Тебе поручаю, Жемчужный… А червонное знамя мы потом принесем». И опять впал в беспамятство. Тут пришла посмотреть на нас комиссия. Кто-то спросил: «А где шенкурский большевик?» Лейтенант Бо показал. Егоров открыл глаза. Лейтенант Бо усмехнулся и щось таке сказал своим. Они посмеялись и ушли. Тогда Базыкин сказал мне: «Знаешь, чего смеялись? Надеются – теперь мы будем сговорчивее. Пардону запросим». А я ему ответил: «Нет, дудки! Не дождутся…»
И знаешь: пытку придумали. Поставили в карцер железную печурку, натопили ее жарко. Мы обрадовались… А с оттаявшего потолка полился дождь, отсырели стены. Одежда зараз взмокла. Пришлось ее снять, выжать. После печка остыла, и пошла холодюга. Рубашки, брюки – ледяной саван… от жары к холоду – от было мученье, Андрюха!.. Я, понимаешь? Я и то не стерпел, завопил: «Да когда же смерть!»
Жемчужный закрыл глаза. Андрей вскочил с койки и подал ему кружку с чаем.
– Нет, Андрюша, – прошептал боцман. – Душа не принимает. Однако добре! Мы с тобой поживем! Больше не могу говорить. Устал… Ох, мамо… мамо…
Андрей опять присел к Жемчужному на койку. Боцман задремал. Сначала дыхание его было прерывистым, слабым и хриплым, затем он стал дышать ровнее.
«Сколько же душевных сил должно быть в человеке, чтобы вынести все это? – думал Андрей. – Нужно иметь крепкую, закаленную душу большевика… Обыкновенные люди не перенесли бы таких мучений. А мы, большевики, все вынесем. И победим… Обязательно победим!»
10
На занесенных снегом улицах Соломбалы было темно и пустынно. Лишь кое-где мерцали фонари да виднелись тускло освещенные окна.
Во всем облике этого архангельского пригорода чувствовалась близость моря. На фоне мрачного, вьюжного неба смутно вырисовывались мачты зимовавших морских судов.
Чесноков и Дементий повернули с Адмиралтейской набережной на Никольский проспект и, миновав длинные морские казармы с флагштоком на вышке, добрались до судоремонтных мастерских.
Собрание уже началось. Сначала в цех вошел Чесноков, потом Дементий. В проходах между станками и в большом пролете тесно стояли рабочие и моряки. Под высоким потолком тускло горело несколько электрических лампочек.
Возле отгороженной от цеха конторки сидел за столиком Коринкин, председатель правления кооперативной лавки, и смотрел на оратора, мямлившего что-то о лавочных делах. Собрание возмущенно шумело, и Коринкин пытался успокоить народ.
– Граждане! – взывал Коринкин, багровея от натуги. – Возмущение ваше понятно… Безобразия следует пресечь беспощадно! Однако не нужно нарушать порядок. Посылайте записки. Порядок прежде всего. Продолжайте, – говорил он, оборачиваясь к оратору.
Чесноков знал, что в толпе шныряют десятки агентов контрразведки. Да и меньшевик Коринкин был не лучше любого агента. Но Дементий предупредил Чеснокова, что на собрании будет группа рабочих, которая, в случае чего, не даст его в обиду. Действительно, как только он вошел, несколько молодых рабочих незаметно окружили его.
«Умница Дементий! Ловко все оборудовал, – подумал Чесноков. Тут в гуще толпы он увидел Грекова. – Нет, это Греков, его работа… И его ребята. Ах, какие молодцы!»
Все разговоры на собрании велись вокруг продовольственных вопросов. Только при этом условии собрание било разрешено контрразведкой. Чесноков слушал в пол-уха и больше присматривался к людям, стараясь уловить их настроение.
Часть сгрудившихся вокруг него молодых рабочих несомненно пришла с оружием. «Только бы не пустили его в ход, – думал Чесноков, – тогда будет плохо. А что я сейчас скажу? Здесь нужно сильное, резкое. Люди должны почувствовать: не погнулась наша боевая сила…»
– Седой! – крикнул, наконец, Коринкин. – Где гражданин Седой?…
– Я… – откликнулся Чесноков и почувствовал, что дружеские руки легонько подталкивают его вперед.
– Товарищи! – громко сказал он, остановившись возле стола, за которым сидел Коринкин, и в голосе его зазвучала бесстрашная решимость. – В декабре англичане и американцы расстреляли ни в чем не повинных солдат Архангельского полка. В январе они расстреляли на Мудьюге обезумевших от голода, ни в чем не повинных людей. На днях с Мудьюга привезены сюда и заключены в архангельскую тюрьму наши товарищи: Базыкин, Егоров, Жемчужный и другие. Требуйте их освобождения! Долой интервентов! Долой эсеровщину и белогвардейцев!
– Безобразие! Стража! Полиция! – кричал Коринкин.
Туда же ринулись стоявшие у стен стражники. Но толпа стихийно подалась к столу и оттиснула их. Какие-то люди, под видом рабочих, по всей вероятности полицейские агенты, яростно, с криками также проталкивались вперед. Началась общая свалка.
В то время как одна часть толпы еще волновалась у стола, другая устремилась к выходу. В этом круговороте нетрудно было затеряться. На Чеснокова нажимали. Окруженный со всех сторон молодыми рабочими, он быстро двигался к проходу, словно щепка в бурном потоке.
Вдруг электричество замигало и вовсе погасло. В темноте толпа еще больше зашумела.
– Товарищи! – перекрывая голоса рабочих, крикнул Чесноков. – Партия большевиков жива!.. Рабочий класс жив! Недалек тот час, когда к Архангельску подойдет Красная Армия! Да здравствует свобода!.. И пролетариат!
Толпа подхватила его возгласы, где-то совсем рядом с ним пронзительно засвистели стражники.
– Налево, товарищ Седой, – сказал ему негромкий голос, и чья-то осторожная, но крепкая рука подтолкнула его к дверце бокового выхода.
Оказавшись на заводском дворе, Чесноков, перемахивая через бревна, побежал вдоль длинного забора. Вслед за ним бежал и тот самый матрос, который помог ему выбраться из цеха.
Берег Двины был занесен снегом. Впереди спокойно маячил светлый глазок иллюминатора. На приколе во льду стоял тральщик.
– Сюда, товарищ Седой, – сказал Чеснокову его спутник. – Разрешите познакомиться. Матрос Зотов. По поручению товарища Дементия.
Все так же осторожно, но крепко поддерживая Чеснокова под руку, Зотов повел его по сходням на тральщик.
– Мы нынче двое дневалим: я да боцман. Больше никого. Так что не тревожьтесь… Либо ночью, либо утречком я вас выведу. А то теперь кругом завода все оцепят, проверка пойдет и заметут вас почем зря.
Ступив на борт тральщика, они спустились по крутому, узкому трапу, и Чесноков очутился в помещении для команды.
Через полчаса он сидел за столом и пил горячий чай.
– Завтра мне шифровку от подпольного комитета принесут, – говорил Зотов. – Будем передавать радиограмму в Вологду, в штаб, что Архангельск ждет помощи… Великое дело радиотелеграф. – Матрос помолчал. – А вы не боялись, товарищ Седой? – неожиданно спросил он.
– Где уж там было бояться! – с улыбкой ответил Чесноков.
– А я бы боялся, – сказал Зотов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
И знаешь: пытку придумали. Поставили в карцер железную печурку, натопили ее жарко. Мы обрадовались… А с оттаявшего потолка полился дождь, отсырели стены. Одежда зараз взмокла. Пришлось ее снять, выжать. После печка остыла, и пошла холодюга. Рубашки, брюки – ледяной саван… от жары к холоду – от было мученье, Андрюха!.. Я, понимаешь? Я и то не стерпел, завопил: «Да когда же смерть!»
Жемчужный закрыл глаза. Андрей вскочил с койки и подал ему кружку с чаем.
– Нет, Андрюша, – прошептал боцман. – Душа не принимает. Однако добре! Мы с тобой поживем! Больше не могу говорить. Устал… Ох, мамо… мамо…
Андрей опять присел к Жемчужному на койку. Боцман задремал. Сначала дыхание его было прерывистым, слабым и хриплым, затем он стал дышать ровнее.
«Сколько же душевных сил должно быть в человеке, чтобы вынести все это? – думал Андрей. – Нужно иметь крепкую, закаленную душу большевика… Обыкновенные люди не перенесли бы таких мучений. А мы, большевики, все вынесем. И победим… Обязательно победим!»
10
На занесенных снегом улицах Соломбалы было темно и пустынно. Лишь кое-где мерцали фонари да виднелись тускло освещенные окна.
Во всем облике этого архангельского пригорода чувствовалась близость моря. На фоне мрачного, вьюжного неба смутно вырисовывались мачты зимовавших морских судов.
Чесноков и Дементий повернули с Адмиралтейской набережной на Никольский проспект и, миновав длинные морские казармы с флагштоком на вышке, добрались до судоремонтных мастерских.
Собрание уже началось. Сначала в цех вошел Чесноков, потом Дементий. В проходах между станками и в большом пролете тесно стояли рабочие и моряки. Под высоким потолком тускло горело несколько электрических лампочек.
Возле отгороженной от цеха конторки сидел за столиком Коринкин, председатель правления кооперативной лавки, и смотрел на оратора, мямлившего что-то о лавочных делах. Собрание возмущенно шумело, и Коринкин пытался успокоить народ.
– Граждане! – взывал Коринкин, багровея от натуги. – Возмущение ваше понятно… Безобразия следует пресечь беспощадно! Однако не нужно нарушать порядок. Посылайте записки. Порядок прежде всего. Продолжайте, – говорил он, оборачиваясь к оратору.
Чесноков знал, что в толпе шныряют десятки агентов контрразведки. Да и меньшевик Коринкин был не лучше любого агента. Но Дементий предупредил Чеснокова, что на собрании будет группа рабочих, которая, в случае чего, не даст его в обиду. Действительно, как только он вошел, несколько молодых рабочих незаметно окружили его.
«Умница Дементий! Ловко все оборудовал, – подумал Чесноков. Тут в гуще толпы он увидел Грекова. – Нет, это Греков, его работа… И его ребята. Ах, какие молодцы!»
Все разговоры на собрании велись вокруг продовольственных вопросов. Только при этом условии собрание било разрешено контрразведкой. Чесноков слушал в пол-уха и больше присматривался к людям, стараясь уловить их настроение.
Часть сгрудившихся вокруг него молодых рабочих несомненно пришла с оружием. «Только бы не пустили его в ход, – думал Чесноков, – тогда будет плохо. А что я сейчас скажу? Здесь нужно сильное, резкое. Люди должны почувствовать: не погнулась наша боевая сила…»
– Седой! – крикнул, наконец, Коринкин. – Где гражданин Седой?…
– Я… – откликнулся Чесноков и почувствовал, что дружеские руки легонько подталкивают его вперед.
– Товарищи! – громко сказал он, остановившись возле стола, за которым сидел Коринкин, и в голосе его зазвучала бесстрашная решимость. – В декабре англичане и американцы расстреляли ни в чем не повинных солдат Архангельского полка. В январе они расстреляли на Мудьюге обезумевших от голода, ни в чем не повинных людей. На днях с Мудьюга привезены сюда и заключены в архангельскую тюрьму наши товарищи: Базыкин, Егоров, Жемчужный и другие. Требуйте их освобождения! Долой интервентов! Долой эсеровщину и белогвардейцев!
– Безобразие! Стража! Полиция! – кричал Коринкин.
Туда же ринулись стоявшие у стен стражники. Но толпа стихийно подалась к столу и оттиснула их. Какие-то люди, под видом рабочих, по всей вероятности полицейские агенты, яростно, с криками также проталкивались вперед. Началась общая свалка.
В то время как одна часть толпы еще волновалась у стола, другая устремилась к выходу. В этом круговороте нетрудно было затеряться. На Чеснокова нажимали. Окруженный со всех сторон молодыми рабочими, он быстро двигался к проходу, словно щепка в бурном потоке.
Вдруг электричество замигало и вовсе погасло. В темноте толпа еще больше зашумела.
– Товарищи! – перекрывая голоса рабочих, крикнул Чесноков. – Партия большевиков жива!.. Рабочий класс жив! Недалек тот час, когда к Архангельску подойдет Красная Армия! Да здравствует свобода!.. И пролетариат!
Толпа подхватила его возгласы, где-то совсем рядом с ним пронзительно засвистели стражники.
– Налево, товарищ Седой, – сказал ему негромкий голос, и чья-то осторожная, но крепкая рука подтолкнула его к дверце бокового выхода.
Оказавшись на заводском дворе, Чесноков, перемахивая через бревна, побежал вдоль длинного забора. Вслед за ним бежал и тот самый матрос, который помог ему выбраться из цеха.
Берег Двины был занесен снегом. Впереди спокойно маячил светлый глазок иллюминатора. На приколе во льду стоял тральщик.
– Сюда, товарищ Седой, – сказал Чеснокову его спутник. – Разрешите познакомиться. Матрос Зотов. По поручению товарища Дементия.
Все так же осторожно, но крепко поддерживая Чеснокова под руку, Зотов повел его по сходням на тральщик.
– Мы нынче двое дневалим: я да боцман. Больше никого. Так что не тревожьтесь… Либо ночью, либо утречком я вас выведу. А то теперь кругом завода все оцепят, проверка пойдет и заметут вас почем зря.
Ступив на борт тральщика, они спустились по крутому, узкому трапу, и Чесноков очутился в помещении для команды.
Через полчаса он сидел за столом и пил горячий чай.
– Завтра мне шифровку от подпольного комитета принесут, – говорил Зотов. – Будем передавать радиограмму в Вологду, в штаб, что Архангельск ждет помощи… Великое дело радиотелеграф. – Матрос помолчал. – А вы не боялись, товарищ Седой? – неожиданно спросил он.
– Где уж там было бояться! – с улыбкой ответил Чесноков.
– А я бы боялся, – сказал Зотов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121