– Ты у меня душу вынул. Я твоих бородатых и плешивых классиков на каждом углу куплю за копейку дюжину, а «Даму с камелиями» нигде не найдешь.
– Найду я тебе твою бабу с камелиями этими! Да не в том дело! Ты ведь и не понимаешь даже своим бабьим умишком, что из этого дела получиться может! Да если Валентина, соседка, твою диверсию приметила, считай, мы завтра же из комнаты вылетим, а она се займет! Политическую литературу ты уничтожила. Это же какое дело может получиться, разве ты не понимаешь?
– Какое?
– Политическое.
– Наплевать. Мать говорила, что наш дед кулаком был. Сгибнул где-то в лагерях.
– Час от часу хуже! – охнул Василий. – Хоть бы ты мне раньше на всякий случай сказала! Я же сегодня рекомендацию в партию от парторга нашей автоколонны получил!
– Это и есть твоя радость сегодня?
– Ну да!
– Тогда давай за стол сядем да порадуемся.
– Что ж поделаешь. Давай.
Он поднял ее с полу и усадил к столу. Не то чтоб успокоился и развеселился, но стал каким-то безнадежным, словно уже и смирился с каким-то приговором и ни на что не надеялся.
– Не бойся, Вася. Никто не видел, как я твоего Ленина сожгла. Не было никаких мальчишек. А угли я переворошила и все в пепел. Я ж деревенская, костры жечь умею, чтоб лес не запалился.
– Точно?
– Точно, Вася.
– Тогда выпьем.
Они и выпили. Но Нинка не подобрела, не развеселилась. Обиды за плюшку по лицу Нинка на Василия не ощущала никакой, но погибшей книжки простить не могла и потому хотелось гвоздить Василия, вставлять ему занозы, чтоб он не краснел благодушно от водочки, не раздобрел от вареного мяса с картошкой.
– А правда, Вась, мне Наталья в Москве говорила, что Ленин сифилисом болел?
– Ложь это, Нинок. Враги клевещут. Нигде не доказано. Они, враги, гады, на всякого честного человека всегда грязь льют. Иль сама в жизни такого не видела?
– Видела, – согласилась Нинка.
– То-то. Ты, Нинок, старайся своей головой жить. А всякие сплетни, особенно про политику, не слушай.
– Ага. Вась, а почему только у коммунистов и фашистов эти лагеря для заключенных были и людей в печках жгли?
– Да кто тебе сказал? У нас в печках никого не жгли! Ты, Нинок, коммунистов с фашистами никогда не сравнивай. Это две большие разницы. У них все наоборот.
– Я, Вась, не знаю. Но вот у нас в деревне поп-расстрига был, так он говорил, что вера православная что коммунизм, это одно и тоже. Только священники не знают, когда царствие небесное придет, а коммунисты говорят, что скоро построят. Это как, Вась?
– А религия, Нинок, это опиум для народа. Знаешь, что такое опиум?
– Лекарство, кажется.
– Наркота эта. Курят или колются и совсем дуреют, так что мать родную не узнают.
Нинка вздохнула и сказала уверенно:
– Ты, Вася, плохой будешь коммунист.
– Это почему же так? – удивился и обиделся Василий.
– А ты сам по-человечески ничего объяснить не можешь. Долдонишь то, что в книжке вычитал или на плакате прочел.
На эти слова Василий совсем осерчал и даже, наверное, закричал бы, но сказал тихо, потому что через стенки к соседям все было очень хорошо слышно:
– А ты так полагаешь, что одна и самая умная, да? Такого не бывает и быть не может! Один человек сам по себе ничего не может! А партия – это коллективный разум, он завсегда прав. И у меня теперь, можно сказать, не одна голова на плечах, а целых восемнадцать миллионов голов. Поняла, в чем дело-то?
– Ага, – ничего не поняла Нинка. – Ну и путаница же при этом получится, Вася.
– Да что с тобой, бабой, разговаривать! – вдруг встал со стула Василий, кинулся на Нинку, свалил ее на пол, поставил на коленки и задрал юбку. Нинка и очухаться не успела, как он сдернул с нее трусики и схватил сверху за живот.
– Вася, – пискнула Нинка. – Ведь койка есть.
– Я тебе покажу сейчас койку! – прохрипел Василий и тут же грубо принялся за свое дело.
Ну, как хочешь, подумала Нинка, хотя такая ретивость Василия ее немного и обидела.
– Вот тебе койка! Вот тебе койка! – в ритме своих торопливых движений хрипел Василий и сильными руками хватал Нинку внизу живота, лез под кофточку к груди.
Нинка почувствовала его сильные жадные руки на своем теле, чувствовала волосатые бедра, а больше, внутри себя, не чувствовала ничего. От мерных ударов его бедер она стукалась головой об ножку стола, и как ни уворачивалась, все равно билась черепушкой об эту ножку. А на столе от этих ударов звенели чашки и тарелки в том же ритме, и Нинке вдруг до того захотелось смеяться, что она еле удержалась.
– Хороша баба! Хороша! – приговаривал Василий, не останавливая своих движений. – Ай, хороша!
У Нинки заболели коленки, поскольку они терлись о голый пол, никаких радостей она не ощущала, и вообще ничего в себе не ощущала, и даже уже смеяться не хотелось.
Скорее бы все это кончилось к чертовой матери, подумала она и принялась повизгивать, застонала, задергалась, отчего через полминуты Василий завыл, обмяк и повалился на пол рядом с ней.
Вырастет шишка на голове или нет? – подумала Нинка.
– Завтра пойдем заявление подадим в загс, – с придыханием сказал Василий.
– Пойдем, – согласилась Нинка так, будто речь шла о приглашении идти сажать картошку.
Василий переполз на койку, укрылся одеялом и разом заснул. А Нинка, по науке Натальи, пошла в ванную и поплескалась под душем, потому что Наталья всегда говорила, что после этих дел только коровы потные и вонючие разом спать заваливаются. А пока Нинка стояла под теплой водой, то в этот-то именно момент и почувствовала, что ей наконец захотелось... Захотелось по-настоящему, до того, что и терпежу нет.
Она вылетела из душа, полуголая пробежала в свою комнатушку и нырнула под одеяло к Василию.
– Вась, а Вась, – трепетно позвала она и сама своего дрожащего голоса не узнала.
Василий что-то пробормотал в ответ и с бока перевернулся на живот.
– Вась, ты ко мне повернись.
Повернуться-то он повернулся, но ни глаз не открыл, ни обнял как следует. Лежал бревно бревном и через десять минут, за которые Нинка крутилась вокруг него и так и эдак, еле нашел в себе сил сказать:
– Спи. У меня завтра рейс далекий.
Назавтра, перед тем как уйти в далекий рейс, подали заявление в загс и свадьбу им назначили через месяц.
Из загса Василий побежал на работу, а Нинка побрела домой. Температура в этот день была чуть ниже полета градусов, в Москве б, наверное, все поумирали при таком лютом холодище, а здесь – ну хоть бы что. Все магазины работали, и только младшие школьники на занятия не ходили.
Нинка принялась прикидывать, как она устроит свою свадьбу. Получалось, что звать ей для этой своей радости в гости совсем некого. Ну, соседки само собой, вот и все. Остальные, как сказал Василий, будут с его работы и всего две дюжины человек, так что даже в родной деревне самая босяцкая свадьба была пораздольней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Найду я тебе твою бабу с камелиями этими! Да не в том дело! Ты ведь и не понимаешь даже своим бабьим умишком, что из этого дела получиться может! Да если Валентина, соседка, твою диверсию приметила, считай, мы завтра же из комнаты вылетим, а она се займет! Политическую литературу ты уничтожила. Это же какое дело может получиться, разве ты не понимаешь?
– Какое?
– Политическое.
– Наплевать. Мать говорила, что наш дед кулаком был. Сгибнул где-то в лагерях.
– Час от часу хуже! – охнул Василий. – Хоть бы ты мне раньше на всякий случай сказала! Я же сегодня рекомендацию в партию от парторга нашей автоколонны получил!
– Это и есть твоя радость сегодня?
– Ну да!
– Тогда давай за стол сядем да порадуемся.
– Что ж поделаешь. Давай.
Он поднял ее с полу и усадил к столу. Не то чтоб успокоился и развеселился, но стал каким-то безнадежным, словно уже и смирился с каким-то приговором и ни на что не надеялся.
– Не бойся, Вася. Никто не видел, как я твоего Ленина сожгла. Не было никаких мальчишек. А угли я переворошила и все в пепел. Я ж деревенская, костры жечь умею, чтоб лес не запалился.
– Точно?
– Точно, Вася.
– Тогда выпьем.
Они и выпили. Но Нинка не подобрела, не развеселилась. Обиды за плюшку по лицу Нинка на Василия не ощущала никакой, но погибшей книжки простить не могла и потому хотелось гвоздить Василия, вставлять ему занозы, чтоб он не краснел благодушно от водочки, не раздобрел от вареного мяса с картошкой.
– А правда, Вась, мне Наталья в Москве говорила, что Ленин сифилисом болел?
– Ложь это, Нинок. Враги клевещут. Нигде не доказано. Они, враги, гады, на всякого честного человека всегда грязь льют. Иль сама в жизни такого не видела?
– Видела, – согласилась Нинка.
– То-то. Ты, Нинок, старайся своей головой жить. А всякие сплетни, особенно про политику, не слушай.
– Ага. Вась, а почему только у коммунистов и фашистов эти лагеря для заключенных были и людей в печках жгли?
– Да кто тебе сказал? У нас в печках никого не жгли! Ты, Нинок, коммунистов с фашистами никогда не сравнивай. Это две большие разницы. У них все наоборот.
– Я, Вась, не знаю. Но вот у нас в деревне поп-расстрига был, так он говорил, что вера православная что коммунизм, это одно и тоже. Только священники не знают, когда царствие небесное придет, а коммунисты говорят, что скоро построят. Это как, Вась?
– А религия, Нинок, это опиум для народа. Знаешь, что такое опиум?
– Лекарство, кажется.
– Наркота эта. Курят или колются и совсем дуреют, так что мать родную не узнают.
Нинка вздохнула и сказала уверенно:
– Ты, Вася, плохой будешь коммунист.
– Это почему же так? – удивился и обиделся Василий.
– А ты сам по-человечески ничего объяснить не можешь. Долдонишь то, что в книжке вычитал или на плакате прочел.
На эти слова Василий совсем осерчал и даже, наверное, закричал бы, но сказал тихо, потому что через стенки к соседям все было очень хорошо слышно:
– А ты так полагаешь, что одна и самая умная, да? Такого не бывает и быть не может! Один человек сам по себе ничего не может! А партия – это коллективный разум, он завсегда прав. И у меня теперь, можно сказать, не одна голова на плечах, а целых восемнадцать миллионов голов. Поняла, в чем дело-то?
– Ага, – ничего не поняла Нинка. – Ну и путаница же при этом получится, Вася.
– Да что с тобой, бабой, разговаривать! – вдруг встал со стула Василий, кинулся на Нинку, свалил ее на пол, поставил на коленки и задрал юбку. Нинка и очухаться не успела, как он сдернул с нее трусики и схватил сверху за живот.
– Вася, – пискнула Нинка. – Ведь койка есть.
– Я тебе покажу сейчас койку! – прохрипел Василий и тут же грубо принялся за свое дело.
Ну, как хочешь, подумала Нинка, хотя такая ретивость Василия ее немного и обидела.
– Вот тебе койка! Вот тебе койка! – в ритме своих торопливых движений хрипел Василий и сильными руками хватал Нинку внизу живота, лез под кофточку к груди.
Нинка почувствовала его сильные жадные руки на своем теле, чувствовала волосатые бедра, а больше, внутри себя, не чувствовала ничего. От мерных ударов его бедер она стукалась головой об ножку стола, и как ни уворачивалась, все равно билась черепушкой об эту ножку. А на столе от этих ударов звенели чашки и тарелки в том же ритме, и Нинке вдруг до того захотелось смеяться, что она еле удержалась.
– Хороша баба! Хороша! – приговаривал Василий, не останавливая своих движений. – Ай, хороша!
У Нинки заболели коленки, поскольку они терлись о голый пол, никаких радостей она не ощущала, и вообще ничего в себе не ощущала, и даже уже смеяться не хотелось.
Скорее бы все это кончилось к чертовой матери, подумала она и принялась повизгивать, застонала, задергалась, отчего через полминуты Василий завыл, обмяк и повалился на пол рядом с ней.
Вырастет шишка на голове или нет? – подумала Нинка.
– Завтра пойдем заявление подадим в загс, – с придыханием сказал Василий.
– Пойдем, – согласилась Нинка так, будто речь шла о приглашении идти сажать картошку.
Василий переполз на койку, укрылся одеялом и разом заснул. А Нинка, по науке Натальи, пошла в ванную и поплескалась под душем, потому что Наталья всегда говорила, что после этих дел только коровы потные и вонючие разом спать заваливаются. А пока Нинка стояла под теплой водой, то в этот-то именно момент и почувствовала, что ей наконец захотелось... Захотелось по-настоящему, до того, что и терпежу нет.
Она вылетела из душа, полуголая пробежала в свою комнатушку и нырнула под одеяло к Василию.
– Вась, а Вась, – трепетно позвала она и сама своего дрожащего голоса не узнала.
Василий что-то пробормотал в ответ и с бока перевернулся на живот.
– Вась, ты ко мне повернись.
Повернуться-то он повернулся, но ни глаз не открыл, ни обнял как следует. Лежал бревно бревном и через десять минут, за которые Нинка крутилась вокруг него и так и эдак, еле нашел в себе сил сказать:
– Спи. У меня завтра рейс далекий.
Назавтра, перед тем как уйти в далекий рейс, подали заявление в загс и свадьбу им назначили через месяц.
Из загса Василий побежал на работу, а Нинка побрела домой. Температура в этот день была чуть ниже полета градусов, в Москве б, наверное, все поумирали при таком лютом холодище, а здесь – ну хоть бы что. Все магазины работали, и только младшие школьники на занятия не ходили.
Нинка принялась прикидывать, как она устроит свою свадьбу. Получалось, что звать ей для этой своей радости в гости совсем некого. Ну, соседки само собой, вот и все. Остальные, как сказал Василий, будут с его работы и всего две дюжины человек, так что даже в родной деревне самая босяцкая свадьба была пораздольней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109