– Наталья уже рассказала? – обидчиво надулась Нина.
– Да. Она мне про вас все рассказала, – просто ответил Петя. – Вы меня заинтересовали.
– А вы что, тоже знали Илью Степановича? По возрасту вроде бы как-то не получается.
– Лично не знал. Но будучи совсем мальчишкой, я хотел стать журналистом. И на статьях, очерках Токарева учился. Он был великим журналистом, просто одним из лучших в России, но его умертвило время. Не тогда он родился и не там. Сейчас, в общем, можно сказать, от него ничего уже не осталось. Это трагедия всего его поколения.
Нина увидела, что Наталья ревниво косится в их сторону, и доставлять подруге каких-то недовольств вовсе не входило в ее планы. Да и не интересовали ее никакие парнишки ни с усами, ни без таковых. Она вдруг поняла, что появление на свет маленького Игорешки, пусть и не из ее чрева, словно отсекло от нее самой какую-то часть существования, которая раньше, еще этим странным и жутковатым летом была чуть ли не основной. Ей было теперь наплевать и на этого Петю конкретно, и на всю ту половину человечества, которую Петя представлял абстрактно. И даже эти хмельные посиделки, которые раньше она так любила, тоже потеряли для нее всякую прелесть. Хотелось поскорее вернуться домой, налить в ванну воды и купать Игоречка, намыливать и мягко гладить его упругое тельце. Купание мальчишки доводило Нину почти до слез, и порой она наливала для него ванночку по два раза в день.
Она посидела еще немного, а потом исчезла потихоньку, простившись только с Натальей. Та сказала на прощанье:
– А ты расцвела так, словно сама родила.
– Я и родила, – упрямо сказала Нина.
– Тяжело тебе сейчас?
– Вовсе нет.
– Я бы помогла, но эту суку твою видеть не хочется. На каком она у тебя положении, ты мне объясни? Старшая дочь, что ли?
– Да не знаю я, – отмахнулась Нина. – Я так думаю, что когда кормить закончит, так и подумаем об этом. Работать пойдет или учиться.
– Пойдет она работать! – пьяненько засмеялась Наталья. – Разве что на панель к «Националю»!
– Типун тебе на язык.
Домой она отправилась на метро, потому что таксисты в последнее время принялись заламывать совершенно неимоверные цены. Они и раньше-то требовали плату сверх счетчика, а сейчас для них счетчик словно и вовсе перестал существовать.
Сидя в метро и прижимая к груди теплый сверток с уснувшим ребенком, Нина вдруг почувствовала, что этот разговор с наивным Петей ее чем-то задел и взволновал. Она припомнила вовсе не свою ночь любви в общежитии института, любви с человеком, который теперь, конечно, начисто ее забыл, стал большой фигурой, а вспомнился Илья Степанович, который так же говорил о реализации личности, о том, что жить ради обильного обеда и теплой кровати – нельзя.
Но мужчинам легче, подумала Нина. Им не подымать детей на ноги, вот потому-то и могут так рассуждать о вещах, к повседневной жизни не касательных.
Но с другой стороны, подумала она, а что будет тогда, когда Игоречек вырастет? Вырастет, выучится, женится и, быть может, уйдет от нее. От этой жуткой мысли ей даже холодно стало, но с неожиданной жестокостью она поняла, что именно так оно и будет, потому что ничего другого просто и быть не может. И значит, через двадцать лет она останется опять одна или почти одна. Правда, могут быть внуки...
Она добралась до дому, разбудила спящую у потухшего телевизора Нинку-маленькую и сунула ей Игоречка для кормления.
– Корову дойную из меня сделали, – буркнула Нинка недовольно. – Он, гад, мне все соски искусал. У меня мастит будет, тоже мне радости.
– Ничего у тебя не будет, – терпеливо сказала Нина. – Все у тебя в порядке.
– И вовсе не в порядке! Хожу в своей кацавейке по улицам, аж противно!
– Что противно?
– Да все в дубленках ходят, а я словно из какой дремучей деревни приехала.
– Ладно, что-нибудь придумаем.
Нина прикинула, сколько у нее остается из накопленных денег, которые должны были прокормить всю ее семью в течение года, когда по плану можно было отдать ребенка в ясли. Денег оставалось впритык, но на дубленку для Нинки-маленькой все-таки выкроить было можно.
– Купим тебе дубленку, – сказала она.
– Когда? – тут же повеселела Нинка-маленькая.
– Завтра пойдем, если мороза большого не будет. Поход за дубленкой кончился диким скандалом прямо в ГУМе. Получив вполне приличную дубленку, Нина-маленькая разоралась, что к ней нужны шапка и итальянские меховые сапоги. Она кричала совершенно беззастенчиво, и Нина никак не могла ее унять. Самое страшное, что, увидев, как на них оглядываются и смеются, Нинка-маленькая неожиданно в первый раз принялась называть ее «мамой»!
– Не жмитесь, мама, не жмотничайте! – вопила Нинка-маленькая на весь первый этаж знаменитого магазина. – Я вам внука родила, а вы, мама, мне за это никакого приличного подарка не сделали!
– Подожди, я с собой денег не взяла, – растерявшись, пролепетала Нина.
– Сбегайте домой, а я пока шапку и сапоги выберу и здесь вас ждать буду.
– Но, Нина...
– Я семнадцать лет Нина, и семнадцать лет, мама, вы мне все обещаете! Хожу как драная кошка! Зачем я вам внука рожала?! Я что – хотела? Он мне вовсе и не нужен! Не буду вот его больше сиськой кормить, и обходитесь сами как знаете! Шапку хочу вон такую, она из песца! И сапоги есть в отделе, итальянские, моего размера!
Благодушный дядька в толстенной шубе, такие дураки всегда подворачиваются под руку не вовремя, прогудел укоризненно:
– Ублажи, мамаша, дочку, ублажи! Коли есть деньги, так не жмись. Ежели она тебе действительно внука родила, то такой подвиг требует вознаграждения.
– Есть у нее деньги, есть! – уже не Нине, а всем любопытным прокричала Нинка-маленькая. – Все у нее есть, а она жмется, в черном теле меня держит!
Нина сжала зубы так, что они захрустели. Более всего ей хотелось залепить нахальной девчонке пощечину так, чтоб у той все лицо запылало. Но это бы ничего не решило.
– Раскошеливайся, мамаша! – заржал дядька в звериной шубе.
Нина глянула в его лицо и прошипела:
– Ублюдок херов, пошел вон отсюда, а то я тебе сейчас яйца оторву.
Мужичок разом потух, попятился и еле пробормотал:
– Мама стоит своей дочки. Ну вас к бесу.
Но оказалось, что бешеный взгляд и шипение привели в чувство и Нинку-маленькую. Да и в толпе закричали что-то осуждающее по поводу современной молодежи, что относилось уже к ней, маленькой. Хитрая мерзавка вдруг улыбнулась искательно, взяла Игоречка с рук Нины и сказала ласково:
– Хорошо, мамуля, извини, я плохо себя вела. Спала мало, он ведь каждый час просыпался. Шапку и сапоги мы купим в другой раз.
Только уже в метро, после пересадки, Нина наконец пришла в себя, а когда они вышли наружу, то сказала спокойно и твердо:
– Вот что, дорогая. Я тебе не мама и даже не родственница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109