Все силы, товарищ Виноградов, расположены так, что Архангельск стоит сейчас как бы за колючей изгородью штыков. Я сделал все, что было возможно.
– Все это фразы, товарищ Потапов, – поморщившись, снова перебил его Павлин. – Вот в докладе товарища Самойло были конкретные предложения… Также и в докладе Зеньковича, а вы говорите общие слова. Дайте нам цифры… количество бойцов, дислокацию частей, боевой запас…
– По этому вопросу прошу доложить адмирала Викорста, – хриплым от только что пережитого волнения голосом сказал Павлин.
Викорст провел рукой по едва прикрывавшим лысину прилизанным волосам, подошел к столу и остановился у карты. Взяв карандаш и проведя им линию от Архангельска до острова Мудьюга, адмирал неторопливо доложил о количестве боеспособных кораблей, о подготовленности экипажа, о количестве и качестве морской артиллерии.
– Но самое главное, – напыщенно провозгласил адмирал, – дух русского флота. Военное положение в тысячу раз повышает нашу ответственность. Нам трудно… Я скажу честно, очень трудно. Но если противник рискнет подойти к Архангельску, мы встретим его жестоким огнем. Здесь не Мурманск и не Кемь, товарищ Виноградов… – многозначительно подчеркнул адмирал.
Павлин из-под ладони смотрел на него и думал: «Черт возьми, кто ты? Как заглянуть тебе в душу? Можно ли тебе верить?»
Но голос адмирала звучал твердо и как будто искренне, лицо сохраняло холодное, энергичное выражение; серые склеротические с прожилками глаза уверенно смотрели на Павлина. Всем своим видом этот человек как бы говорил, что там, где действует он, опытный моряк, старый и честный служака, нет места никаким сомнениям и не может быть никакого просчета.
– Вот линия береговых укреплений, – докладывал Викорст, показывая на карту. – Она в полной готовности. Беломорская флотилия также готова к бою… Можете справиться у комиссара флотилии… Суда в отличном состоянии.
Он снова показал карандашом на охраняемый район. – Вот линия обороны!.. Смотрите, как широко она раскинулась: на севере – от острова Мудьюга, на востоке – от озера Ижемского, на юге – до Исакогорки, на западе – до Кудьмозера и селения Солозского… Пожалуйста, убедитесь!
Потапов встал с места и заявил, что он своей головой отвечает за исправное состояние всех указанных Викорстом боевых участков.
– На суше… А с моря? – спросил Павлин.
Адмирал прямо взглянул ему в глаза.
– Я повторяю, товарищ Виноградов, что с моря Архангельск неуязвим. Как вам известно, город отстоит от устья в шестидесяти верстах. Это – немалое расстояние. Фарватер чрезвычайно узкий. Пусть только кто-нибудь сунется! Мы их расщелкаем поодиночке на первых пяти милях, даже если они. пройдут остров Мудьюг… А ведь там батареи, там прекрасные блиндажи. Да что вы, товарищи!.. – негодующим тоном воскликнул Викорст. – Прежде всего это невозможно… Мудьюг – надежная защита всей Двинской губы. Прошу не сомневаться, флотилия с честью выполнит свой долг!
После этого торжественного заявления у многих стало легче на душе.
– Но я все-таки предлагаю минировать устье Двины и взорвать маяк на Мудьюге, – сказал Виноградов. – Он будет служить противнику ориентиром…
– Я поддерживаю предложение товарища Виноградова, – заявил Зенькович. – Без маяка вход на Двину для неприятельских судов будет затруднен. А если мы перегородим фарватер минными полями, тогда прорваться на Двину будет еще сложнее. Эта мера самая действенная.
– Правильно! Так и надо сделать! – послышались голоса среди присутствующих.
– Есть! Будет сделано! Завтра же мы начнем минирование, – сказал адмирал, садясь на свое место. – Но маяк, товарищи, – это большая ценность… Я не уверен в том, что его стоит взрывать. Иностранцы имеют, конечно, свои точные морские карты… Фарватер в Двинской губе известен даже капитанам частных коммерческих судов… При чем же тут ориентир?
Он снисходительно улыбнулся.
– Хорошо, – сказал Павлин, переглянувшись с губвоенкомом. – Я предлагаю усилить артиллерию как на Мудьюге, так и на судах флотилии.
– Есть, будет сделано! – повторил адмирал.
– Я предлагаю еще и другое!.. – вдруг раздался в тишине чей-то прокуренный окающий голос.
Маленький коренастый человек в черном морском бушлате поднялся из-за стола.
– Кто это? – шепнул Викорст на ухо своему комиссару, разглядывая поднявшегося – его небрежную, полуформенную одежду, седеющие редкие волосы на висках, которые курчавились к затылку, его иссеченное глубокими морщинами лицо, давно не бритые, заросшие щеки и прищуренные глаза, которыми пожилой морячок недоверчиво прощупывал адмирала. – Моряк?
– Потылихин, руководитель соломбальской организации большевиков, – ответил тот.
– Я старый речник и старый моряк, – заговорил Потылихин. – И то, что я скажу, не только мое мнение. Мы Белым морем солены да в Белом море крещены. Нам, старым поморам, каждый камешек в нем ведом сызмальства… Еще ребятенками зуйками обжили сие морюшко…
Он крепко сжал в руке свою потрепанную фуражку с белым полотняным верхом и черным муаровым околышем, на котором блестел якорек.
– Не от себя только, а от беломорских моряков вношу предложение взорвать три ледокола и уложить их на фарватере… В рядок! Вот это будет средство! Тогда никакому черту-дьяволу, никакой Антанте не пройти без подводных работ. А подводные работы под огнем не проведешь, – прибавил он. – Не дадим!
На сухом загорелом лице Потылихина ярко и быстро, что молния, сверкнули прищуренные ярко-голубые глаза.
– Ручаюсь, товарищ Виноградов… Ручаюсь! – сказал он, взмахнув рукой с зажатой в ней фуражкой.
Павлин обратился к Викорсту.
– Ваше мнение?
– Мое мнение? – медленно проговорил адмирал. – Жалко кораблей… Хоть имеется в ледокольном составе и старье, а жалко… «Уссури», «Святогор», «Микула»…
– А нам разве не жалко?! – воскликнул Потылихин. – Я в молодости плотником плавал на «Микуле»!.. Разве у меня не болит душа?! Кровью обливается!.. Но такого рода подводный железный барраж – верное дело…
– Конечно! – твердо сказал Павлин. – Так и сделаем.
– Да, вы правы. – Викорст снова встал. – Есть! Я с тяжестью в сердце соглашаюсь на это. Не скрою от вас, товарищи. Но если враг будет угрожать Архангельску, я потоплю ледоколы… Ваше приказание будет в точности исполнено.
После совещания Павлин отправился в Соломбалу на матросский митинг. Оттуда заехал проститься с женой, поцеловать сына и уже на рассвете, в третьем часу ночи, был на пристани…
Несмотря на усталость и тревожную обстановку, на разлуку с семьей, на тысячи беспокойных дум, которые одолевали его, Павлин держался, как всегда, уверенно и твердо.
Зенькович провожал Павлина. Собственно говоря, ночи не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Все это фразы, товарищ Потапов, – поморщившись, снова перебил его Павлин. – Вот в докладе товарища Самойло были конкретные предложения… Также и в докладе Зеньковича, а вы говорите общие слова. Дайте нам цифры… количество бойцов, дислокацию частей, боевой запас…
– По этому вопросу прошу доложить адмирала Викорста, – хриплым от только что пережитого волнения голосом сказал Павлин.
Викорст провел рукой по едва прикрывавшим лысину прилизанным волосам, подошел к столу и остановился у карты. Взяв карандаш и проведя им линию от Архангельска до острова Мудьюга, адмирал неторопливо доложил о количестве боеспособных кораблей, о подготовленности экипажа, о количестве и качестве морской артиллерии.
– Но самое главное, – напыщенно провозгласил адмирал, – дух русского флота. Военное положение в тысячу раз повышает нашу ответственность. Нам трудно… Я скажу честно, очень трудно. Но если противник рискнет подойти к Архангельску, мы встретим его жестоким огнем. Здесь не Мурманск и не Кемь, товарищ Виноградов… – многозначительно подчеркнул адмирал.
Павлин из-под ладони смотрел на него и думал: «Черт возьми, кто ты? Как заглянуть тебе в душу? Можно ли тебе верить?»
Но голос адмирала звучал твердо и как будто искренне, лицо сохраняло холодное, энергичное выражение; серые склеротические с прожилками глаза уверенно смотрели на Павлина. Всем своим видом этот человек как бы говорил, что там, где действует он, опытный моряк, старый и честный служака, нет места никаким сомнениям и не может быть никакого просчета.
– Вот линия береговых укреплений, – докладывал Викорст, показывая на карту. – Она в полной готовности. Беломорская флотилия также готова к бою… Можете справиться у комиссара флотилии… Суда в отличном состоянии.
Он снова показал карандашом на охраняемый район. – Вот линия обороны!.. Смотрите, как широко она раскинулась: на севере – от острова Мудьюга, на востоке – от озера Ижемского, на юге – до Исакогорки, на западе – до Кудьмозера и селения Солозского… Пожалуйста, убедитесь!
Потапов встал с места и заявил, что он своей головой отвечает за исправное состояние всех указанных Викорстом боевых участков.
– На суше… А с моря? – спросил Павлин.
Адмирал прямо взглянул ему в глаза.
– Я повторяю, товарищ Виноградов, что с моря Архангельск неуязвим. Как вам известно, город отстоит от устья в шестидесяти верстах. Это – немалое расстояние. Фарватер чрезвычайно узкий. Пусть только кто-нибудь сунется! Мы их расщелкаем поодиночке на первых пяти милях, даже если они. пройдут остров Мудьюг… А ведь там батареи, там прекрасные блиндажи. Да что вы, товарищи!.. – негодующим тоном воскликнул Викорст. – Прежде всего это невозможно… Мудьюг – надежная защита всей Двинской губы. Прошу не сомневаться, флотилия с честью выполнит свой долг!
После этого торжественного заявления у многих стало легче на душе.
– Но я все-таки предлагаю минировать устье Двины и взорвать маяк на Мудьюге, – сказал Виноградов. – Он будет служить противнику ориентиром…
– Я поддерживаю предложение товарища Виноградова, – заявил Зенькович. – Без маяка вход на Двину для неприятельских судов будет затруднен. А если мы перегородим фарватер минными полями, тогда прорваться на Двину будет еще сложнее. Эта мера самая действенная.
– Правильно! Так и надо сделать! – послышались голоса среди присутствующих.
– Есть! Будет сделано! Завтра же мы начнем минирование, – сказал адмирал, садясь на свое место. – Но маяк, товарищи, – это большая ценность… Я не уверен в том, что его стоит взрывать. Иностранцы имеют, конечно, свои точные морские карты… Фарватер в Двинской губе известен даже капитанам частных коммерческих судов… При чем же тут ориентир?
Он снисходительно улыбнулся.
– Хорошо, – сказал Павлин, переглянувшись с губвоенкомом. – Я предлагаю усилить артиллерию как на Мудьюге, так и на судах флотилии.
– Есть, будет сделано! – повторил адмирал.
– Я предлагаю еще и другое!.. – вдруг раздался в тишине чей-то прокуренный окающий голос.
Маленький коренастый человек в черном морском бушлате поднялся из-за стола.
– Кто это? – шепнул Викорст на ухо своему комиссару, разглядывая поднявшегося – его небрежную, полуформенную одежду, седеющие редкие волосы на висках, которые курчавились к затылку, его иссеченное глубокими морщинами лицо, давно не бритые, заросшие щеки и прищуренные глаза, которыми пожилой морячок недоверчиво прощупывал адмирала. – Моряк?
– Потылихин, руководитель соломбальской организации большевиков, – ответил тот.
– Я старый речник и старый моряк, – заговорил Потылихин. – И то, что я скажу, не только мое мнение. Мы Белым морем солены да в Белом море крещены. Нам, старым поморам, каждый камешек в нем ведом сызмальства… Еще ребятенками зуйками обжили сие морюшко…
Он крепко сжал в руке свою потрепанную фуражку с белым полотняным верхом и черным муаровым околышем, на котором блестел якорек.
– Не от себя только, а от беломорских моряков вношу предложение взорвать три ледокола и уложить их на фарватере… В рядок! Вот это будет средство! Тогда никакому черту-дьяволу, никакой Антанте не пройти без подводных работ. А подводные работы под огнем не проведешь, – прибавил он. – Не дадим!
На сухом загорелом лице Потылихина ярко и быстро, что молния, сверкнули прищуренные ярко-голубые глаза.
– Ручаюсь, товарищ Виноградов… Ручаюсь! – сказал он, взмахнув рукой с зажатой в ней фуражкой.
Павлин обратился к Викорсту.
– Ваше мнение?
– Мое мнение? – медленно проговорил адмирал. – Жалко кораблей… Хоть имеется в ледокольном составе и старье, а жалко… «Уссури», «Святогор», «Микула»…
– А нам разве не жалко?! – воскликнул Потылихин. – Я в молодости плотником плавал на «Микуле»!.. Разве у меня не болит душа?! Кровью обливается!.. Но такого рода подводный железный барраж – верное дело…
– Конечно! – твердо сказал Павлин. – Так и сделаем.
– Да, вы правы. – Викорст снова встал. – Есть! Я с тяжестью в сердце соглашаюсь на это. Не скрою от вас, товарищи. Но если враг будет угрожать Архангельску, я потоплю ледоколы… Ваше приказание будет в точности исполнено.
После совещания Павлин отправился в Соломбалу на матросский митинг. Оттуда заехал проститься с женой, поцеловать сына и уже на рассвете, в третьем часу ночи, был на пристани…
Несмотря на усталость и тревожную обстановку, на разлуку с семьей, на тысячи беспокойных дум, которые одолевали его, Павлин держался, как всегда, уверенно и твердо.
Зенькович провожал Павлина. Собственно говоря, ночи не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121