Глядя на него, я осознала, что сейчас эта необходимость стала для него острее, чем когда-либо.
У него было удивительно ясное выражение лица. Обычно он старался скрыть свои эмоции, и то, что сейчас они так открыто выступили наружу, даже немного пугало. Он был целиком и полностью поглощен словами священника и, по-видимому, принимал речь о грехах очень близко к сердцу, снова и снова проигрывая в уме те жуткие дела, которые совершал, когда был стригоем. Судя по отчаянию на его лице, можно было подумать, что в душе он берет на себя ответственность за все прегрешения мира, о которых говорил священник.
На мгновение среди печали и чувства вины промелькнула искра надежды. Нет, мне лишь показалось. Надежда ведь подразумевает, что есть хоть какой-то шанс спастись. На лице Дмитрия я видела страстное желание и тоску; ему ужасно хотелось верить, что, оказавшись в этом священном месте и слушая проповедь, он хотя бы отчасти искупит свои грехи, но... Нет, он не верил в это. То, чего он так страстно желал, казалось недостижимым.
Было больно видеть его таким. Он полагал, что для него надежда утрачена навсегда. Как можно жить с таким ощущением? Я не представляла себе мира без надежды.
Я также никогда не представляла себе, что буду ссылаться на проповедь, но когда все встали, чтобы получить причастие, обратилась к Дмитрию со следующими словами:
- Тебе не кажется, что если уж сам Бог готов простить тебя, то тебе самому и подавно следует себя простить?
- И долго ты вынашивала этот довод?
- Нет, меня только сейчас озарило. Неплохо, правда? Спорю, ты думал, что я пропускаю все мимо ушей.
- Ты никогда ничего не пропускаешь мимо ушей. И ты наблюдала за мной.
Интересно. Раз он знает, что я наблюдала за ним, значит, он наблюдал за тем, как я наблюдаю? Это поражало воображение.
- Ты не ответил на мой вопрос.
- Потому что он не относится к делу. Я не должен прощать себя, даже если Бог прощает. И я не уверен, что Он прощает.
- Священник только что сказал: Бог прощает всё. По-твоему, священник лжет? Это было бы кощунство.
Дмитрий застонал. Никогда не думала, что буду получать удовольствие, терзая его, но сейчас выражение его лица изменилось - его мучила не только утрата надежды, но и моя дерзость. Такое знакомое, сто раз виденное выражение, что оно отчасти даже согревало, как ни безумно это звучит.
- Роза, кощунствуешь здесь только ты. Извращаешь саму суть веры ради достижения своих целей. Ты никогда не верила в Бога и сейчас не веришь.
- Я верю, что мертвого можно вернуть к жизни, - очень серьезно ответила я. - Доказательство этого сидит рядом со мной. Если уж такое возможно, то тебе нужно сделать лишь шаг, чтобы простить себя.
В его взгляде появилось ожесточение. Скорее всего, он молился, чтобы очередь к причастию продвигалась быстрее и он мог поскорее отделаться от меня. Мы оба понимали, что ему придется дожидаться конца службы. Если бы он ушел раньше, кое у кого могли возникнуть подозрения, что он все еще стригой.
- Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, - сказал он.
- Неужели? - прошептала я, наклонившись к нему.
Огоньки свечей бросали отблески на его волосы. По-видимому, бритву ему уже не боялись давать, поскольку сейчас лицо его было гладко выбрито и прекрасные черты отчетливо видны.
- Я точно знаю, о чем говорю, - продолжала я, стараясь не поддаться его очарованию. - Знаю, что ты через многое прошел и делал ужасные вещи - некоторые прямо у меня на глазах. Но все это в прошлом. И главное, ты не мог себя контролировать. Совершенно очевидно, что ничего такого ты никогда больше делать не будешь.
Странное, загнанное выражение скользнуло по его лицу.
- Откуда тебе знать? Может, монстр еще здесь. Может, во мне осталось что-то от стригоя.
- Тогда ты должен окончательно одолеть его! Для этого нужно жить полной жизнью, а не просто исполняя рыцарский обет защищать Лиссу. Нужно открыть себя тем, кто тебя любит. Никакой стригой на это неспособен. Вот как ты сумеешь спасти себя.
- Никто не может любить меня, потому что я неспособен ответить тем же, - пробормотал он.
- Может, стоит попытаться? Вместо того, чтобы утопать в жалости к себе!
- Это не так-то просто.
- Прок... - Я чуть не выругалась в церкви! - Ничто и никогда не было для нас просто! Наша жизнь и до того злополучного нападения не была простой, но мы же справлялись! Можем справиться и сейчас. Вместе мы способны преодолеть все. Ты веришь в Бога? Прекрасно! Но гораздо важнее, чтобы ты верил в нас.
- Нет никаких «нас», я уже говорил тебе.
- Ты же знаешь - у меня в одно ухо влетает, в другое вылетает.
Мы переговаривались тихо, но, думаю, по нашему виду было ясно, что между нами происходит спор. Остальные прихожане были слишком заняты, чтобы обращать внимание, а вот стражи Дмитрия не спускали с нас глаз. Я снова вспомнила, о чем говорили и Майкл, и Лисса: вывести Дмитрия из себя на людях означает оказать ему дурную услугу. Проблема состояла в том, что само мое присутствие выводило его из себя, и неважно, о чем я стала бы с ним говорить.
- Напрасно ты пришла, - вырвалось у него. - Для нас обоих лучше избегать друг друга.
- Забавно! Когда-то ты говорил, что мы всегда будем вместе.
- Я хочу, чтобы ты держалась от меня подальше, - словно не слыша, сказал он. - Не хочу, чтобы ты снова и снова пыталась вернуть чувства, которых больше нет. Они в прошлом. И никогда уже не вернутся. Никогда. Для нас лучше вести себя как посторонние. Для тебя самой лучше.
Чувства сострадания и любви в моей душе сменились нарастающей яростью.
- Если ты указываешь мне, что делать, а что нет, то, по крайней мере, имей мужество заявить это прямо в лицо!
Он так стремительно повернулся, что у меня мелькнула мысль: в нем и правда еще осталось что-то от стригоя. Его лицо выражало... что? Не подавленность, как раньше. И не злость. Скорее... отчаяние, огорчение и, может быть, даже страх. И еще казалось, что он испытывает острую, мучительную боль.
- Не хочу видеть тебя, - сказал он, сверкая глазами. Эти слова ранили меня, но что-то в его тоне вызывало трепет. Это не был холодный, расчетливый стригой. Это не был сломленный человек за решеткой. Это был мой прежний инструктор, мой возлюбленный; уж если он нападал, то делал это с энергией и страстью. - Сколько раз мне придется повторять это? Ты должна держаться от меня подальше.
- Но я знаю - ты не причинишь мне вреда.
- Я уже причинил тебе вред. Почему ты не понимаешь этого? Сколько раз я должен повторять одно и то же?
- Ты говорил... Ты говорил раньше... до того, как все это произошло... что любишь меня. - Мой голос предательски задрожал. - Как можно просто перечеркнуть это?
- Потому что слишком поздно! И так легче, чем если мне придется без конца вспоминать, как я обошелся с тобой!
Он сорвался, его голос разнесся по церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
У него было удивительно ясное выражение лица. Обычно он старался скрыть свои эмоции, и то, что сейчас они так открыто выступили наружу, даже немного пугало. Он был целиком и полностью поглощен словами священника и, по-видимому, принимал речь о грехах очень близко к сердцу, снова и снова проигрывая в уме те жуткие дела, которые совершал, когда был стригоем. Судя по отчаянию на его лице, можно было подумать, что в душе он берет на себя ответственность за все прегрешения мира, о которых говорил священник.
На мгновение среди печали и чувства вины промелькнула искра надежды. Нет, мне лишь показалось. Надежда ведь подразумевает, что есть хоть какой-то шанс спастись. На лице Дмитрия я видела страстное желание и тоску; ему ужасно хотелось верить, что, оказавшись в этом священном месте и слушая проповедь, он хотя бы отчасти искупит свои грехи, но... Нет, он не верил в это. То, чего он так страстно желал, казалось недостижимым.
Было больно видеть его таким. Он полагал, что для него надежда утрачена навсегда. Как можно жить с таким ощущением? Я не представляла себе мира без надежды.
Я также никогда не представляла себе, что буду ссылаться на проповедь, но когда все встали, чтобы получить причастие, обратилась к Дмитрию со следующими словами:
- Тебе не кажется, что если уж сам Бог готов простить тебя, то тебе самому и подавно следует себя простить?
- И долго ты вынашивала этот довод?
- Нет, меня только сейчас озарило. Неплохо, правда? Спорю, ты думал, что я пропускаю все мимо ушей.
- Ты никогда ничего не пропускаешь мимо ушей. И ты наблюдала за мной.
Интересно. Раз он знает, что я наблюдала за ним, значит, он наблюдал за тем, как я наблюдаю? Это поражало воображение.
- Ты не ответил на мой вопрос.
- Потому что он не относится к делу. Я не должен прощать себя, даже если Бог прощает. И я не уверен, что Он прощает.
- Священник только что сказал: Бог прощает всё. По-твоему, священник лжет? Это было бы кощунство.
Дмитрий застонал. Никогда не думала, что буду получать удовольствие, терзая его, но сейчас выражение его лица изменилось - его мучила не только утрата надежды, но и моя дерзость. Такое знакомое, сто раз виденное выражение, что оно отчасти даже согревало, как ни безумно это звучит.
- Роза, кощунствуешь здесь только ты. Извращаешь саму суть веры ради достижения своих целей. Ты никогда не верила в Бога и сейчас не веришь.
- Я верю, что мертвого можно вернуть к жизни, - очень серьезно ответила я. - Доказательство этого сидит рядом со мной. Если уж такое возможно, то тебе нужно сделать лишь шаг, чтобы простить себя.
В его взгляде появилось ожесточение. Скорее всего, он молился, чтобы очередь к причастию продвигалась быстрее и он мог поскорее отделаться от меня. Мы оба понимали, что ему придется дожидаться конца службы. Если бы он ушел раньше, кое у кого могли возникнуть подозрения, что он все еще стригой.
- Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, - сказал он.
- Неужели? - прошептала я, наклонившись к нему.
Огоньки свечей бросали отблески на его волосы. По-видимому, бритву ему уже не боялись давать, поскольку сейчас лицо его было гладко выбрито и прекрасные черты отчетливо видны.
- Я точно знаю, о чем говорю, - продолжала я, стараясь не поддаться его очарованию. - Знаю, что ты через многое прошел и делал ужасные вещи - некоторые прямо у меня на глазах. Но все это в прошлом. И главное, ты не мог себя контролировать. Совершенно очевидно, что ничего такого ты никогда больше делать не будешь.
Странное, загнанное выражение скользнуло по его лицу.
- Откуда тебе знать? Может, монстр еще здесь. Может, во мне осталось что-то от стригоя.
- Тогда ты должен окончательно одолеть его! Для этого нужно жить полной жизнью, а не просто исполняя рыцарский обет защищать Лиссу. Нужно открыть себя тем, кто тебя любит. Никакой стригой на это неспособен. Вот как ты сумеешь спасти себя.
- Никто не может любить меня, потому что я неспособен ответить тем же, - пробормотал он.
- Может, стоит попытаться? Вместо того, чтобы утопать в жалости к себе!
- Это не так-то просто.
- Прок... - Я чуть не выругалась в церкви! - Ничто и никогда не было для нас просто! Наша жизнь и до того злополучного нападения не была простой, но мы же справлялись! Можем справиться и сейчас. Вместе мы способны преодолеть все. Ты веришь в Бога? Прекрасно! Но гораздо важнее, чтобы ты верил в нас.
- Нет никаких «нас», я уже говорил тебе.
- Ты же знаешь - у меня в одно ухо влетает, в другое вылетает.
Мы переговаривались тихо, но, думаю, по нашему виду было ясно, что между нами происходит спор. Остальные прихожане были слишком заняты, чтобы обращать внимание, а вот стражи Дмитрия не спускали с нас глаз. Я снова вспомнила, о чем говорили и Майкл, и Лисса: вывести Дмитрия из себя на людях означает оказать ему дурную услугу. Проблема состояла в том, что само мое присутствие выводило его из себя, и неважно, о чем я стала бы с ним говорить.
- Напрасно ты пришла, - вырвалось у него. - Для нас обоих лучше избегать друг друга.
- Забавно! Когда-то ты говорил, что мы всегда будем вместе.
- Я хочу, чтобы ты держалась от меня подальше, - словно не слыша, сказал он. - Не хочу, чтобы ты снова и снова пыталась вернуть чувства, которых больше нет. Они в прошлом. И никогда уже не вернутся. Никогда. Для нас лучше вести себя как посторонние. Для тебя самой лучше.
Чувства сострадания и любви в моей душе сменились нарастающей яростью.
- Если ты указываешь мне, что делать, а что нет, то, по крайней мере, имей мужество заявить это прямо в лицо!
Он так стремительно повернулся, что у меня мелькнула мысль: в нем и правда еще осталось что-то от стригоя. Его лицо выражало... что? Не подавленность, как раньше. И не злость. Скорее... отчаяние, огорчение и, может быть, даже страх. И еще казалось, что он испытывает острую, мучительную боль.
- Не хочу видеть тебя, - сказал он, сверкая глазами. Эти слова ранили меня, но что-то в его тоне вызывало трепет. Это не был холодный, расчетливый стригой. Это не был сломленный человек за решеткой. Это был мой прежний инструктор, мой возлюбленный; уж если он нападал, то делал это с энергией и страстью. - Сколько раз мне придется повторять это? Ты должна держаться от меня подальше.
- Но я знаю - ты не причинишь мне вреда.
- Я уже причинил тебе вред. Почему ты не понимаешь этого? Сколько раз я должен повторять одно и то же?
- Ты говорил... Ты говорил раньше... до того, как все это произошло... что любишь меня. - Мой голос предательски задрожал. - Как можно просто перечеркнуть это?
- Потому что слишком поздно! И так легче, чем если мне придется без конца вспоминать, как я обошелся с тобой!
Он сорвался, его голос разнесся по церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104