Ему казалось, это блестящая возможность убедить губернатора Виншипа, что он может доверять пуэрториканцам. В считанные дни он отказался от работы в «Таурус лайн» и принял назначение начальником полиции.
В последующие месяцы Аристидес должен был отлавливать указанное число националистов ежедневно и докладывать губернатору о результатах. Это сафари, когда то и дело рушили чей-то домашний очаг, испортило ему репутацию, но его семья отказывалась верить недобрым слухам. Незадолго до Вербного воскресенья местные националисты-кадеты объявили, что проведут в Понсе праздничную демонстрацию. Альбису Кампос был в тюрьме, и демонстрация явится мирным выражением протеста против приговора суда. Алькальд Понсе был человек либеральный; он разрешил демонстрацию при условии, что все будут безоружны. Губернатор Виншип приказал досконально изучить данный вопрос. Его шпионы доносили, что националисты вооружены до зубов и что демонстрация станет той самой революцией, которая сметет правительство.
В Вербное воскресенье полковник Арриготия прибыл из Сан-Хуана в Понсе с окончательным распоряжением отменить демонстрацию. Оказавшись на месте, Арриготия позвонил Виншипу, который окопался с группой офицеров на холмах Вильяльба в ожидании переворота. Он проинформировал Виншипа, что в Понсе нигде нет ни базук, ни винтовок, ни пулеметов. Но губернатор ему не поверил. Он не сомневался, что националисты засели на крышах домов или на деревьях, а может, и в водосточных трубах и потому Арриготия их не обнаружил. Полицейские на мотоциклах, которые жужжали, как сердитые шмели, то уезжали из города, то опять возвращались, перевозя указания Виншипа, а те дождем сыпались из Вильяльбы.
Националисты начали собираться рано утром. Кроме самых юных кадетов было порядочное число пожилых людей и медсестер. Они были безоружны; они выполнили условие алькальда, которое он им поставил, чтобы получить разрешение на демонстрацию. Ряды их ширились от квартала к кварталу, пока в результате не растянулись в колонну по всей длине Морской улицы. Некоторые из кадетов несли на плече деревянное ружье, другие – латунную саблю, притороченную к поясу, – военная амуниция бедноты.
Полковник Арриготия развернул свое войско в шести метрах от кадетов, и два отряда в молчании стояли друг напротив друга больше часа. Алькальд Понсе, опасаясь братоубийства, приказал посадить в тюрьму зачинщиков, если они не разойдутся, и повторил свой приказ по громкоговорителю, но кадеты не подчинились.
Арриготия оставил свое войско и отправился снова звонить Виншипу. Он доложил ему, что все под контролем и что открывать огонь по беспомощной толпе он считает большой ошибкой. Губернатор ответил, что он недоумок и что его мнения никто не спрашивает; он должен только выполнять приказы. Арриготия почувствовал себя так, будто его форму облили грязью. Он вернулся, встал во главе отряда и приказал вожаку кадетов освободить улицу, но тот и бровью не повел.
Многим кадетам было не больше пятнадцати-шестнадцати лет, и они смотрели на Арриготию так, словно не верили, что он может в них стрелять. Со своими деревянными ружьями они были похожи на непослушных детей, играющих в войну. Арриготия вспотел.
– И надо же, чтобы все это случилось именно в Понсе, самом жарком городе Острова, – сказал он в сердцах шепотом. – Улица раскаленная, хоть яичницу жарь на мостовой, а я в этой форме превратился в суп.
Наконец он не выдержал: подошел к одному из своих адъютантов и приказал занять его место во главе подразделения. Он спустился по Морской улице и вошел в часовню монастыря Служительниц Марии. Он был дружен с монахинями: в обители можно было хоть немного отдохнуть и успокоиться. В часовне было тихо; зажженная красная лампада свисала с потолка на серебряной цепи, и несколько монахинь на коленях молились перед распятием. Аристидес сел на скамью и закрыл глаза. Очнувшись, он не знал, сколько прошло времени. В этом царстве покоя все, что происходило снаружи, казалось кошмарным сном. Из ларца с дарами белая облатка Святейшего тихо взирала на него, окруженная сиянием, и, казалось, говорила: «Зачем ты так страдаешь, Аристидес? Подумай о том, что через пятьдесят лет это уже никого не будет интересовать. Преклони передо мной колени, и я возьму на себя твои мучения».
Аристидес снял фуражку с золотым орлом над козырьком и, опустившись на колени, стал молиться. Мало-помалу он успокоился; оскорбление губернатора уже не вызывало такой обиды. Еще есть надежда: быть может, в последний момент кто-нибудь отведет его руку. Он никогда не сможет выполнить приказ расстреливать детей, тем более в Вербное воскресенье, день всеобщего примирения.
Он пришел в себя, собрался с мыслями и обвел взглядом часовню. Монахини украсили алтарь белыми орхидеями. Это были его любимые цветы, потому что они напоминали ему о Маделейне. Золотистая пена в чашечке цветка была похожа на нежный кудрявый пушок у нее на лобке. Губернатор Виншип был холостяк; может, он поэтому такой суровый и непреклонный. Он похож на Альбису Кампоса. Оба фанатично преданы своему делу, а ведь куда приятнее служить даме сердца.
Когда Аристидес вышел из часовни, к нему подошел адъютант, который ждал его у входа. В руке он держал желтый бланк телеграммы: приказ губернатора Виншипа открыть огонь по кадетам-националистам. Аристидес встал во главе отряда и отдал приказ открыть огонь.
14. Тоска-предсказательница
В Понсе были тогда убиты семнадцать человек, почти все подростки, и множество демонстрантов было ранено. Газеты Острова, дабы оправдать губернатора, обвинили во всем полковника Арриготию, который в упор расстрелял безоружных кадетов.
Дону Эстебану Росичу было тогда девяносто лет, и он так и не смог оправиться от потрясения, – его зятя публично обвинили в том, что он мясник. С ним случился сердечный приступ, и вскоре он умер. Маделейне вернулась в Бостон на одном из пароходов «Таурус лайн» вместе с забальзамированным телом отца. Она так больше и не появилась на Острове, остаток дней она провела в семейном доме в Норд-Энде. Я никогда не видела ее; все, что я о ней знаю, мне рассказал Кинтин.
Аристидес одиноко жил в шале в Розевиле. Он возненавидел белые орхидеи и однажды, облив бензином теплицу за домом, поджег ее. Когда пламя как следует разгорелось, он пошел в свою комнату, достал парадную форму и фуражку с золотым орлом и бросил все это в огонь. Когда уходил, то услышал потрескивание, будто кто-то вскрикивал и жаловался, и ему показалось: он слышит Маделейне, которая сетует на судьбу, обрекшую ее на женственный, словно цветок орхидеи, облик и на силу духа, достойную мужчины. У него сжалось сердце, но он не обернулся – боялся удостовериться, что это она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
В последующие месяцы Аристидес должен был отлавливать указанное число националистов ежедневно и докладывать губернатору о результатах. Это сафари, когда то и дело рушили чей-то домашний очаг, испортило ему репутацию, но его семья отказывалась верить недобрым слухам. Незадолго до Вербного воскресенья местные националисты-кадеты объявили, что проведут в Понсе праздничную демонстрацию. Альбису Кампос был в тюрьме, и демонстрация явится мирным выражением протеста против приговора суда. Алькальд Понсе был человек либеральный; он разрешил демонстрацию при условии, что все будут безоружны. Губернатор Виншип приказал досконально изучить данный вопрос. Его шпионы доносили, что националисты вооружены до зубов и что демонстрация станет той самой революцией, которая сметет правительство.
В Вербное воскресенье полковник Арриготия прибыл из Сан-Хуана в Понсе с окончательным распоряжением отменить демонстрацию. Оказавшись на месте, Арриготия позвонил Виншипу, который окопался с группой офицеров на холмах Вильяльба в ожидании переворота. Он проинформировал Виншипа, что в Понсе нигде нет ни базук, ни винтовок, ни пулеметов. Но губернатор ему не поверил. Он не сомневался, что националисты засели на крышах домов или на деревьях, а может, и в водосточных трубах и потому Арриготия их не обнаружил. Полицейские на мотоциклах, которые жужжали, как сердитые шмели, то уезжали из города, то опять возвращались, перевозя указания Виншипа, а те дождем сыпались из Вильяльбы.
Националисты начали собираться рано утром. Кроме самых юных кадетов было порядочное число пожилых людей и медсестер. Они были безоружны; они выполнили условие алькальда, которое он им поставил, чтобы получить разрешение на демонстрацию. Ряды их ширились от квартала к кварталу, пока в результате не растянулись в колонну по всей длине Морской улицы. Некоторые из кадетов несли на плече деревянное ружье, другие – латунную саблю, притороченную к поясу, – военная амуниция бедноты.
Полковник Арриготия развернул свое войско в шести метрах от кадетов, и два отряда в молчании стояли друг напротив друга больше часа. Алькальд Понсе, опасаясь братоубийства, приказал посадить в тюрьму зачинщиков, если они не разойдутся, и повторил свой приказ по громкоговорителю, но кадеты не подчинились.
Арриготия оставил свое войско и отправился снова звонить Виншипу. Он доложил ему, что все под контролем и что открывать огонь по беспомощной толпе он считает большой ошибкой. Губернатор ответил, что он недоумок и что его мнения никто не спрашивает; он должен только выполнять приказы. Арриготия почувствовал себя так, будто его форму облили грязью. Он вернулся, встал во главе отряда и приказал вожаку кадетов освободить улицу, но тот и бровью не повел.
Многим кадетам было не больше пятнадцати-шестнадцати лет, и они смотрели на Арриготию так, словно не верили, что он может в них стрелять. Со своими деревянными ружьями они были похожи на непослушных детей, играющих в войну. Арриготия вспотел.
– И надо же, чтобы все это случилось именно в Понсе, самом жарком городе Острова, – сказал он в сердцах шепотом. – Улица раскаленная, хоть яичницу жарь на мостовой, а я в этой форме превратился в суп.
Наконец он не выдержал: подошел к одному из своих адъютантов и приказал занять его место во главе подразделения. Он спустился по Морской улице и вошел в часовню монастыря Служительниц Марии. Он был дружен с монахинями: в обители можно было хоть немного отдохнуть и успокоиться. В часовне было тихо; зажженная красная лампада свисала с потолка на серебряной цепи, и несколько монахинь на коленях молились перед распятием. Аристидес сел на скамью и закрыл глаза. Очнувшись, он не знал, сколько прошло времени. В этом царстве покоя все, что происходило снаружи, казалось кошмарным сном. Из ларца с дарами белая облатка Святейшего тихо взирала на него, окруженная сиянием, и, казалось, говорила: «Зачем ты так страдаешь, Аристидес? Подумай о том, что через пятьдесят лет это уже никого не будет интересовать. Преклони передо мной колени, и я возьму на себя твои мучения».
Аристидес снял фуражку с золотым орлом над козырьком и, опустившись на колени, стал молиться. Мало-помалу он успокоился; оскорбление губернатора уже не вызывало такой обиды. Еще есть надежда: быть может, в последний момент кто-нибудь отведет его руку. Он никогда не сможет выполнить приказ расстреливать детей, тем более в Вербное воскресенье, день всеобщего примирения.
Он пришел в себя, собрался с мыслями и обвел взглядом часовню. Монахини украсили алтарь белыми орхидеями. Это были его любимые цветы, потому что они напоминали ему о Маделейне. Золотистая пена в чашечке цветка была похожа на нежный кудрявый пушок у нее на лобке. Губернатор Виншип был холостяк; может, он поэтому такой суровый и непреклонный. Он похож на Альбису Кампоса. Оба фанатично преданы своему делу, а ведь куда приятнее служить даме сердца.
Когда Аристидес вышел из часовни, к нему подошел адъютант, который ждал его у входа. В руке он держал желтый бланк телеграммы: приказ губернатора Виншипа открыть огонь по кадетам-националистам. Аристидес встал во главе отряда и отдал приказ открыть огонь.
14. Тоска-предсказательница
В Понсе были тогда убиты семнадцать человек, почти все подростки, и множество демонстрантов было ранено. Газеты Острова, дабы оправдать губернатора, обвинили во всем полковника Арриготию, который в упор расстрелял безоружных кадетов.
Дону Эстебану Росичу было тогда девяносто лет, и он так и не смог оправиться от потрясения, – его зятя публично обвинили в том, что он мясник. С ним случился сердечный приступ, и вскоре он умер. Маделейне вернулась в Бостон на одном из пароходов «Таурус лайн» вместе с забальзамированным телом отца. Она так больше и не появилась на Острове, остаток дней она провела в семейном доме в Норд-Энде. Я никогда не видела ее; все, что я о ней знаю, мне рассказал Кинтин.
Аристидес одиноко жил в шале в Розевиле. Он возненавидел белые орхидеи и однажды, облив бензином теплицу за домом, поджег ее. Когда пламя как следует разгорелось, он пошел в свою комнату, достал парадную форму и фуражку с золотым орлом и бросил все это в огонь. Когда уходил, то услышал потрескивание, будто кто-то вскрикивал и жаловался, и ему показалось: он слышит Маделейне, которая сетует на судьбу, обрекшую ее на женственный, словно цветок орхидеи, облик и на силу духа, достойную мужчины. У него сжалось сердце, но он не обернулся – боялся удостовериться, что это она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114