Дело в том, что работа и жизненные занятия у гостя были совсем другие, чем у всех прочих гостей. Мозгами этот человек зарабатывал на свой хлеб, а не руками и ногами.
Он был высок и грузен, лицо словно из глины вылепленное, с большим носом картошкой, глубокими залысинами и седыми, кустистыми бровями. Ему было лет пятьдесят, а может, и немного побольше.
– Зовите меня Ильей! – густым басом сказал он с порога. – А если кто-то предпочитает почтительную форму обращения, то называйте Ильей Степановичем Токаревым. Но лучше – просто Илья.
Разношерстная компания приняла его разом, потому что никакого своего превосходства ни перед кем он не выказывал, хотя оно было совершенно очевидным. Но он был прост, иногда грубоват, первенство над столом не захватывал и относился с подчеркнутым уважением ко всем.
Наталья тут же усадила Илью Степановича рядом с Нинкой, и все восприняли это как должное, а та прикинула, что Илья Степанович годится ей если не в дедушки, то в отцы – верняком.
Подняли первую рюмку, и хозяйка сказала коротко и многозначительно:
– Дорогие товарищи, пьем за возвращением Ниночки, а откуда она вернулась, к тому никакого интереса нет и не должно быть! Нинуха, будь здорова!
Чокаясь с Ильей Степановичем, Нинка встретилась взглядом с ним и обнаружила, что глаза у него светлые, серо-голубые, добрые и спокойные. Понятно было, что он отлично знал, из каких далей и весей прибыла Нинка, но жадного любопытства к этому не проявлял, хотя и смотрел на нее с откровенным интересом.
После первого тоста и торопливой закуски дернули по второй и третьей, а дальше все полетело по накатанной дорожке обычного московского застолья. Все оказались чуть ли не единой, дружной семьей, все были предупредительны и вежливы друг к другу. В середине пиршества Илья Степанович по настойчивой просьбе Натальи сказал тост, и Нинка сообразила, что хотя он обращался ко всему столу и говорил, желая здоровья всем и успехов для всех, но тост этот был для нее.
– Жизнь, друзья мои, сложная и пестрая штука. Каждый из нас словно ползет по шкуре зебры и то попадает на темную полоску, то на светлую. И надо принимать ее так, какова она есть. Однообразное, постоянное счастье будет только у тех из нас, кто попадет в рай, да боюсь, что мало кто из нас этого удостоится. Тем более что, я уверен, в раю этом скука и тоска стоит неимоверная, и всякая нормальная душа просится оттуда в ад, то есть поближе к тому что привык иметь на земле. А здесь наши радости и наше счастье состоят в том, что солнечные дни сменяются пасмурными, и если вы вдумаетесь в сказанное, то поймете, что ничего лучшего, чем такая конструкция нашего существования, нет и быть не может. А потому пьем и за горькие дни, и за счастливые, поскольку цена им одна.
Правильно, согласилась с ним Нинка, и ей захотелось добавить, что если кого-то эта конструкция не устраивает, то плакаться и ныть нет никакого смысла, поскольку ведь всегда есть десятый этаж, открой там окошко да сигай вниз, это твое право.
– Какие у вас планы на будущее? – без нажима и просто своим мягким басом спросил Илья Степанович Нинку, когда они закусили.
Она засмеялась.
– Да много всяких планов!
– Это означает, что никакого плана нет.
– А может, и так получается, – беззаботно ответила Нинка. – Утром встану и решу.
Он посмотрел на нее внимательно и сказал неторопливо:
– В ваши годы не мешало бы вам поучиться. Найти интересную профессию и...
– Ай, бросьте, – отмахнулась Нинка. – Не люблю я в науках копаться. Опять, что ли, за учебники садиться? Я уже не девочка. И что это вы о моих планах спрашиваете?
– Да как вам сказать... Ведь мой дядя вас крепко в прошлом обидел.
– Какой дядя?
– Да прораб из Мосстроя, небезызвестный вам Николаев. Вы извините, есть договоренность сегодня этой темы не касаться, но раз уж к слову пришлось... Я вместе с Натальей отнес к прокурору его предсмертные показания по вашим делам.
– Ну и что? – окрысилась Нинка, сразу почувствовав непримиримую злобу к этому человеку.
– Ничего, ничего! – ответил он почти испуганно. – Никаких моих заслуг в этом нет. Дядя, мир его праху, правду сказать, был подлец первостатейный.
– Его грехи отмолить хотите? Может, мне еще эту, компенсацию, предложите?
– Не надо так, – сказал Илья Степанович. – Никакой компенсации я вам предлагать не буду. И если я вам в силу этого родства неприятен, то мы можем прекратить общение.
После этих слов Илья Степанович уже не обращался к Нинке, влился в общее веселье за столом, оказывал знаки внимания жирной, пышной и красивой Людмиле со второго этажа, и она, сырая толстуха, от этого внимания разомлела, раскраснелась, глазки разгорелись, а громадная грудь под шелковым платьем заходила ходуном.
Нинку эти события только веселили, но Наталья рассуждала по-другому, выманила ее из-за стола, утащила в свою комнату и прошипела, как разъярившаяся змея:
– Ты что же делаешь, дура? Я же Илью Степановича для тебя пригласила! Это ж такой человек, каких и на свете больше нет! Он все про тебя знает, помочь тебе во всем, что пожелаешь, может! Такого добряка во всем свете не сыскать, что ж ты его этой свиноматке отдаешь?!
– Наталья... да он же старый!
– И вовсе не старый! Ему и пятидесяти нет! Выглядит так, потому что и войны хлебнул, и лагерей сталинских! А с женой своей уже давным-давно не живет, только так, одна видимость.
– Так у него еще и жена?
– Говорю тебе, до нее тебе заботы нет! Он один живет, непригретый, неухоженный! Ему женщина нужна, ласковая да заботливая. Он же мне прямо сказал: все, что ему надо, так чтоб сорочка была через день чистой да кофе утром подали, потому что он просыпается очень смурной. Ну, как всякого мужика, кормить тоже придется, но ты же при нем как королева жить будешь!
– А жене его тоже трусы стирать и кофе по утрам варить? – засмеялась Нинка.
– Да говорю тебе, жена в Москве на квартире живет, а у него свой зимний дом в Опалихе. Отопление газовое, водопровод и сортир теплый. Терем-теремок, а не дом. Он там вот так, в одиночку, и перебивается. Машина есть, «жигули».
– Наталья... Ты меня продаешь, да? За сколько, уж тогда скажи, чтоб я себе цену знала.
– Я с этого ничего не имею, дубина! А ты только попробуй для начала. Тебе отдохнуть надо, пересидеться, в себя прийти, осмотреться, о лучшем и мечтать нечего. Уйти-то всегда сможешь, кухня моя для тебя всегда свободная. И тиранить он тебя не будет, не такой человек.
– Значит, вы все-таки уже сговорились? – не успокаивалась Нинка.
– Ну, сговорились, не сговорились, а разговор был, – не стала вилять Наталья. – Тоскует мужик, понимаешь? По улицам бегать, в метро знакомиться или в ресторане – так это не для него. А пока мы тебя выручали всю зиму, так я про тебя все рассказала и его хорошо узнала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Он был высок и грузен, лицо словно из глины вылепленное, с большим носом картошкой, глубокими залысинами и седыми, кустистыми бровями. Ему было лет пятьдесят, а может, и немного побольше.
– Зовите меня Ильей! – густым басом сказал он с порога. – А если кто-то предпочитает почтительную форму обращения, то называйте Ильей Степановичем Токаревым. Но лучше – просто Илья.
Разношерстная компания приняла его разом, потому что никакого своего превосходства ни перед кем он не выказывал, хотя оно было совершенно очевидным. Но он был прост, иногда грубоват, первенство над столом не захватывал и относился с подчеркнутым уважением ко всем.
Наталья тут же усадила Илью Степановича рядом с Нинкой, и все восприняли это как должное, а та прикинула, что Илья Степанович годится ей если не в дедушки, то в отцы – верняком.
Подняли первую рюмку, и хозяйка сказала коротко и многозначительно:
– Дорогие товарищи, пьем за возвращением Ниночки, а откуда она вернулась, к тому никакого интереса нет и не должно быть! Нинуха, будь здорова!
Чокаясь с Ильей Степановичем, Нинка встретилась взглядом с ним и обнаружила, что глаза у него светлые, серо-голубые, добрые и спокойные. Понятно было, что он отлично знал, из каких далей и весей прибыла Нинка, но жадного любопытства к этому не проявлял, хотя и смотрел на нее с откровенным интересом.
После первого тоста и торопливой закуски дернули по второй и третьей, а дальше все полетело по накатанной дорожке обычного московского застолья. Все оказались чуть ли не единой, дружной семьей, все были предупредительны и вежливы друг к другу. В середине пиршества Илья Степанович по настойчивой просьбе Натальи сказал тост, и Нинка сообразила, что хотя он обращался ко всему столу и говорил, желая здоровья всем и успехов для всех, но тост этот был для нее.
– Жизнь, друзья мои, сложная и пестрая штука. Каждый из нас словно ползет по шкуре зебры и то попадает на темную полоску, то на светлую. И надо принимать ее так, какова она есть. Однообразное, постоянное счастье будет только у тех из нас, кто попадет в рай, да боюсь, что мало кто из нас этого удостоится. Тем более что, я уверен, в раю этом скука и тоска стоит неимоверная, и всякая нормальная душа просится оттуда в ад, то есть поближе к тому что привык иметь на земле. А здесь наши радости и наше счастье состоят в том, что солнечные дни сменяются пасмурными, и если вы вдумаетесь в сказанное, то поймете, что ничего лучшего, чем такая конструкция нашего существования, нет и быть не может. А потому пьем и за горькие дни, и за счастливые, поскольку цена им одна.
Правильно, согласилась с ним Нинка, и ей захотелось добавить, что если кого-то эта конструкция не устраивает, то плакаться и ныть нет никакого смысла, поскольку ведь всегда есть десятый этаж, открой там окошко да сигай вниз, это твое право.
– Какие у вас планы на будущее? – без нажима и просто своим мягким басом спросил Илья Степанович Нинку, когда они закусили.
Она засмеялась.
– Да много всяких планов!
– Это означает, что никакого плана нет.
– А может, и так получается, – беззаботно ответила Нинка. – Утром встану и решу.
Он посмотрел на нее внимательно и сказал неторопливо:
– В ваши годы не мешало бы вам поучиться. Найти интересную профессию и...
– Ай, бросьте, – отмахнулась Нинка. – Не люблю я в науках копаться. Опять, что ли, за учебники садиться? Я уже не девочка. И что это вы о моих планах спрашиваете?
– Да как вам сказать... Ведь мой дядя вас крепко в прошлом обидел.
– Какой дядя?
– Да прораб из Мосстроя, небезызвестный вам Николаев. Вы извините, есть договоренность сегодня этой темы не касаться, но раз уж к слову пришлось... Я вместе с Натальей отнес к прокурору его предсмертные показания по вашим делам.
– Ну и что? – окрысилась Нинка, сразу почувствовав непримиримую злобу к этому человеку.
– Ничего, ничего! – ответил он почти испуганно. – Никаких моих заслуг в этом нет. Дядя, мир его праху, правду сказать, был подлец первостатейный.
– Его грехи отмолить хотите? Может, мне еще эту, компенсацию, предложите?
– Не надо так, – сказал Илья Степанович. – Никакой компенсации я вам предлагать не буду. И если я вам в силу этого родства неприятен, то мы можем прекратить общение.
После этих слов Илья Степанович уже не обращался к Нинке, влился в общее веселье за столом, оказывал знаки внимания жирной, пышной и красивой Людмиле со второго этажа, и она, сырая толстуха, от этого внимания разомлела, раскраснелась, глазки разгорелись, а громадная грудь под шелковым платьем заходила ходуном.
Нинку эти события только веселили, но Наталья рассуждала по-другому, выманила ее из-за стола, утащила в свою комнату и прошипела, как разъярившаяся змея:
– Ты что же делаешь, дура? Я же Илью Степановича для тебя пригласила! Это ж такой человек, каких и на свете больше нет! Он все про тебя знает, помочь тебе во всем, что пожелаешь, может! Такого добряка во всем свете не сыскать, что ж ты его этой свиноматке отдаешь?!
– Наталья... да он же старый!
– И вовсе не старый! Ему и пятидесяти нет! Выглядит так, потому что и войны хлебнул, и лагерей сталинских! А с женой своей уже давным-давно не живет, только так, одна видимость.
– Так у него еще и жена?
– Говорю тебе, до нее тебе заботы нет! Он один живет, непригретый, неухоженный! Ему женщина нужна, ласковая да заботливая. Он же мне прямо сказал: все, что ему надо, так чтоб сорочка была через день чистой да кофе утром подали, потому что он просыпается очень смурной. Ну, как всякого мужика, кормить тоже придется, но ты же при нем как королева жить будешь!
– А жене его тоже трусы стирать и кофе по утрам варить? – засмеялась Нинка.
– Да говорю тебе, жена в Москве на квартире живет, а у него свой зимний дом в Опалихе. Отопление газовое, водопровод и сортир теплый. Терем-теремок, а не дом. Он там вот так, в одиночку, и перебивается. Машина есть, «жигули».
– Наталья... Ты меня продаешь, да? За сколько, уж тогда скажи, чтоб я себе цену знала.
– Я с этого ничего не имею, дубина! А ты только попробуй для начала. Тебе отдохнуть надо, пересидеться, в себя прийти, осмотреться, о лучшем и мечтать нечего. Уйти-то всегда сможешь, кухня моя для тебя всегда свободная. И тиранить он тебя не будет, не такой человек.
– Значит, вы все-таки уже сговорились? – не успокаивалась Нинка.
– Ну, сговорились, не сговорились, а разговор был, – не стала вилять Наталья. – Тоскует мужик, понимаешь? По улицам бегать, в метро знакомиться или в ресторане – так это не для него. А пока мы тебя выручали всю зиму, так я про тебя все рассказала и его хорошо узнала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109