пусть подождет до вечера. После ужина у них будет время, чтобы спокойно поговорить о чем угодно. Я заметила, что с Мануэлем происходит что-то странное. Он говорил мне о неладах с отцом, которые возникли из-за флажка на стене его комнаты, но, вместо того чтобы чувствовать себя загнанным в угол, сейчас он ходил, улыбаясь от уха до уха. Когда я попыталась узнать, в чем дело, он обнял меня, заверил, что я – лучшая мама в мире, но ничего не рассказал.
В тот вечер Мануэль спустился в столовую в пиджаке и в галстуке вместо обычной экипировки – футболка и джинсы. Он был аккуратно причесан, а на безымянный палец надел кольцо Мендисабалей. Я поняла – он что-то задумал. Вилли уже был в столовой – в рабочей блузе художника и клетчатой рубашке. От него пахло скипидаром, потому что весь вечер он рисовал. Кинтин был в элегантном костюме от Сен-Лорана, а я – в простой блузе от Фернандо Пена. Мы сидели вокруг стола работы Луи Мажореля, резные ножки которого представляли собой цветы лилии; мы купили его во время нашей поездки в Барселону в прошлом году. Кнопка звонка для вызова прислуги была спрятана под ковром, и я незаметно нажала на нее кончиком туфли. Тут же появилась Виктория с тарелками дымящегося супа на подносе.
За ужином Кинтин попытался быть с Мануэлем поласковее.
– Ты такой же упрямый, как твоя мать, – сказал он, протягивая ему руку и пытаясь все обратить в шутку. – Я жду только одного: чтобы ты мне подчинился, и ты сразу же получишь назад свою должность. Ты убрал флажок?
Мануэль пригладил волосы и выпрямился на стуле.
– Нет, папа, еще не убрал. Но ты не беспокойся. Я не сторонник независимости. Мне нужно поговорить с тобой о чем-то куда более важном.
После ужина они прошли в кабинет и закрыли дверь. Кинтин решил не принимать всерьез мятежного поведения сына. Настанет день, когда «Импортные деликатесы» будут принадлежать ему, так же как и все прибыльные коммерческие связи Буэнавентуры. Этой историей с флажком Кинтин испытал его и был доволен реакцией Мануэля. Тот показал себя человеком, способным защищать свои права. На следующий день он собирался отдать распоряжение служащим вернуть рабочий стол Мануэля в офис напротив своего кабинета и восстановить сына в должности бухгалтера. Но то, что сказал ему Мануэль, повергло его в крайнее изумление.
– Я влюблен в Кораль Устарис, папа, и она меня тоже любит, – сказал Мануэль. – Мы бы хотели пожениться как можно скорее, но мы нуждаемся в твоей поддержке. Поскольку у нас нет денег, мы хотим попросить у тебя ссуду, достаточную для приобретения квартиры. Нам обоим уже исполнился двадцать один год, и мы могли бы поселиться отдельно, но мы не хотим делать этого, не поставив в известность тебя и маму.
Он говорил очень спокойно; у него и в мыслях не было, что отец может быть против.
Кинтин сидел в кресле за столом. На краю стола лежал карандаш, и Кинтин, достав из кармана точилку, стал его сосредоточенно затачивать. В кабинете было так тихо, что слышно было, как светлая стружка от карандаша с шуршанием падает на полированную крышку стола.
– Ты знаком с матерью Кораль Устарис? – осторожно спросил Кинтин Мануэля.
– Это сеньора, которую зовут Эсмеральда Маркес, кажется, она из Понсе. Мама говорит, она ее лучшая подруга. – И простодушно добавил: – Однажды мы приходили к ним в гости в Старом Сан-Хуане, когда мы с Вилли были еще маленькие. Мы давно знаем Перлу и Кораль.
Кинтин удивленно поднял глаза:
– Исабель водила тебя в дом Эсмеральды Маркес?
– Конечно, водила, – ответил Мануэль. – А почему она не должна была водить?
– Сейчас покажу почему, – сказал Кинтин. И нарочно оцарапал себе кончик указательного пальца точилкой, так что на стол упала капля крови. – Видишь эту кровь, Мануэль? В ней нет ни капли арабской, еврейской или негритянской крови. Многие умирали за то, чтобы сохранить ее чистой, как снега Гуадаррамы. Мы воевали с маврами и в 1492 году выгнали их из Испании, а вместе с ними и евреев. Когда твой дед приехал на Остров, приходские священники держали специальные книги, куда записывали браки только между белыми. Многие из этих книг сохранились до сих пор; священники ревностно оберегают их, хотя не все про это знают. Уверяю тебя, брак Эсмеральды Маркес и Эрнесто Устариса не обозначен ни в одной из них, потому что Эсмеральда – мулатка. И потому ты не можешь жениться на Кораль Устарис.
Я слышала весь разговор, стоя за дверью, и была на грани нервного срыва. Воцарилась гробовая тишина. Я робко постучалась, но мне никто не ответил. Повернула ручку – дверь оказалась открытой, я осторожно вошла. Кинтин и Мануэль стояли по обе стороны стола, друг напротив друга. В какой-то момент я подумала, что они помирились и сейчас обнимутся, но тут же поняла, что оба собираются с силами, чтобы продолжить борьбу. Это длилось несколько секунд. Прежде чем я успела что-либо сделать, Кинтин оттолкнул Мануэля.
– Немедленно убирайся из этого дома, если не хочешь, чтобы я тебя убил! – закричал он на сына. – Неблагодарный щенок!
Мануэль вышел из кабинета, заперся у себя в комнате, собрал вещи и ушел из дома. Гнев Кинтина был ничто по сравнению с тем, что чувствовал Мануэль, – в доме повсюду ощущался горький привкус беды.
36. Безрассудное поведение Кинтина
Я пыталась любыми средствами, имеющимися в моем распоряжении, вернуть Кинтину доброе расположение духа.
– Ты – тиран и троглодит, – сказала я ему, когда вечером мы раздевались перед сном. – Ты думаешь, Мануэль как ты – на все готов ради «Импортных деликатесов». Но для него деньги не имеют такого значения, как для тебя. К тому же у него есть гордость. Дочь Эсмеральды – образованная и красивая девушка. Ты должен попросить прощения у Мануэля и разрешить ему жениться на Кораль.
Но Кинтин меня и слушать не хотел.
– Буэнавентура и Ребека никогда меня не простят, – бормотал он сквозь зубы. – Прежде чем у меня будет внук мулат и я породнюсь с Эсмеральдой Маркес, они меня убьют.
– А Вилли? – гневно спросила я. – Его ты куда денешь? Получается, ты из тех, кто, бросив камень, прячет руки за спину.
У стен дома на берегу лагуны всегда были уши, так что вечером все уже знали, что Кинтин и Мануэль едва не подрались. Эулодия сказала мне, что Петра сильно встревожена и что вчера она целый вечер молилась Элеггуа у себя в комнате. В тот же вечер она послала Викторию сказать, что хочет меня видеть. Петре было девяносто три года, и она почти не бывала на верхних этажах дома. Артрит ее совсем скрутил, и подниматься по лестнице ей было трудно. И когда она вошла ко мне в комнату, то тяжело дышала.
– Прежде чем уйти, Мануэль приходил ко мне, – сказала Петра. – Он сказал, что отец выгнал его из дома и что идти ему некуда. Денег у него не было, так что я сказала, чтобы он ехал к Альвильде в Лас-Минас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
В тот вечер Мануэль спустился в столовую в пиджаке и в галстуке вместо обычной экипировки – футболка и джинсы. Он был аккуратно причесан, а на безымянный палец надел кольцо Мендисабалей. Я поняла – он что-то задумал. Вилли уже был в столовой – в рабочей блузе художника и клетчатой рубашке. От него пахло скипидаром, потому что весь вечер он рисовал. Кинтин был в элегантном костюме от Сен-Лорана, а я – в простой блузе от Фернандо Пена. Мы сидели вокруг стола работы Луи Мажореля, резные ножки которого представляли собой цветы лилии; мы купили его во время нашей поездки в Барселону в прошлом году. Кнопка звонка для вызова прислуги была спрятана под ковром, и я незаметно нажала на нее кончиком туфли. Тут же появилась Виктория с тарелками дымящегося супа на подносе.
За ужином Кинтин попытался быть с Мануэлем поласковее.
– Ты такой же упрямый, как твоя мать, – сказал он, протягивая ему руку и пытаясь все обратить в шутку. – Я жду только одного: чтобы ты мне подчинился, и ты сразу же получишь назад свою должность. Ты убрал флажок?
Мануэль пригладил волосы и выпрямился на стуле.
– Нет, папа, еще не убрал. Но ты не беспокойся. Я не сторонник независимости. Мне нужно поговорить с тобой о чем-то куда более важном.
После ужина они прошли в кабинет и закрыли дверь. Кинтин решил не принимать всерьез мятежного поведения сына. Настанет день, когда «Импортные деликатесы» будут принадлежать ему, так же как и все прибыльные коммерческие связи Буэнавентуры. Этой историей с флажком Кинтин испытал его и был доволен реакцией Мануэля. Тот показал себя человеком, способным защищать свои права. На следующий день он собирался отдать распоряжение служащим вернуть рабочий стол Мануэля в офис напротив своего кабинета и восстановить сына в должности бухгалтера. Но то, что сказал ему Мануэль, повергло его в крайнее изумление.
– Я влюблен в Кораль Устарис, папа, и она меня тоже любит, – сказал Мануэль. – Мы бы хотели пожениться как можно скорее, но мы нуждаемся в твоей поддержке. Поскольку у нас нет денег, мы хотим попросить у тебя ссуду, достаточную для приобретения квартиры. Нам обоим уже исполнился двадцать один год, и мы могли бы поселиться отдельно, но мы не хотим делать этого, не поставив в известность тебя и маму.
Он говорил очень спокойно; у него и в мыслях не было, что отец может быть против.
Кинтин сидел в кресле за столом. На краю стола лежал карандаш, и Кинтин, достав из кармана точилку, стал его сосредоточенно затачивать. В кабинете было так тихо, что слышно было, как светлая стружка от карандаша с шуршанием падает на полированную крышку стола.
– Ты знаком с матерью Кораль Устарис? – осторожно спросил Кинтин Мануэля.
– Это сеньора, которую зовут Эсмеральда Маркес, кажется, она из Понсе. Мама говорит, она ее лучшая подруга. – И простодушно добавил: – Однажды мы приходили к ним в гости в Старом Сан-Хуане, когда мы с Вилли были еще маленькие. Мы давно знаем Перлу и Кораль.
Кинтин удивленно поднял глаза:
– Исабель водила тебя в дом Эсмеральды Маркес?
– Конечно, водила, – ответил Мануэль. – А почему она не должна была водить?
– Сейчас покажу почему, – сказал Кинтин. И нарочно оцарапал себе кончик указательного пальца точилкой, так что на стол упала капля крови. – Видишь эту кровь, Мануэль? В ней нет ни капли арабской, еврейской или негритянской крови. Многие умирали за то, чтобы сохранить ее чистой, как снега Гуадаррамы. Мы воевали с маврами и в 1492 году выгнали их из Испании, а вместе с ними и евреев. Когда твой дед приехал на Остров, приходские священники держали специальные книги, куда записывали браки только между белыми. Многие из этих книг сохранились до сих пор; священники ревностно оберегают их, хотя не все про это знают. Уверяю тебя, брак Эсмеральды Маркес и Эрнесто Устариса не обозначен ни в одной из них, потому что Эсмеральда – мулатка. И потому ты не можешь жениться на Кораль Устарис.
Я слышала весь разговор, стоя за дверью, и была на грани нервного срыва. Воцарилась гробовая тишина. Я робко постучалась, но мне никто не ответил. Повернула ручку – дверь оказалась открытой, я осторожно вошла. Кинтин и Мануэль стояли по обе стороны стола, друг напротив друга. В какой-то момент я подумала, что они помирились и сейчас обнимутся, но тут же поняла, что оба собираются с силами, чтобы продолжить борьбу. Это длилось несколько секунд. Прежде чем я успела что-либо сделать, Кинтин оттолкнул Мануэля.
– Немедленно убирайся из этого дома, если не хочешь, чтобы я тебя убил! – закричал он на сына. – Неблагодарный щенок!
Мануэль вышел из кабинета, заперся у себя в комнате, собрал вещи и ушел из дома. Гнев Кинтина был ничто по сравнению с тем, что чувствовал Мануэль, – в доме повсюду ощущался горький привкус беды.
36. Безрассудное поведение Кинтина
Я пыталась любыми средствами, имеющимися в моем распоряжении, вернуть Кинтину доброе расположение духа.
– Ты – тиран и троглодит, – сказала я ему, когда вечером мы раздевались перед сном. – Ты думаешь, Мануэль как ты – на все готов ради «Импортных деликатесов». Но для него деньги не имеют такого значения, как для тебя. К тому же у него есть гордость. Дочь Эсмеральды – образованная и красивая девушка. Ты должен попросить прощения у Мануэля и разрешить ему жениться на Кораль.
Но Кинтин меня и слушать не хотел.
– Буэнавентура и Ребека никогда меня не простят, – бормотал он сквозь зубы. – Прежде чем у меня будет внук мулат и я породнюсь с Эсмеральдой Маркес, они меня убьют.
– А Вилли? – гневно спросила я. – Его ты куда денешь? Получается, ты из тех, кто, бросив камень, прячет руки за спину.
У стен дома на берегу лагуны всегда были уши, так что вечером все уже знали, что Кинтин и Мануэль едва не подрались. Эулодия сказала мне, что Петра сильно встревожена и что вчера она целый вечер молилась Элеггуа у себя в комнате. В тот же вечер она послала Викторию сказать, что хочет меня видеть. Петре было девяносто три года, и она почти не бывала на верхних этажах дома. Артрит ее совсем скрутил, и подниматься по лестнице ей было трудно. И когда она вошла ко мне в комнату, то тяжело дышала.
– Прежде чем уйти, Мануэль приходил ко мне, – сказала Петра. – Он сказал, что отец выгнал его из дома и что идти ему некуда. Денег у него не было, так что я сказала, чтобы он ехал к Альвильде в Лас-Минас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114