Один из спекулянтов – бородатый мужичонка с бегающими по сторонам глазками – подошел к бойцам.
– Опять на фронт, служивые? – ухмыляясь, спросил он Фролова. – Что и говорить, «мир да мир»… А теперь снова кровь проливать. Вот оно, вранье комиссарское.
Глаза Фролова сузились от гнева; мужичонка попятился и побежал к воротам.
– Ах ты гидра!.. Контрик! – заговорили бойцы. – Кто производит голод? Они, товарищ комиссар, такие элементы.
Несколько человек кинулись вслед бежавшему. Спекулянт был пойман. Комиссар приказал отправить его в комендатуру.
– Пришить его на месте, мародера, – сказал чей-то спокойный голос. – Всего и делов! Чтоб не распространялся!
Андрей Латкин, сидевший поодаль, обернулся и узнал Жарнильского. Он хотел с ним заговорить, но тут пронзительно засвистел паровоз и сразу все пришло в движение. Толпа бойцов, стоящая в проезде возле конторы, зашумела. Взводные командиры направили людей в ворота, к станционным платформам с деревянными навесами. Эшелон, состоявший из теплушек, был уже подан. Началась погрузка.
Ровно в полдень маршрут срочного назначения тронулся и под перестукивание вагонных колес, скрипенье осей, звуки гармошки стал набирать скорость.
Миновав Обухово, поезд свернул на Северную линию. Навстречу потянулись чахлые рощи, унылые полустанки, болота. После задыхающегося от жары огромного пыльного Петрограда люди радовались даже этой бедной природе и скудной зелени пригородов. В одной из теплушек стройно запели «Вихри враждебные веют над нами…» В середине эшелона к стенке одного из вагонов была прибита гвоздями полоска кумача с надписью: «Прочь, гады, от Красного Питера!»
6
В тот же день, только пассажирским поездом, покинули Петроград и товарищи из Архангельска – Павлин Виноградов и Андрей Зенькович, – с которыми комиссар Фролов столкнулся в приемной Семенковского.
В вагоне было тесно и очень душно, несмотря на открытые окна. Поезд подолгу стоял на полустанках и разъездах, уступая дорогу воинским эшелонам. На узловых станциях было особенно оживленно. Военная тревога ощущалась и в разговорах пассажиров.
На станции Мга Павлин Виноградов с трудом достал кипятку. Зенькович вытащил скудный паек, полученный на двоих, и они поужинали. Наступал вечер, в вагоне стало темно. Сидевший напротив Павлина Зенькович задремал, а Павлин, примостившись у окна, глядел на бесконечно бегущие мимо телеграфные столбы. Ему не спалось. В голове мелькали обрывки питерских встреч и разговоров; напряженно и тревожно думалось о том, что еще совсем недавно было пережито в Архангельске.
Павлин Виноградов приехал в Архангельск из Петрограда только четыре месяца назад. Но как-то сразу и люди, и бледное северное небо, и леса, и болота, и тундра – все показалось ему давно знакомым и близким. Великолепие широкой и полноводной Северной Двины, мощный размах ее необозримого устья покорили его с первого взгляда. Теперь, попав в Петроград на короткое время, Павлин скучал и по Двине и по деревянному городу, стройные кварталы которого на много верст свободно и привольно раскинулись по правому берегу реки. Тогда Павлин уезжал из Питера ненадолго: предполагалось, что он пробудет в Архангельске несколько недель. Но все сложилось иначе. В июне переизбирался Архангельский совет, надо было очистить его от меньшевиков и эсеров. Павлин выступал на митингах в Соломбале и беспощадно громил тех и других как яростных врагов советской власти. Рабочие Соломбалы избрали его своим депутатом. На первом же заседании Совета он был избран заместителем председателя. Все это произошло так быстро, что Павлин даже не успел удивиться резкой перемене, происшедшей в его судьбе «Нет, он не жалел, что ради Архангельска покинул родной Питер.
Павлин родился под Питером, в городе Сестрорецке, знаменитом своим оружейным заводом. Отец его работал на Сестрорецкой табачной фабрике. После смерти отца, двенадцатилетним мальчиком, Павлин поступил на оружейный завод. Надо было как-то жить и кормить семью. «Да видел ли я детство? Ну, конечно, видел! А лодки? А купанье в Финском заливе? А Корабельная роща? А деревня Дубки?»
Павлин невольно усмехнулся. Все-таки детство его было слишком коротким…
А затем юность… Питер, Васильевский остров, гвоздильный завод, Семянниковский завод за Невской заставой, Смоленские вечерние классы, революционные сходки, столкновения с полицией на заводском дворе и, наконец, 9 января…
Да, 9 января. Он шел тогда к Зимнему дворцу вместе с рабочими своего завода. Царские войска стреляли. Конные жандармы и казаки топтали людей. Кровь на снегу увидел тогда Павлин, алые пятна крови своих друзей и товарищей. «Нет, этот день не забудется никогда. Быть может, он и определил всю мою жизнь», – думал Павлин, прислушиваясь к стуку вагонных колес.
«Да, юность была буйной. Пылкие речи, революционные надежды… Сколько романтики, сколько хорошего!»
– Хорошего? – вслух повторил Павлин и невольно обернулся. Нет, никто его не слышал. Зенькович мирно дремал, сидя на своей полке.
«Что же хорошего? – Павлин снова усмехнулся. – Солдатчина, военный суд за революционную пропаганду среди солдат, Шлиссельбургская крепость, снова суд, а затем Сибирь, каторга, Александровский каторжный централ…»
Поезд замедлил ход, вагон лязгнул буферами и остановился.
– Какая станция? – сонным голосом спросил Зенькович и громко зевнул.
– Разъезд, – ответил Павлин, высовываясь из окна. – Спи.
Раздался резкий паровозный гудок. Поезд тронулся, и за окном снова – сначала медленно, потом все быстрее – побежали телеграфные столбы.
Павлин посмотрел на Зеньковича. Тот уже спал в своем углу, запрокинув голову и сладко похрапывая.
Они познакомились недавно. Павлину, как заместителю председателя Архангельского исполкома, часто приходилось иметь дело с Андреем Зеньковичем и по исполкому и по губернскому, военному комиссариату. Несмотря на недавнее знакомство, они быстро сошлись и теперь всё знали друг о друге.
Зенькович, так же как и Виноградов, не был коренным архангельцем, или, как говорят на Севере, архангелгородцем. Он родился на Смоленщине, в юности был осужден царским правительством за революционную работу и долгие годы провел в сибирской ссылке. Когда началась мировая война, его мобилизовали и направили в иркутскую школу прапорщиков. Почти все годы войны он провел на фронте. Тяжелые, кровопролитные бои, в которых ему поневоле пришлось участвовать, казармы и окопы, ранения и контузии, томительные месяцы в прифронтовых госпиталях и, с другой стороны, дружба с солдатами, революционная пропаганда в армии, надежды на близость революции и на победу трудового народа – так складывалась жизнь Зеньковича вплоть до октября 1917 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121