Ну, вот мы и поняли друг друга. Перед лицом вечности любые обиды – лишь пыль и дым. Кладбища лучше мировых судей разрешают все споры, лучше обученных полицейских примиряют несогласных.
Ну что же, Димка. Твою душу еще помнят и любят, а у твоего тела есть не просто могилка, адом на этой земле…
«Вот так Алла…» – подумала я и пошла назад к дому легкой походкой, оставив на скамейке по крайней мере две наши общие человеческие слабости: вечную тоску по жизни и вечный страх перед смертью. А еще я оставила на том же месте Библию, великую книгу, на страницах которой жизнь и смерть стоят рядом друг с другом, держась за руки, без страха и тоски, и смерть является лишь логическим продолжением жизни.
Освещаемая последними лучами вечернего солнца, я пошла впереди, а старенький слабенький пуделек с решительным и твердым именем Никандр смиренно и преданно засеменил за мной следом.
* * *
Вилла на холме гудела как пчелиный улей: в окнах горел приглушенный свет, за тонкими шелковыми занавесочками нежного персикового цвета бродили тени, разговаривали, смеялись, время от времени раздавался нежный звон хрусталя. То, о чем так дол го мечтала Алла, свершилось: жизнь, после годового отсутствия, наконец-то пришла в этот дом. Правда, пока заглянула на один вечер, но госпожа Савинова предъявляла этой капризной особе весь товар лицом и надеялась, что сможет сама, уже без помощи Димки, удержать жизнь в своем жилище, заставить ее приходить сюда снова и снова.
Гостей было всего человек пятнадцать – двадцать: три-четыре бизнесмена, кто-то из них явно был родом с окраин Украины, горстка безликих жен с детишками, компания столичных бритоголовых, парочка бывших проституток с мужьями – все в основном русские; они вяло жевали крохотные бутербродики с чем-то прозрачно-тоненьким и оттого безвкусным, запивали угощения молодым кипрским вином, оценивающе оглядывали современно устроенное пространство и сплетничали.
Бедная Аллочка скакала от одной кучки гостей к другой: тут улыбнуться, здесь поддержать разговор: «Ну дайте же, дайте напиться жизненной силой!» Но воздух все равно оставался засушливым: в нем чувствовалась зависть тех, кто жил хуже, пренебрежение тех, кто был устроен лучше, и равнодушие всех остальных.
Ну, трогают гости руками дорогое убранство ее комнат, цокают языками, разглядывая на свет чистоту ее хрусталя, ну, хлопают хозяйку по голому плечику одобряюще, а дальше что?
После получаса, проведенного около Димкиной могилки, настроение мое резко изменилось. Может быть, Алла и была права, что пыталась отговорить меня от этой, казалось бы, безобидной прогулки? Ей ли не знать, какие мысли появляются там, на краю, когда прямо под ее окнами покоился самый родной человек ее жизни… Может быть, правильно люди выделяют для захоронений отдельные места, чтобы отделить жизнь от смерти? Или, наоборот, хорошо иметь перед глазами свое будущее и пытаться с достоинством, но без спешки его осознать и принять?
Мне не нравилась собравшаяся компания и уже не хотелось особого внимания к своей персоне, но и уйти я не могла. Скромно сидела в уголке и молча наблюдала за происходящим. По-прежнему две веские причины удерживали меня на месте, как якоря хлипкое суденышко во время шторма: старания Аллы Савиновой бурно отпраздновать мой день рождения и, конечно, встреча с Костасом Касулидисом. Он пришел, но не один, и теперь Алла обещала найти удобный момент, чтобы я передала Лешкин конверт адвокату без лишних вопросов и ненужных свидетелей.
Наконец Алла, видно, посчитала, что достаточно ублажила жидкие «сливки» русской диаспоры на острове, и решила перейти ко второй части программы.
– Внимание! – громко произнесла Савинова и подняла свой бокал высоко над головой. – Давайте поздравим нашу именинницу Наташеньку. Она приехала с далекой родины, из самой Москвы, чтобы в день своего рождения быть с нами здесь! Рядом! Ура!
Все зааплодировали, а Савинова подбежала ко мне и потащила на середину гостиной. Пока я семенила за Аллой, огибая людей и мебель, услышала различные мнения насчет моего посещения райского острова: «Хм, в Москве такая мерзкая погода, еще бы не приехать…», «Вот странные люди бывают, в Москве жизнь бурлит, а они к нам в болото едут зачем-то…»
Не угодишь, ну никак людям не угодишь, не умеют они за других радоваться…
В центре зала образовалось свободное пространство, куда меня и вытолкали собравшиеся. Я стояла, как белый гриб в лесу на полянке, и была видна издалека. Все охали, ахали, внезапно обнаружив меня, новенькую, на давно исхоженной ими местности, и принялись разглядывать со всех сторон. Жаль только, не было у меня шляпки, как у настоящего гриба-боровичка, чтобы скрыть свое смущение, зато и рвать, резать на куски и жарить на сковородке меня не должны были тоже. Так, покусают чуть-чуть, потерпим…
– Да-с, вот вы какая, Наталья, которая стихи для детей пишет… Знаем-с, слышали, кое-кто рассказывал на ночь глядя… – съехидничала противная длинноногая девица в коротком платье, обходя меня кругом. Видно было, что она никогда не читала никаких книг, тем более не заглядывала в мои детские, и намек я должна была понять конкретно – мой бывший муженек, похоже, пел для нее пару раз колыбельные перед сном.
– Ой, мы хотим стихи! Прочитайте нам что-нибудь! – стали уговаривать меня три молодые дородные женщины, у каждой из которых на коленках сидело по ухоженному, опрятному годовалому младенцу. («Они их штампуют здесь, что ли? Все на одно лицо…» – показалось мне.)
– Правда хотим стишок? – спрашивали мамы у детишек, хлопали за них в ладоши и сами отвечали: – Стишок, стишок!
– Лучше что-то о любви… – высказалась девица и медленно опустилась на коленки к пожилому греку, развалившемуся на соседнем от мамаш диване. Это и был он – Костас Касулидис. Вот и обещанная седая борода, и арабские четки в руках, и похоть в коричневых выгоревших глазках, маленьких, как бусинки. Он смачно шлепнул девицу по бедру и проговорил на приличном русском:
– Любовь – это хорошо! Да, Люба? Так, оказалось, ее звали.
– Ну что ж, про любовь, так про любовь! – сказала я и, выдержав паузу, ринулась в бой.
– Почему бывает так? Почему случается? Все на свете как-никак все равно кончается. Даже искренней любви угрожают сложности. И приходится любить по возможности.
В комнате стало тихо. К Костасу на диван подсела молоденькая киприотка, совсем девочка, и девица Люба любезно зашептала ей что-то на ушко, видимо, переводила. Я продолжила:
– Почему бывает так? Почему так водится? Не найти друзей никак, а враги находятся. Чтобы лишних не нажить по простой оплошности, мы стараемся дружить по возможности.
– Почему бывает так? Почему, скажите мне? Не находим смысл никак в жизненной обители.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48