Эй, противная тьма, отзовись! Есть ли кто дома? Где вы, милые мои? Пашенька, что же ты наделал?..
Даже если бы вход был перегорожен бульдозером, если бы за каждым кустом снайперы прятались, а дорожка под снегом заминирована была, я бы все равно прорвалась, проскочила, пробилась, с криками «Задом родной!» или молча, ползком, не важно…
Господи, ну пусть все будет хорошо.
Словно первоклассный вор, я бесшумно открыла входную дверь и вошла в темную прихожую на цыпочках, стараясь не стучать чемоданом, не шуршать пластиковыми пакетами. Закрыла дверь на ключ, осторожно поворачивая его в тугом замке, и, надежно отгородившись до утра от всего мира, встала. Прислушалась.
Темно. Тихо… Ни звука… Ужас! Нет… Где-то наверху, в маминой комнате, чуть слышно ворчал телевизор. А еще пахло теплом. Пахло домом… Слава Богу!
Я с удовольствием зажмурилась, втягивая в себя родной воздух: как вкусно… Пахло деревом, смолой, мамиными духами, растаявшим у порога снегом, папкиным табаком. С кухни потянуло любимым домашним пловом, из Пашкиной комнаты – детством… Всего-то десять дней я не приезжала к своим на дачу, за город, а как будто целый год отсутствовала, так остро чувствуется домашнее тепло, так рьяно бередит душу букет родных запахов!
Неужели все хорошо? Все на своих местах, и все то же?
Стараясь не поднимать шума, ничем не обнаружить свое присутствие, медленно, взвешивая каждый шаг, я продвигалась в Пашкину комнату. У самой двери встретилась взглядом со старым бабушкиным зеркалом: «Привет, все не спишь?»
Бедные зеркала, они никогда не спят, как верные сторожа, видят всех, кто проходит мимо, и отражают все, что попадается на глаза. Вот и меня не пропустило в темноте… Хоть тенью, очертанием, размытым, нечетким, но высветило. Не разобрать, что к чему, где лоб, где щеки, где морщинки, где прыщик, только глаза сверкают, блестят в темноте, как у кошки. А может, и правильно это? Может быть, отразило зеркало глаза – зеркало души, и не важно все остальное?
Я подошла к постели сына, осторожно дотронулась губами до его лобика и тут же задохнулась от счастья видеть, трогать, чувствовать его, быть рядом, неслышно, незримо, ничего не требуя взамен. Эта одиннадцатилетняя дылда под метр семьдесят, с перебинтованной рукой, плечом, огромными ссадинами по всему животу и разодранными коленками, шишками на голове, огромной царапиной через все лицо, побитая, потрепанная, но она была жива! И по-прежнему пахла свежестью, чистотой и теплым молочком, как младенец. Я даже отпрянула, испугавшись, что не смогу усмирить свою переполненную чувствами грудь, и вздохну слишком громко, и разбужу сына ненароком.
– Ма, это ты? Наконец-то… – не просыпаясь, пробурчал Пашенька и застонал. Почувствовал все-таки, бедненький…
Господи! Всю жизнь можно отдать за эти слова, произнесенные ребенком в полудреме. Пусть он едва умещается на своей старенькой софе и уже считает себя взрослым и умудренным жизненным опытом человечищем, пусть он заслуживает хорошей трепки за то, что заставляет за него так волноваться, но! Какой гордостью переполняется сердце, как счастливо оно бьется в такт его бурчанию «Ма, это ты? Наконец-то…»: «Значит, ждал, значит, любит… Слышите, я – мама, а это – моя кровинушка!..»
За последний месяц в моей жизни, кажется, не произошло ничего, о чем можно было бы написать: я не была на «Поле чудес», не избиралась депутатом и не получила Нобелевскую премию по литературе, я не вышла замуж, не придумала вечный двигатель и не нашла на улице волшебную палочку. Я всего лишь неудачно съездила в отпуск, рассталась с одним мужчиной, ненадолго встретилась с другим, познакомилась с третьим, стукнулась лбом, выполнила несколько поручений, кому-то в чем-то помогла, с кем-то поругалась. Ну, сумку у меня украли. Что еще? Да ничего. Обычная жизнь обычного человека со своими радостями и неприятностями. Такая же, как и у всех…
Так почему же я вижу все, словно в первый раз, словно только что прилетела из длительной экспедиции на другую планету? Почему озираясь вхожу в свой дом, с удивлением разглядываю половицы под ногами? Почему я так явственно ощущаю, как криво висит картина на стене и что надо наконец разобраться на полках в коридоре? Почему с новой силой люблю эту старую люстру под низким потолком и порог, об который столько раз спотыкалась? Что изменилось вокруг? Ничего. Все по-прежнему, по-старому, основательно, неизменно, и слава Богу, что так… Царапины зацелуем, шишки загладим, замажем ушибы, зальем зеленкой ссадины… Все пройдет, все будет хорошо, мы просто не позволим, чтобы было иначе!
Но я смотрю на всю свою жизнь как будто со стороны, значит, что-то изменилось внутри меня…
Я стояла около кровати сына и всемерно ощущала свою причастность к этой новой, растущей жизни и любила ее безоговорочно, ненасытно, как все матери на Земле. Мы даем нашим детям жизнь. Мы растим их. Мы делаем для них все, что в наших силах. В эту минуту я поняла, чем же мне жить дальше. Семьей. Сыном. Родителями. Остальное… Оно и есть остальное, и не так уж важно скорее всего…
Зато важно, что я задумалась обо всем этом и поняла, что не буду сейчас будить сына, как бы ни хотелось его обнять и расцеловать. Я буду стоять и молчать, всячески усмиряя свои чувства. Пусть сын спит и набирается сил. А еще я не буду больше уезжать так далеко, я буду ходить вокруг кругами, буду ангелом за его спиной, буду лишь незаметно расправлять юные крылышки перед каждым его очередным пробным полетом во взрослую жизнь.
И сынишка, словно поверил моим мыслям (или я действительно превратилась в бестелесного ангела в тот момент?), задышал ровнее, тише, расслабляясь, успокаиваясь, как будто я дала ему надежную защиту от боли и темноты, от болезни и страха, словно пришло наконец его долгожданное спасение, и теперь уж точно «Все будет хорошо».
«Все будет, милый. Я сделаю все, чтобы было…» – прошептала я, и новая буря чувств зародилась где-то под сердцем и волнами промчалась по всему телу, сметая на своем пути все переживания, все сомнения, до единого, до последнего. Ничего нет на целом свете, что могло бы сравниться с мгновениями, проведенными у кроватки спящего больного ребенка. Когда стоишь, склонившись над собственным дитем, и прислушиваешься к живому дыханию самого родного на Земле существа, которое ты привел в эту жизнь как продолжение собственной, именно тогда, в эти незаметные минуты, в родительской душе наступает самый великий момент – момент истины.
И ты готов держать ответ за каждый свой поступок перед всей Вселенной и перед самим собой… И не важно, сколько тебе лет и сколько лет твоему ребенку, так было, есть и будет, отныне и вовеки, с тобой и другими, потому что настоящие чувства существуют вне времени и пространства, а у родительской любви нет возраста и срока давности…
Как здорово, что этот момент наступил для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Даже если бы вход был перегорожен бульдозером, если бы за каждым кустом снайперы прятались, а дорожка под снегом заминирована была, я бы все равно прорвалась, проскочила, пробилась, с криками «Задом родной!» или молча, ползком, не важно…
Господи, ну пусть все будет хорошо.
Словно первоклассный вор, я бесшумно открыла входную дверь и вошла в темную прихожую на цыпочках, стараясь не стучать чемоданом, не шуршать пластиковыми пакетами. Закрыла дверь на ключ, осторожно поворачивая его в тугом замке, и, надежно отгородившись до утра от всего мира, встала. Прислушалась.
Темно. Тихо… Ни звука… Ужас! Нет… Где-то наверху, в маминой комнате, чуть слышно ворчал телевизор. А еще пахло теплом. Пахло домом… Слава Богу!
Я с удовольствием зажмурилась, втягивая в себя родной воздух: как вкусно… Пахло деревом, смолой, мамиными духами, растаявшим у порога снегом, папкиным табаком. С кухни потянуло любимым домашним пловом, из Пашкиной комнаты – детством… Всего-то десять дней я не приезжала к своим на дачу, за город, а как будто целый год отсутствовала, так остро чувствуется домашнее тепло, так рьяно бередит душу букет родных запахов!
Неужели все хорошо? Все на своих местах, и все то же?
Стараясь не поднимать шума, ничем не обнаружить свое присутствие, медленно, взвешивая каждый шаг, я продвигалась в Пашкину комнату. У самой двери встретилась взглядом со старым бабушкиным зеркалом: «Привет, все не спишь?»
Бедные зеркала, они никогда не спят, как верные сторожа, видят всех, кто проходит мимо, и отражают все, что попадается на глаза. Вот и меня не пропустило в темноте… Хоть тенью, очертанием, размытым, нечетким, но высветило. Не разобрать, что к чему, где лоб, где щеки, где морщинки, где прыщик, только глаза сверкают, блестят в темноте, как у кошки. А может, и правильно это? Может быть, отразило зеркало глаза – зеркало души, и не важно все остальное?
Я подошла к постели сына, осторожно дотронулась губами до его лобика и тут же задохнулась от счастья видеть, трогать, чувствовать его, быть рядом, неслышно, незримо, ничего не требуя взамен. Эта одиннадцатилетняя дылда под метр семьдесят, с перебинтованной рукой, плечом, огромными ссадинами по всему животу и разодранными коленками, шишками на голове, огромной царапиной через все лицо, побитая, потрепанная, но она была жива! И по-прежнему пахла свежестью, чистотой и теплым молочком, как младенец. Я даже отпрянула, испугавшись, что не смогу усмирить свою переполненную чувствами грудь, и вздохну слишком громко, и разбужу сына ненароком.
– Ма, это ты? Наконец-то… – не просыпаясь, пробурчал Пашенька и застонал. Почувствовал все-таки, бедненький…
Господи! Всю жизнь можно отдать за эти слова, произнесенные ребенком в полудреме. Пусть он едва умещается на своей старенькой софе и уже считает себя взрослым и умудренным жизненным опытом человечищем, пусть он заслуживает хорошей трепки за то, что заставляет за него так волноваться, но! Какой гордостью переполняется сердце, как счастливо оно бьется в такт его бурчанию «Ма, это ты? Наконец-то…»: «Значит, ждал, значит, любит… Слышите, я – мама, а это – моя кровинушка!..»
За последний месяц в моей жизни, кажется, не произошло ничего, о чем можно было бы написать: я не была на «Поле чудес», не избиралась депутатом и не получила Нобелевскую премию по литературе, я не вышла замуж, не придумала вечный двигатель и не нашла на улице волшебную палочку. Я всего лишь неудачно съездила в отпуск, рассталась с одним мужчиной, ненадолго встретилась с другим, познакомилась с третьим, стукнулась лбом, выполнила несколько поручений, кому-то в чем-то помогла, с кем-то поругалась. Ну, сумку у меня украли. Что еще? Да ничего. Обычная жизнь обычного человека со своими радостями и неприятностями. Такая же, как и у всех…
Так почему же я вижу все, словно в первый раз, словно только что прилетела из длительной экспедиции на другую планету? Почему озираясь вхожу в свой дом, с удивлением разглядываю половицы под ногами? Почему я так явственно ощущаю, как криво висит картина на стене и что надо наконец разобраться на полках в коридоре? Почему с новой силой люблю эту старую люстру под низким потолком и порог, об который столько раз спотыкалась? Что изменилось вокруг? Ничего. Все по-прежнему, по-старому, основательно, неизменно, и слава Богу, что так… Царапины зацелуем, шишки загладим, замажем ушибы, зальем зеленкой ссадины… Все пройдет, все будет хорошо, мы просто не позволим, чтобы было иначе!
Но я смотрю на всю свою жизнь как будто со стороны, значит, что-то изменилось внутри меня…
Я стояла около кровати сына и всемерно ощущала свою причастность к этой новой, растущей жизни и любила ее безоговорочно, ненасытно, как все матери на Земле. Мы даем нашим детям жизнь. Мы растим их. Мы делаем для них все, что в наших силах. В эту минуту я поняла, чем же мне жить дальше. Семьей. Сыном. Родителями. Остальное… Оно и есть остальное, и не так уж важно скорее всего…
Зато важно, что я задумалась обо всем этом и поняла, что не буду сейчас будить сына, как бы ни хотелось его обнять и расцеловать. Я буду стоять и молчать, всячески усмиряя свои чувства. Пусть сын спит и набирается сил. А еще я не буду больше уезжать так далеко, я буду ходить вокруг кругами, буду ангелом за его спиной, буду лишь незаметно расправлять юные крылышки перед каждым его очередным пробным полетом во взрослую жизнь.
И сынишка, словно поверил моим мыслям (или я действительно превратилась в бестелесного ангела в тот момент?), задышал ровнее, тише, расслабляясь, успокаиваясь, как будто я дала ему надежную защиту от боли и темноты, от болезни и страха, словно пришло наконец его долгожданное спасение, и теперь уж точно «Все будет хорошо».
«Все будет, милый. Я сделаю все, чтобы было…» – прошептала я, и новая буря чувств зародилась где-то под сердцем и волнами промчалась по всему телу, сметая на своем пути все переживания, все сомнения, до единого, до последнего. Ничего нет на целом свете, что могло бы сравниться с мгновениями, проведенными у кроватки спящего больного ребенка. Когда стоишь, склонившись над собственным дитем, и прислушиваешься к живому дыханию самого родного на Земле существа, которое ты привел в эту жизнь как продолжение собственной, именно тогда, в эти незаметные минуты, в родительской душе наступает самый великий момент – момент истины.
И ты готов держать ответ за каждый свой поступок перед всей Вселенной и перед самим собой… И не важно, сколько тебе лет и сколько лет твоему ребенку, так было, есть и будет, отныне и вовеки, с тобой и другими, потому что настоящие чувства существуют вне времени и пространства, а у родительской любви нет возраста и срока давности…
Как здорово, что этот момент наступил для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48