– Вы гораздо наблюдательнее и великодушнее, чем я, – тихо проговорила она, стыдясь своей брезгливости, мешавшей ей замечать важные подробности. Раньше она всегда с готовностью помогала страждущим и гордилась этим, теперь же выяснялось, что она даже не видит их, не говоря уже о том, чтобы чем-то ради них поступиться.
– Не превращайте меня в героя, мисс Уайтфилд. Я подаю от избытка, а не от внутренней потребности, к тому же только тем, кто не обойдется без помощи. Это элементарное проявление человечности, отличающей нас от зверей. Я вовсе не воплощение благородства: уверяю вас, я не менее алчен, чем все прочие.
– Я и не возводила вас в ранг святого. И все же вы не кажетесь шарлатаном, каким вас многие описывают.
– Если вы говорите о британцах из Калькутты, то вы правы: они очень плохо меня знают.
– Но вы не даете им возможности узнать вас лучше.
– Если бы они узнали меня как следует, то все равно не полюбили бы, а, напротив, осудили еще яростнее.
На это Эмме нечего было возразить. Алекс упорно избегал разговоров о своей частной жизни. Она так ничего и не узнала о его детях, семье, доме в Парадайз-Вью в дополнение к тому, что уже знала в самом начале путешествия. Зато ее представления об Индии неуклонно расширялись. Любую экскурсию с осмотром примечательных мест Кингстон превращал в урок истории культуры и искусства. Там, где отсутствовали достойные внимания архитектурные сооружения, они изучали базары, где можно было приобрести любые специи, от кориандра до имбиря. Эмма пробовала такие деликатесы, как хрустящий золотой джелабис, истекающий сиропом, и пападс – сладкие лепешки из рисовой или чечевичной муки, популярные в Индии.
В процессе общения Эмма обнаружила у Кингстона, на первый взгляд такого серьезного, даже замкнутого, чувство юмора. Ему ничего не стоило расхохотаться, глядя на обезьянку, спрыгнувшую с банана прямо ему на плечо и стянувшую у него кусочек пирога, которым он утолял голод. Другой на его месте пришел бы в ужас от мысли, что лохматое сморщенное существо может наградить его блохами или какой-нибудь заразной болезнью. Кингстон же находил в подобных происшествиях только повод для веселья, заставляя и Эмму смеяться до слез.
Теперь в его обществе она чувствовала себя непринужденно, свободно выражала свои взгляды и наслаждалась умом собеседника. Даже когда она не соглашалась с ним, он заставлял ее думать и задавать вопросы. Чем дальше в сокровенные глубины Индии увозил их поезд, тем нескончаемее становились их беседы. Какие только темы не затрагивали они!
Порой вопиющая нищета городков и деревень повергала Эмму в уныние. Им приходилось наблюдать похороны, нередко детей разного возраста, начиная с младенческого. Попадавшиеся на глаза животные – собаки, коровы, козы, лошади – вид имели самый жалкий. Контраст между бедностью и богатством назойливо лез в глаза. Индиец был либо безумно богат, либо – что бывало чаще – удручающе беден; середины почти не существовало.
Однажды они побывали в небольшом дворце династического периода, поразившем Эмму бесценной резьбой, украшавшей каждый квадратный дюйм. Великолепное сооружение, хранившее следы могольского влияния, было целиком выстроено из мрамора и ценных пород дерева, вокруг зеленели сады и журчали фонтаны. Дворец походил на драгоценность среди груды мусора и только подчеркивал пропасть между высшими и низшими классами, всегда существовавшую в индийском обществе.
– Я не могла представить себе подобной роскоши, – призналась Эмма, глядя на массивный золотой трон, на котором некогда восседал монарх.
– Но даже это не сравнится с дворцами и захоронениями, которыми мне доводилось любоваться в других местах. Погодите, вот побываете в Тадж-Махале в Уттар-Прадеше… Наверное, вы о нем слышали?
– Как и всякий оказывающийся в Индии. Говорят, это очень красиво.
– Это само совершенство. Чтобы в этом убедиться, надо увидеть его своими глазами.
– Простите, я забыла, по какому Случаю его возвели.
– Это мавзолей могольской императрицы Мумтаз, любимой жены Шах-Яхана, умершей в 1631 году. Шах с, женой покоятся в двухэтажном восьмиугольном здании с куполом и четырьмя башнями-минаретами. Все это построено из кирпича и выложено мрамором.
– Наверное, Шах-Яхан очень сильно любил жену, раз построил ей такой памятник. – Покосившись на Кингстона, Эмма увидела, что он задумчиво смотрит в сторону. В его синих глазах застыло мечтательное, ностальгическое выражение, рот на этот раз не был искривлен обычной циничной усмешкой.
– Говорят, их любовь бессмертна. Неужели кто-то верит в подобную чушь? – Его тон снова стал саркастическим, и романтическое выражение глаз исчезло. – Вы верите в такую сильную любовь, мисс Уайтфилд?
– Я… Мне еще никогда не приходилось этого испытывать, – созналась она.
– Мне тоже. Разумеется, я любил мать своих детей и оплакивал ее смерть, но мне как-то не пришло в голову воздвигать в память о ней мраморный мавзолей. Наверное, я не способен на столь сильное чувство.
– Видимо, я тоже. Не могу даже представить, что это такое.
Эмма заглянула в синие глаза Кингстона и задержала взгляд чуть дольше, чем позволяли приличия. Потом оба потупились. В это мгновение в Эмме произошла перемена. Она поймала себя на дурацком желании, чтобы их путешествие по железной дороге длилось вечно; возможно, тогда она сумела бы заглянуть в самую глубину души Кингстона и обрести подлинную духовную близость с ним, а то и любовь, не гаснущую в веках…
Однако их путешествию не суждено было длиться вечно. Оно внезапно прервалось. Дело было ранним утром. Эмма завтракала за маленьким столиком, инкрустированным слоновой костью и опиравшимся, помимо ножек, на резного деревянного слона с блестящими камешками вместо глаз и бивнями из искусственной слоновой кости. Эмма не сомневалась, что камни и слоновая кость поддельные: кому пришло бы в голову подвергать опасностям путешествия подлинные драгоценности!
Поставив чашку на столик, она проговорила:
– Хотелось бы мне иметь заслуживающую доверия карту, чтобы следить по ней за движением нашего поезда. А то ведь я так и не представляю, где, мы сейчас находимся!
Неожиданно раздался душераздирающий скрежет. Столик ударил Эмму по ноге и перевернулся, облив ей платье горячим чаем и испачкав рисом. Слоновий бивень уколол ее в бедро, и в следующее мгновение она отлетела к противоположной стене купе. Все произошло так стремительно, что Эмма не успела ни за что схватиться, чтобы удержаться на ногах. Раздался звон разбиваемого стекла и лязг металла. Эмме показалось, что у нее затрещали кости. Она проехалась щекой по чему-то твердому и холодному, из глаз брызнули искры.
– На помощь!.. – едва слышно пролепетала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101