и климат, и добродушие жителей, и неспешное жизнеустройство, и жизнь, которой жила я…
Она отсняла за две недели двадцать фотопленок, со всеми этими отпечатками чудесной жизни вернулась в Москву, развесила фотографии по стенам их скромного в те времена жилища и стала уговаривать Димку подумать. Долго уговаривала и безрезультатно. Савинов был увлечен разработкой какой-то компьютерной программы для все того же вычислительного центра, который уже доживал свои последние дни.
Пришлось Аллочке сходить на поклон в соседний подъезд к Лешке Крапивину, рассказать ему о своей мечте и о способностях своего мужа. Алексей сделал пару звонков, собрал пару друзей-качков в спортивных костюмах в соседнем кафе, где Алла прочитала им ознакомительную лекцию о райском острове Кипр с показом фотографий красот природы и цитированием проспекта о кипрской оффшорной зоне: ее преимуществах и льготном налогообложении.
Все это, так или иначе, возымело свое действие: крутые ребята возжелали продвинуть свой бизнес именно в этом направлении и обратились к Дмитрию Савинову за помощью, потому что стоило Савинову раскинуть своими гениальными мозгами, и дополнительные прибыли потекли бы рекой. Так говорила им Алла. Так оно и получилось в результате.
Теперь Аллочке оставалось только лежать под эвкалиптами, наслаждаться сытой жизнью, и не неделю-две, как остальные туристы, а долгие годы, пока на родине шли какие-то реформы.
Вокруг, там и тут, рушились государства, а Димкины компьютерные мозги работали все продуктивнее. Они придумывали какие-то компьютерные программы, разрабатывали какие-то финансовые схемы и в итоге создали какую-то, говорят, гениальную по своей простоте схему, благодаря которой уровень их благосостояния стал расти как на дрожжах, и экономной Алле лишь оставалось заботиться, чтобы все отмытое и вывезенное тратилось с чувством и толком, так, чтобы только приумножалось и никогда не закончилось. Она ведь еще хорошо помнила свою жизнь в коммуналке.
Все было под контролем, и на тридцать восьмом году жизни Алла наконец согласилась родить Димке кого-нибудь орущего по ночам и писающего на паркет. Она даже начала закупать памперсы, чтобы распределить эти возможно «крупные» в будущем траты на большее количество месяцев, как однажды приехала важная делегация из главного московского офиса и Дмитрий в качестве принимающей стороны повез их покататься на морских скутерах вдоль дикого побережья. Один слишком выступающий из воды камушек, один переворот в воздухе, и вся жизнь перевернулась в очередной раз… Трах-бах! – и ни Димки, ни ужасного водного мотоцикла, ни Аллочкиного гордого вышагивания рядом с Савиновым вверх по лестнице благосостояния к новым, еще более благополучным высотам. Свисток. Конец восьмого тайма ее жизни. И конец всей игры для Димки.
В момент, когда что-то заканчивается, что-то обязательно должно начаться, и как только я дошла до конца истории «Алла + Дима = Жили Долго и Счастливо», Савинова вошла в кабинет в сопровождении зевающего Никандра.
– Вот ты где! А я ищу… Гости разошлись. Тебе привет передавали.
Рассказывая мне всяческие подробности о том, как разъезжались гости и что они говорили напоследок, хозяйка виллы на холме прошлась по комнате: включила настольную лампу под зеленым абажуром, плотно зашторила все окна, вернулась к дивану и потрогала мой лоб рукой.
– Как ты?
– Да все путем. Жаль только, вечеринку тебе испортила.
– Нет, это я тебе твой день рождения. Не надо было этого придурка приглашать, знала ведь, что он на всех новеньких русских реагирует… Да ладно. Как ты тут?
Алла внимательно посмотрела на меня, по-собачьи наклонив голову чуть набок, потом что-то вспомнила, сделала несколько быстрых шагов до шкафа, скрипнула дверцей, вернулась, держа в руках коробку в блестящей бумаге, и вручила мне мой подарок. Это был сувенирный медвежонок, он сидел, широко расставив лапки, и держал раскрытую книжку на своих фарфоровых коленях.
– Не грусти… Я верю, что когда-нибудь ты напишешь что-нибудь такое… – блаженно закатывая глаза, пыталась пояснить Савинова, пока я добиралась до подарка сквозь многочисленные слои обертки.
– Угу, такое толстое, важное, что даже медведи в берлогах будут это читать… – огрызнулась я, разглядывая фарфорового мишку.
«Ну почему? – возмущался мой Здравый Смысл, теребя изнутри мои и так напряженные нервы. – Почему твои детские стихи все воспринимают как предисловие к чему-то взрослому, что ты будешь делать в будущем? Разве кто-то из нас не был ребенком, или все забыли, каким важным и абсолютно реальным кажется малышам этот огромный волшебный мир книг? Если все писатели будут писать только для взрослых или станут относиться к детской литературе как к пробе пера перед созданием великой „нетленки“ для старших поколений, какими дядями-тетями вырастут сегодняшние дети? Какими? Если в детстве у них не будет добрых и светлых сказок, придуманных специально для них?»
Я всегда очень гордилась, что у меня вроде получалось писать стихи для детей, и совсем не хотела взрослеть. Дет;. – это те же взрослые люди, только они маленького роста и не испорчены жизнью. А для тех, кто мало знает о реальном мире, но всей душой верит в сказочные чудеса, писать сложнее и ответственнее, чем для неверующих взрослых всезнаек.
Может быть, поэтому на вопрос «Когда же ты станешь писать для взрослых?» я всегда неизменно отвечала: «Надеюсь, что никогда».
Но как жить среди взрослых и не попасть под их влияние? Эта надежда навсегда остаться внутри страны Детства таяла с каждым днем, как снеговик, попавший под дождь. Выйдя на работу из восьмилетнего отпуска по уходу за сыном, я неминуемо вживалась, врастала во взрослый мир, пыталась постичь его ускользающую от меня хитрую сущность и все больше удалялась от искреннего, распахнутого навстречу жизни детского мира моего сынишки и его друзей. Да и они с каждым годом становились все старше, и все чаще мелькала во мне эта предательская мысль попробовать написать что-то для жителей со станции «Взрослянция».
В тот самый момент, когда я разглядывала «фарфорового мишку с моей будущей взрослой книжкой», как выразилась Алла, я вдруг подумала: «А что? Может, рискнуть?» – и поделилась с Аллой сокровенным:
– Знаешь, я для Филиппа песню написала… Первую свою, взрослую, о любви… И дневник завела… для мыслей умных…
– Хм… Растешь! Хоть и давно выросла! Молодец, мы в тебя верим. – Алла повела меня на кухню, обнимая за плечи и приговаривая: – Хотя, мне кажется, у тебя все же многовато ума, чтобы стать счастливой! – Заглядывая в мои грустные глаза, она добавила: – Хотя иногда и тебе ума не хватает. Скажи, ну зачем в свой день рождения надо было на могилку ходить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Она отсняла за две недели двадцать фотопленок, со всеми этими отпечатками чудесной жизни вернулась в Москву, развесила фотографии по стенам их скромного в те времена жилища и стала уговаривать Димку подумать. Долго уговаривала и безрезультатно. Савинов был увлечен разработкой какой-то компьютерной программы для все того же вычислительного центра, который уже доживал свои последние дни.
Пришлось Аллочке сходить на поклон в соседний подъезд к Лешке Крапивину, рассказать ему о своей мечте и о способностях своего мужа. Алексей сделал пару звонков, собрал пару друзей-качков в спортивных костюмах в соседнем кафе, где Алла прочитала им ознакомительную лекцию о райском острове Кипр с показом фотографий красот природы и цитированием проспекта о кипрской оффшорной зоне: ее преимуществах и льготном налогообложении.
Все это, так или иначе, возымело свое действие: крутые ребята возжелали продвинуть свой бизнес именно в этом направлении и обратились к Дмитрию Савинову за помощью, потому что стоило Савинову раскинуть своими гениальными мозгами, и дополнительные прибыли потекли бы рекой. Так говорила им Алла. Так оно и получилось в результате.
Теперь Аллочке оставалось только лежать под эвкалиптами, наслаждаться сытой жизнью, и не неделю-две, как остальные туристы, а долгие годы, пока на родине шли какие-то реформы.
Вокруг, там и тут, рушились государства, а Димкины компьютерные мозги работали все продуктивнее. Они придумывали какие-то компьютерные программы, разрабатывали какие-то финансовые схемы и в итоге создали какую-то, говорят, гениальную по своей простоте схему, благодаря которой уровень их благосостояния стал расти как на дрожжах, и экономной Алле лишь оставалось заботиться, чтобы все отмытое и вывезенное тратилось с чувством и толком, так, чтобы только приумножалось и никогда не закончилось. Она ведь еще хорошо помнила свою жизнь в коммуналке.
Все было под контролем, и на тридцать восьмом году жизни Алла наконец согласилась родить Димке кого-нибудь орущего по ночам и писающего на паркет. Она даже начала закупать памперсы, чтобы распределить эти возможно «крупные» в будущем траты на большее количество месяцев, как однажды приехала важная делегация из главного московского офиса и Дмитрий в качестве принимающей стороны повез их покататься на морских скутерах вдоль дикого побережья. Один слишком выступающий из воды камушек, один переворот в воздухе, и вся жизнь перевернулась в очередной раз… Трах-бах! – и ни Димки, ни ужасного водного мотоцикла, ни Аллочкиного гордого вышагивания рядом с Савиновым вверх по лестнице благосостояния к новым, еще более благополучным высотам. Свисток. Конец восьмого тайма ее жизни. И конец всей игры для Димки.
В момент, когда что-то заканчивается, что-то обязательно должно начаться, и как только я дошла до конца истории «Алла + Дима = Жили Долго и Счастливо», Савинова вошла в кабинет в сопровождении зевающего Никандра.
– Вот ты где! А я ищу… Гости разошлись. Тебе привет передавали.
Рассказывая мне всяческие подробности о том, как разъезжались гости и что они говорили напоследок, хозяйка виллы на холме прошлась по комнате: включила настольную лампу под зеленым абажуром, плотно зашторила все окна, вернулась к дивану и потрогала мой лоб рукой.
– Как ты?
– Да все путем. Жаль только, вечеринку тебе испортила.
– Нет, это я тебе твой день рождения. Не надо было этого придурка приглашать, знала ведь, что он на всех новеньких русских реагирует… Да ладно. Как ты тут?
Алла внимательно посмотрела на меня, по-собачьи наклонив голову чуть набок, потом что-то вспомнила, сделала несколько быстрых шагов до шкафа, скрипнула дверцей, вернулась, держа в руках коробку в блестящей бумаге, и вручила мне мой подарок. Это был сувенирный медвежонок, он сидел, широко расставив лапки, и держал раскрытую книжку на своих фарфоровых коленях.
– Не грусти… Я верю, что когда-нибудь ты напишешь что-нибудь такое… – блаженно закатывая глаза, пыталась пояснить Савинова, пока я добиралась до подарка сквозь многочисленные слои обертки.
– Угу, такое толстое, важное, что даже медведи в берлогах будут это читать… – огрызнулась я, разглядывая фарфорового мишку.
«Ну почему? – возмущался мой Здравый Смысл, теребя изнутри мои и так напряженные нервы. – Почему твои детские стихи все воспринимают как предисловие к чему-то взрослому, что ты будешь делать в будущем? Разве кто-то из нас не был ребенком, или все забыли, каким важным и абсолютно реальным кажется малышам этот огромный волшебный мир книг? Если все писатели будут писать только для взрослых или станут относиться к детской литературе как к пробе пера перед созданием великой „нетленки“ для старших поколений, какими дядями-тетями вырастут сегодняшние дети? Какими? Если в детстве у них не будет добрых и светлых сказок, придуманных специально для них?»
Я всегда очень гордилась, что у меня вроде получалось писать стихи для детей, и совсем не хотела взрослеть. Дет;. – это те же взрослые люди, только они маленького роста и не испорчены жизнью. А для тех, кто мало знает о реальном мире, но всей душой верит в сказочные чудеса, писать сложнее и ответственнее, чем для неверующих взрослых всезнаек.
Может быть, поэтому на вопрос «Когда же ты станешь писать для взрослых?» я всегда неизменно отвечала: «Надеюсь, что никогда».
Но как жить среди взрослых и не попасть под их влияние? Эта надежда навсегда остаться внутри страны Детства таяла с каждым днем, как снеговик, попавший под дождь. Выйдя на работу из восьмилетнего отпуска по уходу за сыном, я неминуемо вживалась, врастала во взрослый мир, пыталась постичь его ускользающую от меня хитрую сущность и все больше удалялась от искреннего, распахнутого навстречу жизни детского мира моего сынишки и его друзей. Да и они с каждым годом становились все старше, и все чаще мелькала во мне эта предательская мысль попробовать написать что-то для жителей со станции «Взрослянция».
В тот самый момент, когда я разглядывала «фарфорового мишку с моей будущей взрослой книжкой», как выразилась Алла, я вдруг подумала: «А что? Может, рискнуть?» – и поделилась с Аллой сокровенным:
– Знаешь, я для Филиппа песню написала… Первую свою, взрослую, о любви… И дневник завела… для мыслей умных…
– Хм… Растешь! Хоть и давно выросла! Молодец, мы в тебя верим. – Алла повела меня на кухню, обнимая за плечи и приговаривая: – Хотя, мне кажется, у тебя все же многовато ума, чтобы стать счастливой! – Заглядывая в мои грустные глаза, она добавила: – Хотя иногда и тебе ума не хватает. Скажи, ну зачем в свой день рождения надо было на могилку ходить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48