– Она устремила на него молящий взгляд.
Что значат эти игры? Пол трясется. Льюис болтается на веревке. В любой момент они могут сорваться со стены.
– Я мокрый, – сказал он. – Одной тебе будет теплее.
Она выпустила петлю, за которую держалась. Палатка вспыхнула красным светом, ударившим его по глазам. По скале прокатился гром. И снова сгустилась ночь. В ушах у него снова зазвенело.
Когда к нему вернулось зрение, она стояла на коленях прямо в туннеле света его фонаря. Настороженная дикарка. Полуголая. Она сняла обтягивающий спортивный топик и бросила его в пропасть.
Он не хотел разглядывать ее. Загар обрывался четкой границей. Груди были медово-золотистыми, очень полными для спортсменки, разделенные темной затененной ложбинкой. Она позволила ему полюбоваться пышной плотью с красиво очерченными сосками. Груди покачивались под ударами ветра. А Кьюба следила за тем, как Хью старался и не мог отвести от нее взгляд.
Она с улыбкой позволяла буре кормиться из своей груди. Ее губы были покрыты мелкими капельками крови. Она взяла футболку у него из рук, скомкала и поднесла к носу.
– Хью Гласс, – сказала она, как будто подтверждала, что это именно его запах, и лишь после этого натянула майку на себя.
Он не прикасался к ней. Но их разделяли считанные дюймы, и он отчетливо улавливал запах ее черных волос. Дождь очистил их от смрада дыма, пота и смерти. Теперь она была чиста и свежа, по крайней мере по меркам большой стены.
– Ложись, – повторил он.
Она растянулась в спальном мешке.
– Они вернутся за нами, – сказал Хью. – Все будет в порядке.
Он начал застегивать молнию на мешке, и вдруг она обхватила его за шею, притянула к себе и поцеловала его.
Сила порыва – прорвавшееся вожделение – изумила его. Он почувствовал на своих губах вкус крови из ее жестоко обветрившихся губ. Не без усилия ему удалось отодвинуть голову.
– Я думала, что ты любил меня, Хью.
Ему хотелось, чтобы она была нормальной. Если уж ей никак нельзя не свихнуться, то пусть это будет в каких-то терпимых пределах. Но у него не было ровно никакой возможности повлиять на происходящее. Она по-настоящему спятила.
– Успокойся.
– Хью… – Как поцарапанная старая пластинка.
Он задумался. Безопасней всего будет лечь и обнять ее. Он сможет отдохнуть. Если она пошевелится, он это почувствует. Если она начнет буянить, у него хватит сил справиться с нею. Ну и конечно, вдвоем им будет гораздо теплее.
– Нам необходимо поспать, – сказал он.
Стянув влажную парку и туфли, он забрался к ней в мешок и застегнул молнию.
Она не стала устраиваться поудобнее, а прямо-таки приникла к нему, а его руку сразу подложила себе под голову вместо подушки. Хью выключил свет.
– Надо беречь батарейки, – объяснил он.
– Ты не бросишь меня, Хью. – Не вопрос. Утверждение.
– Постарайся заснуть, – сказал он вместо ответа.
Девушка заворочалась. Ее мускулистые ягодицы уперлись Хью в живот.
Он лежал и думал о Льюисе, качающемся на ветру.
– Прислушайся к буре, Кьюба.
Стенка палатки жужжала, аккомпанируя вибрато ветра.
Свирепость стихии действительно успокоила девушку. Она перестала ерзать и прикорнула в объятии Хью. Он начал согреваться.
Грохот града сменило шипение дождя со снегом. Дождь со снегом сменился тишиной: начался снегопад. Хью прислушался к этим звукам – отражению того, что происходило вокруг. В ветре слышалось также множество других звуков, но все вопли и завывания не были для него ничем иным, кроме как следствием соприкосновения земли и неба.
Льюиса Хью выбросил из головы. Платформа сотрясалась уже не так яростно. Он покрепче прижал к себе Кьюбу, которая вела себя теперь тихо, как мышка, и позволил себе отдаться во власть бреда.
На очень больших высотах, восемь и более тысяч метров, такое происходило часто – как последствия перенапряжения и борьбы со стихиями, но особенно из-за потери власти над собой. Мир начинает ускользать от тебя. В одну минуту ты что-то вспоминаешь, а в следующую уже забываешь, снова вспоминаешь и снова забываешь. Галлюцинации приглушают боль.
Хью оказался в пустыне. Барханы, озаренные яростным солнцем, вздымались и текли, почти как волны настоящего моря. Он видел себя раскапывающим песок в поисках бутылки с водой. Его рука разжалась и выпустила грушу – сморщенную, почерневшую, мумифицированную грушу.
Энни, утратившая разум Энни, гналась за ним по песку. Она никогда прежде так не поступала. Он удирал от нее. Она рванулась и схватила его за руку.
– Хью? – Это была Кьюба. Это она взяла его за руку и разбудила.
– Я видел дурной сон. Прости меня. Все в порядке.
– Мне холодно.
– Прижмись ко мне.
И так продолжалось на протяжении нескольких часов. Они пережидали бурю, как бредящие больные лихорадкой, – то стонали, то пели, то успокаивали друг дружку. Как-то раз Хью даже усомнился, что она жива. Он попытался нащупать ее пульс, но весь мир вокруг пульсировал, и ему это не удалось. Он прислушался к ее дыханию, но вой ветра заглушал все остальные звуки. В конце концов он встряхнул ее, и она захныкала, не просыпаясь. В такую ночь ему не требовалось никакого иного доказательства.
29
Буря утихла. Мир обрел неподвижность. Хью открыл глаза. Их плот все так же оставался возле своего причала.
Всю ночь он обнимал Кьюбу. А теперь она обнимала его. Тент палатки изнутри был покрыт инеем, порожденным их дыханием.
Хью упорно старался не думать о Льюисе. Один из них должен был полностью сохранить работоспособность. Не сломаться. Этим человеком был он.
Он попытался выбраться из мешка, не разбудив женщину, но она испуганно встрепенулась.
– Подожди, – пробормотала она. – Холодно. Вот взойдет солнце…
На первый взгляд разумно, если, конечно, она была в состоянии контролировать свой разум. Но теперь командование всей экспедицией перешло к нему. И нужно было сразу взять быка за рога.
– О каком солнце ты говоришь? – осведомился он.
Сколько дней – от пожара до бури – они уже провели во мраке? И за это время потеряли путь, ведущий к свету.
Она выпустила его. Без уговоров и объятий. Без соблазнительных телодвижений. Было похоже, что она опять стала самой собой, смертной девушкой, а не сестрой, исполненной сверхъестественной силы.
И Хью сдался. Наступило самое холодное время суток, и им было совершенно некуда идти. Он был опьянен ее теплом и ее запахом.
– Ну ладно, еще несколько минут, – сказал он.
Она вновь обняла его и прижалась к его спине.
– Ты, наверно, проголодалась, – сказал он.
У него в животе урчало. Самое время затянуть пояс потуже.
– Мы собирались отпраздновать восхождение креветками и «божоле», – сказала она ему в самое ухо.
Начался обычный альпинистский треп, в котором всегда уделялось много места тем радостям жизни, которые ожидают восходителей после мучений, которыми они подвергаются по собственной воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Что значат эти игры? Пол трясется. Льюис болтается на веревке. В любой момент они могут сорваться со стены.
– Я мокрый, – сказал он. – Одной тебе будет теплее.
Она выпустила петлю, за которую держалась. Палатка вспыхнула красным светом, ударившим его по глазам. По скале прокатился гром. И снова сгустилась ночь. В ушах у него снова зазвенело.
Когда к нему вернулось зрение, она стояла на коленях прямо в туннеле света его фонаря. Настороженная дикарка. Полуголая. Она сняла обтягивающий спортивный топик и бросила его в пропасть.
Он не хотел разглядывать ее. Загар обрывался четкой границей. Груди были медово-золотистыми, очень полными для спортсменки, разделенные темной затененной ложбинкой. Она позволила ему полюбоваться пышной плотью с красиво очерченными сосками. Груди покачивались под ударами ветра. А Кьюба следила за тем, как Хью старался и не мог отвести от нее взгляд.
Она с улыбкой позволяла буре кормиться из своей груди. Ее губы были покрыты мелкими капельками крови. Она взяла футболку у него из рук, скомкала и поднесла к носу.
– Хью Гласс, – сказала она, как будто подтверждала, что это именно его запах, и лишь после этого натянула майку на себя.
Он не прикасался к ней. Но их разделяли считанные дюймы, и он отчетливо улавливал запах ее черных волос. Дождь очистил их от смрада дыма, пота и смерти. Теперь она была чиста и свежа, по крайней мере по меркам большой стены.
– Ложись, – повторил он.
Она растянулась в спальном мешке.
– Они вернутся за нами, – сказал Хью. – Все будет в порядке.
Он начал застегивать молнию на мешке, и вдруг она обхватила его за шею, притянула к себе и поцеловала его.
Сила порыва – прорвавшееся вожделение – изумила его. Он почувствовал на своих губах вкус крови из ее жестоко обветрившихся губ. Не без усилия ему удалось отодвинуть голову.
– Я думала, что ты любил меня, Хью.
Ему хотелось, чтобы она была нормальной. Если уж ей никак нельзя не свихнуться, то пусть это будет в каких-то терпимых пределах. Но у него не было ровно никакой возможности повлиять на происходящее. Она по-настоящему спятила.
– Успокойся.
– Хью… – Как поцарапанная старая пластинка.
Он задумался. Безопасней всего будет лечь и обнять ее. Он сможет отдохнуть. Если она пошевелится, он это почувствует. Если она начнет буянить, у него хватит сил справиться с нею. Ну и конечно, вдвоем им будет гораздо теплее.
– Нам необходимо поспать, – сказал он.
Стянув влажную парку и туфли, он забрался к ней в мешок и застегнул молнию.
Она не стала устраиваться поудобнее, а прямо-таки приникла к нему, а его руку сразу подложила себе под голову вместо подушки. Хью выключил свет.
– Надо беречь батарейки, – объяснил он.
– Ты не бросишь меня, Хью. – Не вопрос. Утверждение.
– Постарайся заснуть, – сказал он вместо ответа.
Девушка заворочалась. Ее мускулистые ягодицы уперлись Хью в живот.
Он лежал и думал о Льюисе, качающемся на ветру.
– Прислушайся к буре, Кьюба.
Стенка палатки жужжала, аккомпанируя вибрато ветра.
Свирепость стихии действительно успокоила девушку. Она перестала ерзать и прикорнула в объятии Хью. Он начал согреваться.
Грохот града сменило шипение дождя со снегом. Дождь со снегом сменился тишиной: начался снегопад. Хью прислушался к этим звукам – отражению того, что происходило вокруг. В ветре слышалось также множество других звуков, но все вопли и завывания не были для него ничем иным, кроме как следствием соприкосновения земли и неба.
Льюиса Хью выбросил из головы. Платформа сотрясалась уже не так яростно. Он покрепче прижал к себе Кьюбу, которая вела себя теперь тихо, как мышка, и позволил себе отдаться во власть бреда.
На очень больших высотах, восемь и более тысяч метров, такое происходило часто – как последствия перенапряжения и борьбы со стихиями, но особенно из-за потери власти над собой. Мир начинает ускользать от тебя. В одну минуту ты что-то вспоминаешь, а в следующую уже забываешь, снова вспоминаешь и снова забываешь. Галлюцинации приглушают боль.
Хью оказался в пустыне. Барханы, озаренные яростным солнцем, вздымались и текли, почти как волны настоящего моря. Он видел себя раскапывающим песок в поисках бутылки с водой. Его рука разжалась и выпустила грушу – сморщенную, почерневшую, мумифицированную грушу.
Энни, утратившая разум Энни, гналась за ним по песку. Она никогда прежде так не поступала. Он удирал от нее. Она рванулась и схватила его за руку.
– Хью? – Это была Кьюба. Это она взяла его за руку и разбудила.
– Я видел дурной сон. Прости меня. Все в порядке.
– Мне холодно.
– Прижмись ко мне.
И так продолжалось на протяжении нескольких часов. Они пережидали бурю, как бредящие больные лихорадкой, – то стонали, то пели, то успокаивали друг дружку. Как-то раз Хью даже усомнился, что она жива. Он попытался нащупать ее пульс, но весь мир вокруг пульсировал, и ему это не удалось. Он прислушался к ее дыханию, но вой ветра заглушал все остальные звуки. В конце концов он встряхнул ее, и она захныкала, не просыпаясь. В такую ночь ему не требовалось никакого иного доказательства.
29
Буря утихла. Мир обрел неподвижность. Хью открыл глаза. Их плот все так же оставался возле своего причала.
Всю ночь он обнимал Кьюбу. А теперь она обнимала его. Тент палатки изнутри был покрыт инеем, порожденным их дыханием.
Хью упорно старался не думать о Льюисе. Один из них должен был полностью сохранить работоспособность. Не сломаться. Этим человеком был он.
Он попытался выбраться из мешка, не разбудив женщину, но она испуганно встрепенулась.
– Подожди, – пробормотала она. – Холодно. Вот взойдет солнце…
На первый взгляд разумно, если, конечно, она была в состоянии контролировать свой разум. Но теперь командование всей экспедицией перешло к нему. И нужно было сразу взять быка за рога.
– О каком солнце ты говоришь? – осведомился он.
Сколько дней – от пожара до бури – они уже провели во мраке? И за это время потеряли путь, ведущий к свету.
Она выпустила его. Без уговоров и объятий. Без соблазнительных телодвижений. Было похоже, что она опять стала самой собой, смертной девушкой, а не сестрой, исполненной сверхъестественной силы.
И Хью сдался. Наступило самое холодное время суток, и им было совершенно некуда идти. Он был опьянен ее теплом и ее запахом.
– Ну ладно, еще несколько минут, – сказал он.
Она вновь обняла его и прижалась к его спине.
– Ты, наверно, проголодалась, – сказал он.
У него в животе урчало. Самое время затянуть пояс потуже.
– Мы собирались отпраздновать восхождение креветками и «божоле», – сказала она ему в самое ухо.
Начался обычный альпинистский треп, в котором всегда уделялось много места тем радостям жизни, которые ожидают восходителей после мучений, которыми они подвергаются по собственной воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82