Прошел прямо под ней и не заметил? Если это была она, то, значит, они добрались до той вертикали, по которой падали троянки. Но такого просто не могло быть. Веревки уходили направо, и Огастина не было поблизости. Глаз Циклопа прятался поодаль и выше, намного выше.
Нет, конечно же, это какое-то животное. То, что он принял за волосы – ребра, движущиеся при дыхании. Или все-таки волосы? Может быть, это просто колеблющиеся струйки дыма. Хотя он не чувствовал ни малейшего шевеления воздуха.
Ящерица, решил Хью, что-то мелкое и примитивное. Охваченный любопытством, он продвинулся на несколько футов выше и ближе, и существо умчалось прочь. Или галлюцинация снова скрылась в камне?
Там, где только что находилось видение, можно было различить следы, много следов. Он потянулся налево, ожидая увидеть, самое большее, алфавит, начертанный крошечными лапками, или, возможно, извилистую линию, оставленную хвостом.
След был очень бледным и – он не поверил своим глазам – совсем человеческим. Он представлял собой отпечаток не целой ступни, а скорее шара с пятью пальцами, обращенными вниз, что указывало на положение существа. Что было совершенно абсурдно.
Преодолев сопротивление веревки, он изогнулся и дотронулся до отпечатка – еле-еле, лишь до самой поверхности, – и кончики его пальцев дотянулись до белого камня. Сажа отвалилась от еле ощутимого прикосновения.
Такой хрупкий отпечаток мог принадлежать только духу, но на этой мрачной земле не водилось никаких духов. Хью попытался сообразить, что же могло его оставить. Может быть, кулак альпиниста, а пальцы и были пальцами, только согнутыми? Но это не имело никакого смысла – здесь, вдали от любых точек опоры, одиночный след… да еще и вверх тормашками. Он попробовал восстановить след собственной рукой, прикладывая ее и так, и этак, но у него не вышло ничего похожего. Его любопытство разгорелось всерьез. Может быть, порыв раскаленного воздуха? Отметина от падающего камня? Должно быть, что-то в этом роде. Он увидел мираж. И поторопился принять его за человеческую фигуру.
Его ноги скользили на сухой саже. Он немного попятился, а потом решил плюнуть на этот след. Эль-Кэп всегда ассоциировался с дном океана. Посмотришь издали и видишь бесплодную и безжизненную пустошь, но когда приблизишься вплотную, окажется, что все так и кипит от бесчисленных форм жизни и переизбытка энергии – от летучих мышей и стрижей до крупных градин, неожиданно падающих с совершенно ясного горячего неба. То, что в других местах воспринималось как противоестественное, было здесь вполне обыденным.
Он передвинул жумар вперед, ему внезапно захотелось оказаться в человеческом обществе. Но его остановил шепот.
– Хью. – Этот звук, казалось, выдохнула сама пропасть.
Он дернулся в стременах, оглянулся назад, посмотрел вниз.
– Эй! – Его голос раскатился, отдаваясь от камня.
В дыму никого не было. Хватит, подумал он. Хватит твоих игр, подсознание. Но тут снова прозвучало его имя.
– Гласс, – донес воздух. На сей раз стало ясно, что кричали далеко вверху. – Гласс!
С несколько большим облегчением, нежели было прилично, он понял, что его окликал Огастин.
Американские альпинисты не пользуются йодлем. Но Хью этот способ общения понравился, когда он во время похода по прибрежным скалам в Таиланде оказался в обществе австрийцев. При должном исполнении твой голос разносится на несколько миль. Поэтому сейчас он освободил лицо от повязок и выдал трель – ничего похожего на настоящее тирольское пение, без намека на музыкальность, одни лишь переливы тона: йо-ла-ли-йо!
После этого он снова двинулся в путь. Пора уносить задницу. При каждом упоре на жумар веревка дергалась.
Наконец он добрался до Огастина. От якоря уходила тонкая непривлекательная трещина, скрывающаяся в коричневом, как чай, смоге. Именно до этого места Огастин и мальчик сумели добраться перед тем, как Джошуа устроил внизу Апокалипсис.
– Дошли. Вот и прекрасно, – сказал Огастин.
Его лицо было черным, как у шахтера из угольной шахты. Рот был завязан разорванной рубашкой, трепетавшей, как меха. Он старался не выказывать нетерпения, но оно так и бросалось в глаза и из его готовности, и из того, в каком состоянии находилась страховочная сбруя, охватывавшая его грудь.
К своему великому неудовольствию, Хью никак не мог подавить кашель. От этого он ощущал себя ни на что не годным больным стариком. Но тут закашлялся Огастин, и Хью немного успокоился. Они оба были придавлены лапой Эль-Кэпа, одинаково уязвимы, одинаково ничтожны.
– Пришлось затратить больше времени, чем я рассчитывал, – сказал Хью. – Некоторые узлы распустились. Надо было переделать часть якорей. Кое-где пришлось заново связывать веревки.
Ничего этого он не собирался говорить. Но он почувствовал себя задетым тоном Огастина да и своей собственной медлительностью. Тем более что игра еще не дошла до той стадии, когда можно было бы попытаться прикрыться своим возрастом или слабостью. Поэтому он даже вложил в свой тон нечто вроде обиды.
Конечно, они с Огастином шли в одной связке. Они могли бы даже быстро сдружиться. Но за достаточно долгую жизнь, проведенную среди грубых работяг, солдат, подрядчиков, арабов – и особенно других альпинистов! – он твердо усвоил, что следует всегда заботиться о своей автономии.
Он шел в одной связке с незнакомым напарником, по незнакомому маршруту и даже не имел карты. Следовало учитывать, что между ними где-то наверху может произойдет столкновение, – это было вовсе не исключено, учитывая нервную бессонницу Огастина, смерть, которую им, по всей видимости, предстояло найти в конце пути, и угнетающее действие дыма, – в этом случае Хью должен был сохранить возможность принимать собственные решения и идти собственным путем. А для этого было необходимо с самого начала не уступать ни единого дюйма.
Впрочем, Огастин не стал упрекать своего спутника.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Я видел все это.
– Что же именно?
Хью намеренно не спрашивал ни о чем конкретном. В частности, видел ли Огастин какое-то человекоподобное существо, имеющее ладони и ступни и бегающее вниз головой по стенам. Он не торопился выставлять напоказ шутки своего воображения.
– Погрызенные веревки, – сказал Огастин. – Слабые якоря. Распускающиеся узлы. В мелочах – все зло. Мы должны следить за собой.
Хью немного расслабился, но одновременно и насторожился вновь. Огастин соглашался с требованием соблюдать осторожность. Но с другой стороны, если он сам обратил на это внимание, то почему не затянул узлы и не подбил крючья? Неужели он настолько небрежен? А что, если он не стал поправлять «мелочи» только для того, чтобы посмотреть, как с ними справится Хью?
Огастин поднял моток репшнура и показал Хью место, где оплетка была прогрызена до самой сердцевины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Нет, конечно же, это какое-то животное. То, что он принял за волосы – ребра, движущиеся при дыхании. Или все-таки волосы? Может быть, это просто колеблющиеся струйки дыма. Хотя он не чувствовал ни малейшего шевеления воздуха.
Ящерица, решил Хью, что-то мелкое и примитивное. Охваченный любопытством, он продвинулся на несколько футов выше и ближе, и существо умчалось прочь. Или галлюцинация снова скрылась в камне?
Там, где только что находилось видение, можно было различить следы, много следов. Он потянулся налево, ожидая увидеть, самое большее, алфавит, начертанный крошечными лапками, или, возможно, извилистую линию, оставленную хвостом.
След был очень бледным и – он не поверил своим глазам – совсем человеческим. Он представлял собой отпечаток не целой ступни, а скорее шара с пятью пальцами, обращенными вниз, что указывало на положение существа. Что было совершенно абсурдно.
Преодолев сопротивление веревки, он изогнулся и дотронулся до отпечатка – еле-еле, лишь до самой поверхности, – и кончики его пальцев дотянулись до белого камня. Сажа отвалилась от еле ощутимого прикосновения.
Такой хрупкий отпечаток мог принадлежать только духу, но на этой мрачной земле не водилось никаких духов. Хью попытался сообразить, что же могло его оставить. Может быть, кулак альпиниста, а пальцы и были пальцами, только согнутыми? Но это не имело никакого смысла – здесь, вдали от любых точек опоры, одиночный след… да еще и вверх тормашками. Он попробовал восстановить след собственной рукой, прикладывая ее и так, и этак, но у него не вышло ничего похожего. Его любопытство разгорелось всерьез. Может быть, порыв раскаленного воздуха? Отметина от падающего камня? Должно быть, что-то в этом роде. Он увидел мираж. И поторопился принять его за человеческую фигуру.
Его ноги скользили на сухой саже. Он немного попятился, а потом решил плюнуть на этот след. Эль-Кэп всегда ассоциировался с дном океана. Посмотришь издали и видишь бесплодную и безжизненную пустошь, но когда приблизишься вплотную, окажется, что все так и кипит от бесчисленных форм жизни и переизбытка энергии – от летучих мышей и стрижей до крупных градин, неожиданно падающих с совершенно ясного горячего неба. То, что в других местах воспринималось как противоестественное, было здесь вполне обыденным.
Он передвинул жумар вперед, ему внезапно захотелось оказаться в человеческом обществе. Но его остановил шепот.
– Хью. – Этот звук, казалось, выдохнула сама пропасть.
Он дернулся в стременах, оглянулся назад, посмотрел вниз.
– Эй! – Его голос раскатился, отдаваясь от камня.
В дыму никого не было. Хватит, подумал он. Хватит твоих игр, подсознание. Но тут снова прозвучало его имя.
– Гласс, – донес воздух. На сей раз стало ясно, что кричали далеко вверху. – Гласс!
С несколько большим облегчением, нежели было прилично, он понял, что его окликал Огастин.
Американские альпинисты не пользуются йодлем. Но Хью этот способ общения понравился, когда он во время похода по прибрежным скалам в Таиланде оказался в обществе австрийцев. При должном исполнении твой голос разносится на несколько миль. Поэтому сейчас он освободил лицо от повязок и выдал трель – ничего похожего на настоящее тирольское пение, без намека на музыкальность, одни лишь переливы тона: йо-ла-ли-йо!
После этого он снова двинулся в путь. Пора уносить задницу. При каждом упоре на жумар веревка дергалась.
Наконец он добрался до Огастина. От якоря уходила тонкая непривлекательная трещина, скрывающаяся в коричневом, как чай, смоге. Именно до этого места Огастин и мальчик сумели добраться перед тем, как Джошуа устроил внизу Апокалипсис.
– Дошли. Вот и прекрасно, – сказал Огастин.
Его лицо было черным, как у шахтера из угольной шахты. Рот был завязан разорванной рубашкой, трепетавшей, как меха. Он старался не выказывать нетерпения, но оно так и бросалось в глаза и из его готовности, и из того, в каком состоянии находилась страховочная сбруя, охватывавшая его грудь.
К своему великому неудовольствию, Хью никак не мог подавить кашель. От этого он ощущал себя ни на что не годным больным стариком. Но тут закашлялся Огастин, и Хью немного успокоился. Они оба были придавлены лапой Эль-Кэпа, одинаково уязвимы, одинаково ничтожны.
– Пришлось затратить больше времени, чем я рассчитывал, – сказал Хью. – Некоторые узлы распустились. Надо было переделать часть якорей. Кое-где пришлось заново связывать веревки.
Ничего этого он не собирался говорить. Но он почувствовал себя задетым тоном Огастина да и своей собственной медлительностью. Тем более что игра еще не дошла до той стадии, когда можно было бы попытаться прикрыться своим возрастом или слабостью. Поэтому он даже вложил в свой тон нечто вроде обиды.
Конечно, они с Огастином шли в одной связке. Они могли бы даже быстро сдружиться. Но за достаточно долгую жизнь, проведенную среди грубых работяг, солдат, подрядчиков, арабов – и особенно других альпинистов! – он твердо усвоил, что следует всегда заботиться о своей автономии.
Он шел в одной связке с незнакомым напарником, по незнакомому маршруту и даже не имел карты. Следовало учитывать, что между ними где-то наверху может произойдет столкновение, – это было вовсе не исключено, учитывая нервную бессонницу Огастина, смерть, которую им, по всей видимости, предстояло найти в конце пути, и угнетающее действие дыма, – в этом случае Хью должен был сохранить возможность принимать собственные решения и идти собственным путем. А для этого было необходимо с самого начала не уступать ни единого дюйма.
Впрочем, Огастин не стал упрекать своего спутника.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Я видел все это.
– Что же именно?
Хью намеренно не спрашивал ни о чем конкретном. В частности, видел ли Огастин какое-то человекоподобное существо, имеющее ладони и ступни и бегающее вниз головой по стенам. Он не торопился выставлять напоказ шутки своего воображения.
– Погрызенные веревки, – сказал Огастин. – Слабые якоря. Распускающиеся узлы. В мелочах – все зло. Мы должны следить за собой.
Хью немного расслабился, но одновременно и насторожился вновь. Огастин соглашался с требованием соблюдать осторожность. Но с другой стороны, если он сам обратил на это внимание, то почему не затянул узлы и не подбил крючья? Неужели он настолько небрежен? А что, если он не стал поправлять «мелочи» только для того, чтобы посмотреть, как с ними справится Хью?
Огастин поднял моток репшнура и показал Хью место, где оплетка была прогрызена до самой сердцевины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82