Происходившее было слишком ново, слишком фантастично. Она отказывалась верить, что все это происходит на самом деле, что она вот так себя ведет, вот так одета, то есть практически раздета, разыгрывает из себя ту, какой в действительности не является…
Никогда еще Эмма не говорила мужчинам «я тебя хочу», «ты мне нужен». Вот и сейчас она не могла произнести эти слова. Она действительно хотела его, жаждала его прикосновений, его поцелуев, хотела ощутить внутри себя его каменный, раскаленный лингам, но отказывалась выражать свои желания словами. «Я тебя хочу, Сикандер…» Как это трудно выговорить, все равно что на чужом языке! Ее женское естество слишком долгие годы было подавлено. Годы одиночества и аскетизма, когда она не позволяла сердцу откликаться на зов природы, убеждая себя, будто мужчины ей ни к чему, будто она к ним равнодушна, не прошли даром: перед ней теперь высилась прочная стена. Ей требовалось время, чтобы преодолеть ее.
Открыв глаза, она увидела потолок – и что-то умерло у нее внутри. Прямо над ней красовалась яркая сцена такой шокирующей откровенности, что она сразу вспомнила ритуал поклонения лингаму в языческом храме. Голые мужчина и женщина лежали на боку, с переплетенными руками и ногами; его голова находилась у нее между ног, ее – у него… Она не верила своим глазам и чувствовала себя преданной. Фигуры тем временем пришли в движение… То, чему они предавались, нарушало все известные ей правила благопристойности.
– Пустите меня! – взвизгнула Эмма, упершись Сикандеру в плечи.
Он изумленно привстал:
– Что случилось, Эмма? Что с тобой?
– Вы сказали, что здесь павильон сна… Вы солгали! Ту девчонку вам прислали совсем не для пения. Здесь занимаются мерзким, грязным развратом…
– Перестаньте, Эмма! – Сикандер придавил ее к дивану своим весом и схватил за руки, чтобы успокоить. – Тут занимаются вовсе не мерзостью, не грязью и не развратом. Но вы правы: я вам солгал. Я назвал это павильоном сна, тогда как в действительности это павильон любви. Мой друг Сайяджи уединяется здесь с одной из жен или наложниц. Здесь получают удовольствие, здесь остаются наедине и познают плотские радости. Но я оказался в этом месте случайно. Я просто хотел спать. Я приказал Сакараму увести вас и девочку. Вы помните, Эмма, что я вам сказал, когда вы только появились в этой комнате?
Он легонько тряхнул ее, но она не слышала ничего, кроме оглушительных ударов своего сердца.
– Не называйте меня Эммой! Я вам не Эмма. Для вас я – мисс Уайтфилд. А вы есть и останетесь мистером Кингстоном.
– Нет, вы не просто Эмма, не мисс Уайтфилд, не мэм-саиб. Вы женщина из плоти и крови, чувственное, страстное существо, созданное для любви. Вас должен любить мужчина. Что в этом ужасного? И что вас так шокирует в сценах интимных ласк, изображенных на потолке и на стенах?
– На стенах? – Эмма стала вырываться еще неистовее. – Вы хотите сказать, что на стенах тоже нарисованы мужчины и женщины, занимающиеся друг с другом… ужасными вещами?
Он с мрачной решимостью прижал ее к дивану.
– Да! Да, Эмма. Только это совсем не ужасно. Они просто дарят друг другу наслаждение, вдохновленные страстью. Вы тоже могли бы поступить так под влиянием вдохновения.
– Нет, нет, я бы не смогла! – воскликнула Эмма, хотя в глубине души сознавала, что очень даже смогла бы. Кингстон был обольстителем, способным побудить ее на порочные, но чудесные действия. Ему было под силу смести все преграды. Именно это и вызывало у нее такой ужас. С ним она теряла контроль над собой. Он будил в ней чувства, которых она никогда раньше не испытывала. А что будет потом?
Если она отдаст свое сердце, рассудок, тело, душу, волю на милость этого человека, он растопчет ее, уничтожит. Это было так же непреложно, как то, что утром восходит солнце. Он принадлежал к одному миру, она – к другому. Их союз не имел бы будущего. Отдаться страсти значило бы приготовиться к неизбежной боли… Эмма боялась, что не вынесет страданий.
Нет, уж лучше с самого начала обуздать свою страсть. Правда, тогда ее жизнь опять станет серой и скучной, зато она не будет подвергаться такому риску. Она должна убить в себе ту новую, незнакомую ей Эмму, которую пробуждал в. пей Кингстон.
– Отпустите меня, мистер Кингстон! – Она прекратила сопротивление и лежала под ним неподвижно.
– Эмма! Вы сами не представляете, от чего отказываетесь! Обещаю, я никогда не причиню вам страданий. Я знаю, как сделать вам хорошо, и не просто хорошо, а восхитительно! Это было бы, как землетрясение! Доверьтесь мне, Эмма!
– Довериться, мистер Кингстон? О, я вполне верю, что вы способны превратить меня в разнузданную девку, вызвать у меня желание вам отдаться и… повести себя так, как женщина там, на потолке. Но я вам не доверяю, мистер Кингстон. Мне недостаточно простой страсти. В мужчине мне нужен не только его лингам. Мне нужно гораздо больше…
Ей вдруг показалось, что в его синих глазах мелькнуло выражение понимания и сочувствия. Он знал, о чем она говорит, и понимал, что никогда не сможет ей это подарить.
Кингстон встал, запахнул полы халата и крепко завязал пояс.
– Чего, собственно, вы еще хотите, мисс Уайтфилд? Уверений в преданности? Обещаний вечного блаженства? Клятвы, что между нами никогда не пробежит кошка? Предложения связать наши жизни узами, которые сможет расторгнуть одна лишь смерть? Почему женщины вечно ждут от интимной близости гораздо больше, чем готов предложить мужчина? Меня влечет к вам, вас – ко мне. Почему бы нам попросту не наслаждаться взаимным влечением, не давая обещаний, которые мы все равно не сможем сдержать? Вы изъявили желание пойти наперекор условностям, настояв на том, чтобы стать няней моих детей. Неужели вы теперь искренне стремитесь к роли изгнанницы из своего общества, которую вам пришлось бы играть, стань вы моей женой? Так ли уж вам хочется замуж за человека, которого и на порог к себе не пустят ваши лучшие друзья?
Эмма села, закутавшись в сари.
– Вы делаете мне предложение, мистер Кингстон?
Он устремил на нее решительный взгляд:
– А что бы вы ответили, если бы я его действительно сделал?
– Я… я не знаю. Надо было бы поразмыслить.
– Как и мне. Мы с вами очень разные, мисс Уайтфилд. Различие не только в цвете кожи, оно гораздо глубже. Я, к примеру, не нахожу ничего оскорбительного в этих изображениях на потолке и на стенах. Их цель – создать любовникам соответствующее настроение, чтобы они смогли наслаждаться близостью во всей ее пленительной полноте. Ничто из того, что делает мужчина со своей женой или наложницей, не может считаться уродством – во всяком случае, такова индийская мораль. Сайяджи отвел для интимных ласк это помещение, и я нахожу здесь только сладкий соблазн и не думаю оскорбляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Никогда еще Эмма не говорила мужчинам «я тебя хочу», «ты мне нужен». Вот и сейчас она не могла произнести эти слова. Она действительно хотела его, жаждала его прикосновений, его поцелуев, хотела ощутить внутри себя его каменный, раскаленный лингам, но отказывалась выражать свои желания словами. «Я тебя хочу, Сикандер…» Как это трудно выговорить, все равно что на чужом языке! Ее женское естество слишком долгие годы было подавлено. Годы одиночества и аскетизма, когда она не позволяла сердцу откликаться на зов природы, убеждая себя, будто мужчины ей ни к чему, будто она к ним равнодушна, не прошли даром: перед ней теперь высилась прочная стена. Ей требовалось время, чтобы преодолеть ее.
Открыв глаза, она увидела потолок – и что-то умерло у нее внутри. Прямо над ней красовалась яркая сцена такой шокирующей откровенности, что она сразу вспомнила ритуал поклонения лингаму в языческом храме. Голые мужчина и женщина лежали на боку, с переплетенными руками и ногами; его голова находилась у нее между ног, ее – у него… Она не верила своим глазам и чувствовала себя преданной. Фигуры тем временем пришли в движение… То, чему они предавались, нарушало все известные ей правила благопристойности.
– Пустите меня! – взвизгнула Эмма, упершись Сикандеру в плечи.
Он изумленно привстал:
– Что случилось, Эмма? Что с тобой?
– Вы сказали, что здесь павильон сна… Вы солгали! Ту девчонку вам прислали совсем не для пения. Здесь занимаются мерзким, грязным развратом…
– Перестаньте, Эмма! – Сикандер придавил ее к дивану своим весом и схватил за руки, чтобы успокоить. – Тут занимаются вовсе не мерзостью, не грязью и не развратом. Но вы правы: я вам солгал. Я назвал это павильоном сна, тогда как в действительности это павильон любви. Мой друг Сайяджи уединяется здесь с одной из жен или наложниц. Здесь получают удовольствие, здесь остаются наедине и познают плотские радости. Но я оказался в этом месте случайно. Я просто хотел спать. Я приказал Сакараму увести вас и девочку. Вы помните, Эмма, что я вам сказал, когда вы только появились в этой комнате?
Он легонько тряхнул ее, но она не слышала ничего, кроме оглушительных ударов своего сердца.
– Не называйте меня Эммой! Я вам не Эмма. Для вас я – мисс Уайтфилд. А вы есть и останетесь мистером Кингстоном.
– Нет, вы не просто Эмма, не мисс Уайтфилд, не мэм-саиб. Вы женщина из плоти и крови, чувственное, страстное существо, созданное для любви. Вас должен любить мужчина. Что в этом ужасного? И что вас так шокирует в сценах интимных ласк, изображенных на потолке и на стенах?
– На стенах? – Эмма стала вырываться еще неистовее. – Вы хотите сказать, что на стенах тоже нарисованы мужчины и женщины, занимающиеся друг с другом… ужасными вещами?
Он с мрачной решимостью прижал ее к дивану.
– Да! Да, Эмма. Только это совсем не ужасно. Они просто дарят друг другу наслаждение, вдохновленные страстью. Вы тоже могли бы поступить так под влиянием вдохновения.
– Нет, нет, я бы не смогла! – воскликнула Эмма, хотя в глубине души сознавала, что очень даже смогла бы. Кингстон был обольстителем, способным побудить ее на порочные, но чудесные действия. Ему было под силу смести все преграды. Именно это и вызывало у нее такой ужас. С ним она теряла контроль над собой. Он будил в ней чувства, которых она никогда раньше не испытывала. А что будет потом?
Если она отдаст свое сердце, рассудок, тело, душу, волю на милость этого человека, он растопчет ее, уничтожит. Это было так же непреложно, как то, что утром восходит солнце. Он принадлежал к одному миру, она – к другому. Их союз не имел бы будущего. Отдаться страсти значило бы приготовиться к неизбежной боли… Эмма боялась, что не вынесет страданий.
Нет, уж лучше с самого начала обуздать свою страсть. Правда, тогда ее жизнь опять станет серой и скучной, зато она не будет подвергаться такому риску. Она должна убить в себе ту новую, незнакомую ей Эмму, которую пробуждал в. пей Кингстон.
– Отпустите меня, мистер Кингстон! – Она прекратила сопротивление и лежала под ним неподвижно.
– Эмма! Вы сами не представляете, от чего отказываетесь! Обещаю, я никогда не причиню вам страданий. Я знаю, как сделать вам хорошо, и не просто хорошо, а восхитительно! Это было бы, как землетрясение! Доверьтесь мне, Эмма!
– Довериться, мистер Кингстон? О, я вполне верю, что вы способны превратить меня в разнузданную девку, вызвать у меня желание вам отдаться и… повести себя так, как женщина там, на потолке. Но я вам не доверяю, мистер Кингстон. Мне недостаточно простой страсти. В мужчине мне нужен не только его лингам. Мне нужно гораздо больше…
Ей вдруг показалось, что в его синих глазах мелькнуло выражение понимания и сочувствия. Он знал, о чем она говорит, и понимал, что никогда не сможет ей это подарить.
Кингстон встал, запахнул полы халата и крепко завязал пояс.
– Чего, собственно, вы еще хотите, мисс Уайтфилд? Уверений в преданности? Обещаний вечного блаженства? Клятвы, что между нами никогда не пробежит кошка? Предложения связать наши жизни узами, которые сможет расторгнуть одна лишь смерть? Почему женщины вечно ждут от интимной близости гораздо больше, чем готов предложить мужчина? Меня влечет к вам, вас – ко мне. Почему бы нам попросту не наслаждаться взаимным влечением, не давая обещаний, которые мы все равно не сможем сдержать? Вы изъявили желание пойти наперекор условностям, настояв на том, чтобы стать няней моих детей. Неужели вы теперь искренне стремитесь к роли изгнанницы из своего общества, которую вам пришлось бы играть, стань вы моей женой? Так ли уж вам хочется замуж за человека, которого и на порог к себе не пустят ваши лучшие друзья?
Эмма села, закутавшись в сари.
– Вы делаете мне предложение, мистер Кингстон?
Он устремил на нее решительный взгляд:
– А что бы вы ответили, если бы я его действительно сделал?
– Я… я не знаю. Надо было бы поразмыслить.
– Как и мне. Мы с вами очень разные, мисс Уайтфилд. Различие не только в цвете кожи, оно гораздо глубже. Я, к примеру, не нахожу ничего оскорбительного в этих изображениях на потолке и на стенах. Их цель – создать любовникам соответствующее настроение, чтобы они смогли наслаждаться близостью во всей ее пленительной полноте. Ничто из того, что делает мужчина со своей женой или наложницей, не может считаться уродством – во всяком случае, такова индийская мораль. Сайяджи отвел для интимных ласк это помещение, и я нахожу здесь только сладкий соблазн и не думаю оскорбляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101