Вслед за ними плелся Пашка, приятель Семена, босиком и с гармонью. Возле церкви толпился народ. Через раскрытые двери церковного притвора виден был иконостас, озаренный немногими свечами. Из церкви доносился запах ладана, слышны были возгласы священника, пение стариков и визгливый голос Мелосеева, стоявшего на клиросе. Всенощная уже кончалась.
Гармонист, проходивший мимо церкви, не стесняясь, пел свое:
По Москве Сенька гуляет,
Извозчика нанимает,
Извозчика не нашел,
Сам заплакал да пошел,
Ко товарищу зашел.
Ты, товарищ дорогой,
Сядь, подумаем со мной.
Уж я думал, передумал,
Кого к Любушке послать,
Кому Любушке сказать,
Что женюся на другой,
На богатой, на чужой.
Калерия обернулась и погрозила гармонисту кулаком.
– Доехало, – засмеялись бабы на завалинке. – Кошку бьют, невестке наметки дают.
С выгона показалось стадо. Впереди него неторопливо шел бык с железным кольцом, пропущенным сквозь ноздри. Позади стада брели пастухи в лаптях, с батогами. Стога курились от сырости. Мычали коровы, позвякивали колокольчики.
За линией окопов, вырытых неподалеку от деревни, отряд выставлял дозоры. Они либо углублялись на две или на три версты в лес, либо подходили к грунтовой дороге, идущей сюда из города Онеги. В этих же местах лежали по канавам секреты. Каждый секрет состоял из двух человек.
Старшим одного из секретов сегодня был назначен Иван Жарнильский. Вместе с молодым бойцом Маркиным он подошел к логовинке пересохшего ручья, протекавшего неподалеку от берега реки Онеги. Обменявшись с товарищами паролем и отзывом, они залегли. Жарнильский выкопал в сене пещерку с таким расчетом, чтобы просматривалась дорога и кусок поля за ней.
Лежавший рядом с ним Маркин зевнул во весь рот и сладко потянулся.
– Раззевался, как лошадь! – с досадой сказал ему Иван. – Рановато! Нам до полночи тут барабанить. Ты на природу любуйся. Смотри, как хорошо!
– Вода да кочки… – вяло, со скукой в голосе отозвался Маркин.
– Ну, и довольно, – сказал Иван. – Для красоты много не надо.
– Неправильно Драницын дежурство распределил, – сказал Маркин. – Отдежурим до полночи, а в четыре опять заступать. Дорога, то да се… Факт, не зыспишься.
– Зато сразу отделаемся. И с колокольни долой. Живи, как хочешь, цельные сутки… Пойдем, Маркин, завтра рыбку половим. Я вчера из проволоки крючки обточил. Славные вышли крючки!.. Ты удить любишь?
Но Маркин будто и не слыхал его. Вынув кисет, он кое-как слепил цигарку и подал табак Жарнильскому.
Над болотом поднимался густой туман.
– До костей проймет! – Маркин выругался.
– Не нравится?
– Чему тут нравиться?
Иван засмеялся.
– Живи ты легче, Маркин. Солдату, брат, ко всему привычку надо иметь, а ты все ворчишь. Ведь молодой еще… Кончим войну, дома обсушимся. Скоро скопом подымется весь народ. Полегче будет. Войну кончим через годок…
Маркин усмехнулся.
– Не смейся, Петра. Факт… – Иван говорил с полной убежденностью. Глаза его, круглые, точно у птицы, добродушно глядели на Маркина.
– Вчера письмо получил от отца… – начал Маркин.
– Из Питера?
– Из Питера… Маму, пишет, похоронил…
Молодой боец вдруг стал совсем похож на мальчика.
Глаза его заморгали. Иван расправил слежавшееся сено и сказал ему:
– Сюда ляг, бочком! Удобнее… Что поделаешь? Смерть – дело обыкновенное. Удивляться нечему. И падать духом тоже не к чему. Слезы зря даны человеку, ей-богу. Я ими не пользуюсь. И тебе не советую, Маркин.
Стемнело. В далеких избах Ческой засветились огоньки. Бойцы замолчали, прислушиваясь к скрипу дергача на болоте. Вдруг Иван толкнул Маркина в плечо. Это было так неожиданно, что Петр вздрогнул.
По глинистой тропинке, ведущей к реке, шли два человека.
– Видишь? – шепнул Иван.
Маркин всмотрелся.
– Да, это они. Любка с Андреем, – ухмыльнулся он. – А я вот сейчас свистну! Спугну.
– Не надо. Зачем?
Люба держала Андрея за руку, как было принято здесь между девушками и парнями. Дойдя до Онеги, они присели на валунах.
Было тихо. Трясогузки, попискивая на лету, носились над водой и глинисто-песчаными берегами. Андрей молчал, не зная, о чем говорить. Люба тоже молчала, покусывая травинку белыми зубами и вытянув босые ноги. Ее лукавые глаза иногда сами скашивались в сторону Андрея и словно спрашивали у него: «Ну, что ж ты… Так и будем молчать?» Губы складывались в задорную улыбку, будто она видела Андрея насквозь. Ему казалось, что она подсмеивается над ним.
– А тебе долго учиться-то? – неожиданно спросила она.
– Долго, – невольно улыбнувшись, ответил Андрей. – Года три-четыре, не меньше. Но ведь сейчас вообще не до ученья.
– Чего же так?
– Ну как чего?… Сама понимаешь, какое сейчас время. Все нарушилось, вся обычная жизнь.
– И голова не варит? – наморщив брови, серьезно спросила Люба.
Андрей рассмеялся.
– Нет, варит… Только я сейчас и думать не могу о своей науке.
– Ишь ты, – пробормотала Люба. – А ты расскажи-ка, о чем думаешь?
Не дождавшись его ответа, она встала, положила руку ему на плечо и сказала:
– Пойдем. Скучно сидеть…
Они вошли в густой ольшаник и пошли по тропинке, точно по зеленому коридору. Пахло влагой.
– Скучно мне, – сказала она. – Неужели так и пройдет моя жизнь возле затона? Болота да избы. Страсть как хочется в Питере побывать. Громада, говорят, гранит да камни. И будто есть дворец, у самой реки, на балкон Ленин выходит…
– Это было в семнадцатом году, перед восстанием, – горячо заговорил Андрей. – Отовсюду, со всего города рабочие приходили к особняку Кшесинской. Ильич с ними говорил. Я тоже там бывал, тоже слушал Ленина.
– Значит, правда! – Лицо у Любы оживилось. – Николка мой баял, да я не особенно верила… будто сказке…
– А мужа ты все-таки вспоминаешь? – после небольшой паузы спросил Андрей. – Любила его?
– А как же? Только позабывать нынче стала… Прожили-то без году неделю. – Люба задумалась. – Мы с Николкой после войны собирались по рекам скитаться. У нас реки жемчужные. Было время, старики жемчугом промышляли. Вот и мы думали жемчуг искать… Только все это тоже сказки! Нет, в городе лучше жить, – неожиданно для Андрея прибавила она.
– А чем же здесь плохо? – спросил Андрей.
– Здесь?
Словно недовольная чем-то, Люба закусила бахрому на конце платка, потом выпустила ее из зубов.
– Здесь? – тихо повторила она. – Здесь плохо. Живешь, как на блюдечке. Что это за жизнь.
– А ты разве жила в городе?
– Конечно, жила… Я-то ведь вологодская сирота… – она фыркнула. – Я до Николки на кожевенном заводе работала. Видал в Вологде? Завод не маленький…
В глазах Любы, на тонких и красных, как земляника, губах опять появилась улыбка. Задрожали ресницы. Сдерживая внезапно охватившее его волнение, Андрей встал и посмотрел на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Гармонист, проходивший мимо церкви, не стесняясь, пел свое:
По Москве Сенька гуляет,
Извозчика нанимает,
Извозчика не нашел,
Сам заплакал да пошел,
Ко товарищу зашел.
Ты, товарищ дорогой,
Сядь, подумаем со мной.
Уж я думал, передумал,
Кого к Любушке послать,
Кому Любушке сказать,
Что женюся на другой,
На богатой, на чужой.
Калерия обернулась и погрозила гармонисту кулаком.
– Доехало, – засмеялись бабы на завалинке. – Кошку бьют, невестке наметки дают.
С выгона показалось стадо. Впереди него неторопливо шел бык с железным кольцом, пропущенным сквозь ноздри. Позади стада брели пастухи в лаптях, с батогами. Стога курились от сырости. Мычали коровы, позвякивали колокольчики.
За линией окопов, вырытых неподалеку от деревни, отряд выставлял дозоры. Они либо углублялись на две или на три версты в лес, либо подходили к грунтовой дороге, идущей сюда из города Онеги. В этих же местах лежали по канавам секреты. Каждый секрет состоял из двух человек.
Старшим одного из секретов сегодня был назначен Иван Жарнильский. Вместе с молодым бойцом Маркиным он подошел к логовинке пересохшего ручья, протекавшего неподалеку от берега реки Онеги. Обменявшись с товарищами паролем и отзывом, они залегли. Жарнильский выкопал в сене пещерку с таким расчетом, чтобы просматривалась дорога и кусок поля за ней.
Лежавший рядом с ним Маркин зевнул во весь рот и сладко потянулся.
– Раззевался, как лошадь! – с досадой сказал ему Иван. – Рановато! Нам до полночи тут барабанить. Ты на природу любуйся. Смотри, как хорошо!
– Вода да кочки… – вяло, со скукой в голосе отозвался Маркин.
– Ну, и довольно, – сказал Иван. – Для красоты много не надо.
– Неправильно Драницын дежурство распределил, – сказал Маркин. – Отдежурим до полночи, а в четыре опять заступать. Дорога, то да се… Факт, не зыспишься.
– Зато сразу отделаемся. И с колокольни долой. Живи, как хочешь, цельные сутки… Пойдем, Маркин, завтра рыбку половим. Я вчера из проволоки крючки обточил. Славные вышли крючки!.. Ты удить любишь?
Но Маркин будто и не слыхал его. Вынув кисет, он кое-как слепил цигарку и подал табак Жарнильскому.
Над болотом поднимался густой туман.
– До костей проймет! – Маркин выругался.
– Не нравится?
– Чему тут нравиться?
Иван засмеялся.
– Живи ты легче, Маркин. Солдату, брат, ко всему привычку надо иметь, а ты все ворчишь. Ведь молодой еще… Кончим войну, дома обсушимся. Скоро скопом подымется весь народ. Полегче будет. Войну кончим через годок…
Маркин усмехнулся.
– Не смейся, Петра. Факт… – Иван говорил с полной убежденностью. Глаза его, круглые, точно у птицы, добродушно глядели на Маркина.
– Вчера письмо получил от отца… – начал Маркин.
– Из Питера?
– Из Питера… Маму, пишет, похоронил…
Молодой боец вдруг стал совсем похож на мальчика.
Глаза его заморгали. Иван расправил слежавшееся сено и сказал ему:
– Сюда ляг, бочком! Удобнее… Что поделаешь? Смерть – дело обыкновенное. Удивляться нечему. И падать духом тоже не к чему. Слезы зря даны человеку, ей-богу. Я ими не пользуюсь. И тебе не советую, Маркин.
Стемнело. В далеких избах Ческой засветились огоньки. Бойцы замолчали, прислушиваясь к скрипу дергача на болоте. Вдруг Иван толкнул Маркина в плечо. Это было так неожиданно, что Петр вздрогнул.
По глинистой тропинке, ведущей к реке, шли два человека.
– Видишь? – шепнул Иван.
Маркин всмотрелся.
– Да, это они. Любка с Андреем, – ухмыльнулся он. – А я вот сейчас свистну! Спугну.
– Не надо. Зачем?
Люба держала Андрея за руку, как было принято здесь между девушками и парнями. Дойдя до Онеги, они присели на валунах.
Было тихо. Трясогузки, попискивая на лету, носились над водой и глинисто-песчаными берегами. Андрей молчал, не зная, о чем говорить. Люба тоже молчала, покусывая травинку белыми зубами и вытянув босые ноги. Ее лукавые глаза иногда сами скашивались в сторону Андрея и словно спрашивали у него: «Ну, что ж ты… Так и будем молчать?» Губы складывались в задорную улыбку, будто она видела Андрея насквозь. Ему казалось, что она подсмеивается над ним.
– А тебе долго учиться-то? – неожиданно спросила она.
– Долго, – невольно улыбнувшись, ответил Андрей. – Года три-четыре, не меньше. Но ведь сейчас вообще не до ученья.
– Чего же так?
– Ну как чего?… Сама понимаешь, какое сейчас время. Все нарушилось, вся обычная жизнь.
– И голова не варит? – наморщив брови, серьезно спросила Люба.
Андрей рассмеялся.
– Нет, варит… Только я сейчас и думать не могу о своей науке.
– Ишь ты, – пробормотала Люба. – А ты расскажи-ка, о чем думаешь?
Не дождавшись его ответа, она встала, положила руку ему на плечо и сказала:
– Пойдем. Скучно сидеть…
Они вошли в густой ольшаник и пошли по тропинке, точно по зеленому коридору. Пахло влагой.
– Скучно мне, – сказала она. – Неужели так и пройдет моя жизнь возле затона? Болота да избы. Страсть как хочется в Питере побывать. Громада, говорят, гранит да камни. И будто есть дворец, у самой реки, на балкон Ленин выходит…
– Это было в семнадцатом году, перед восстанием, – горячо заговорил Андрей. – Отовсюду, со всего города рабочие приходили к особняку Кшесинской. Ильич с ними говорил. Я тоже там бывал, тоже слушал Ленина.
– Значит, правда! – Лицо у Любы оживилось. – Николка мой баял, да я не особенно верила… будто сказке…
– А мужа ты все-таки вспоминаешь? – после небольшой паузы спросил Андрей. – Любила его?
– А как же? Только позабывать нынче стала… Прожили-то без году неделю. – Люба задумалась. – Мы с Николкой после войны собирались по рекам скитаться. У нас реки жемчужные. Было время, старики жемчугом промышляли. Вот и мы думали жемчуг искать… Только все это тоже сказки! Нет, в городе лучше жить, – неожиданно для Андрея прибавила она.
– А чем же здесь плохо? – спросил Андрей.
– Здесь?
Словно недовольная чем-то, Люба закусила бахрому на конце платка, потом выпустила ее из зубов.
– Здесь? – тихо повторила она. – Здесь плохо. Живешь, как на блюдечке. Что это за жизнь.
– А ты разве жила в городе?
– Конечно, жила… Я-то ведь вологодская сирота… – она фыркнула. – Я до Николки на кожевенном заводе работала. Видал в Вологде? Завод не маленький…
В глазах Любы, на тонких и красных, как земляника, губах опять появилась улыбка. Задрожали ресницы. Сдерживая внезапно охватившее его волнение, Андрей встал и посмотрел на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121