них единое авторство, но ответил необдуманно резко:
– Ницше говорил и так: «Мне нужно обнести оградой свои слова и свое учение, чтобы в них не ворвались».
На лице Мирона мелькнуло внутреннее намерение получить немедленный расчет за оскорбление. Но, должно быть, перед ним стояла другая задача, и он только дружески похлопал окольцованными руками по колену Упорова:
– Ты читающий негодяй! Ты уже с нами!
– Фраер назвал тебя свиньей! – пискнул Тихоня. Вадим понял – отчего это представительное с виду животное бережет голос. Да и можно ли было назвать голосом то, что напоминало крик раздавленной крысы?!
Бросок Аполлона он засек своевременно, встретив его точным ударом головы в подбородок. А через миг был готов ответить Тихоне.
– Я же предупреждал, – Мирон никак не хотел с ним ссориться, – Хорошо еще уши остались на Колыме. Сядь, Тихоня! Давай оставим Ницше в покое. Видишь Фартовый, теперь тебе надо отрубить еще и голову Это в моих силах, но такая голова могла получить свою
– Ты – сукин сын. Мирон!
– Не надо догадок. Мы говорим о тебе. Заметь – я не пытаюсь выяснять, чей ты сын…
Упоров видел – сучьему пророку никак нельзя ломать программу перековки. Она его связывает
– Представь такой факт: ты идешь с любимой девушкой. Предположим, ее зовут Наташа. Ты – без рук, она – без носа. Некрасиво, но возможно. На твоей нонешней дороге нет солнышка. Крадешься мелким воришкой в сумерках. Никогда не увидишь достойной тебя цели.
Бледная тень презрения блуждала по лицу сучьего пророка, совсем, однако, его не портя, напротив: сейчас он был самим собой, цельным, готовым произнести дьявольское слово – откровение, которое нельзя проверить ни разумом, ни чувством, можно только принять по причине безотказного действия на вашу испуганную душу.
Слово не родилось. Скрип тормозов обрезал его на корню.
– Упоров, выходи!
Зэк не простившись, тенью снялся с низкой лавки.
– Вадим, – позвал за спиной спокойный, дружелюбный голос. Голова повернулась, обманутая искренностью призыва, и плевок в лицо обжег его, как расплавленная капля металла. Смех за захлопнутой старшиной дверью перевернул всю душу.
Только ничего нельзя изменить: время сделало шаг.
«Воронок» покатил дальше. Все – в прошлом…
Потом в бригаде появился настоящий людоед. Он появился сам. Его никто не приглашал. Добровольцы всегда настораживали бригадира, тем более такие, которые едят людей. Упоров знал этот не такой уж рядовой для Колымы случай…
…Все было решено еще в зоне, на нарах, при взаимном сговоре четверых опытных каторжан. Пятый, сытый и сильный, шел продовольствием, «коровой», хотя и думал о себе как о вожаке. На том он и купился, когда стало ясно: надо кого-то кушать или идти сдаваться. Четверо незаметно бросили, жребий, пятый незаметно сунул в рот сухарь из неприкосновенного для других запаса. Бывший гроза ночных улиц Самары прозевал момент атаки, а чуть раньше – шаловливые улыбки приближающихся к нему с разных сторон товарищей по побегу. Будь он бдительней – понял: они его уже ели…
Прозрение пришло в момент казни. «Нет! – хотелось крикнуть ему. – У меня осталось три сухаря. Мы их поделим». Однако тот, перед кем стояла задача зарезать «корову», убил и эти слова. Нож остался в животе, одна рукоятка «на улице».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125