Морскому батальону Дерябина приказывалось к пяти часам тридцати минутам сосредоточиться на опушке леса, что находится в одной версте северо-западнее Удельного дома. Лыжникам и партизанам – к шести часам занять деревню Прилук.
– Это все, – закончив чтение приказа, сказал Драницын.
Ему стали задавать вопросы, он отвечал подробно и обстоятельно. Его лицо становилось тогда еще более серьезным, чем обычно, и упрямая, волевая складка возле губ приобретала еще большую резкость.
«Так ли я говорил? Все ли было людям понятно?» – спрашивал он себя.
Комиссар взглянул на Драницына, почувствовал его состояние и одобряюще шепнул:
– Не беспокойся. Доклад отличный…
Фролов обратился к собравшимся:
– Других вопросов нет?
Он провел рукой по колючим, давно не стриженным волосам, в которых пробивалась уже первая седина.
– Значит, все ясно, товарищи?
Посмотрев на часы, он погасил в блюдце окурок, встал и обвел собравшихся долгим, будто прощупывающим взглядом.
– Тогда в бой, – сказал он своим обычным глуховатым, напряженным голосом. – Покажем обнаглевшим разбойникам империализма, на что способны русские рабочие и русские крестьяне!.. Сегодня партия и народ говорят нам: «Вперед, к победе!» Прорваться сразу. Битва насмерть. Не давать пощады. Идти только вперед. Шенкурск будет взят. Иначе и быть не может. В бой, товарищи!
Он вышел из-за стола и молча пожал руки всем командирам и комиссарам. Невольное волнение овладело людьми. Все поняли: свершается то, чего каждый ждал с таким нетерпением, о чем мечтал длинными зимними ночами. На рассвете начнется долгожданный, решительный, священный бой…
2
Ровно в полночь бойцы морского батальона отправились на опушку возле Удельного дома. Они снялись первыми, так как им предстоял длинный путь. Во главе батальона шли командир Дерябин и комиссар Жилин. Выйдя из Березняка, батальон некоторое время двигался по Вельско-Шенкурскому тракту, затем свернул в поле. Все бойцы встали на лыжи.
– В море, товарищи! – шутливо скомандовал Жилин.
На людях поверх обмундирования, из-за отсутствия маскировочных халатов, было надето белье. Все шли молча. Лишь иногда кто-нибудь из матросов, чертыхаясь, останавливался, чтобы поправить на лыжах крепление. Небо было звездное, лунное. И при свете ночи вдали, будто берег, смутно чернела кромка леса. Моряки торопливо двигались к ней.
Спустя два часа на тракте появился батальон Сергунько.
Тишина нарушалась окриками на лошадей, тащивших дровни с ящиками патронов, и перекличкой телефонистов, проверявших провода.
Вскоре батальон разделился: одна рота двинулась дальше по тракту, а две другие свернули на фланги.
Последними протрусили по тракту возглавляемые Крайневым конные разведчики. Им было поручено выполнять роль связных в том случае, если телефонная связь окажется прерванной или временно нарушенной.
В пятом часу утра на тракте появился санный возок, запряженный тройкой лошадей. На облучке сидел матрос в тулупе. Тройку сопровождал верховой.
Проехав немного по тракту, возок свернул на полевую дорогу, миновал покрытую льдом Вагу и двинулся по недавно вырубленной просеке.
Вовсю задувал ледяной, пронизывающий до костей ветер.
– Борей повернул рычаг, – оборачиваясь к саням, с усмешкой сказал верховой. Это был Саклин.
В сопровождении Саклина Фролов и Драницын объехали все батареи. Осмотрев хозяйство и поговорив с бойцами, они оставили санки в роще и вернулись на первую батарею. Откинув рогожу, закрывавшую вход, они вошли в просторный шалаш. Внутри ярко горел керосиновый фонарь. Тут же, на ящике, стоял телефонный аппарат, возле которого пристроились командир батареи и молоденький телефонист.
Мороз усиливался. Хотя в шалаше топилась железная печурка, Драницын сразу почувствовал, как стынут у него ноги в сапогах.
То и дело попискивал телефон. Батарейный командир принимал сообщения от наблюдателей. На позициях противника все было спокойно. То одна, то другая батарея вызывала Саклина. Все ждали приказа открыть огонь.
– Соедини меня со штабом! – приказал Фролов телефонисту.
– Готово, товарищ комиссар, – через минуту сказал телефонист, протягивая Фролову трубку.
– Бородин? Что там у тебя? – спросил Фролов.
Бородин ответил, что все роты уже находятся на своих исходных позициях перед Лукьяновской и Усть-Паденьгой.
– Из Вологды, – добавил Бородин, – сообщают, что восточная колонна встретила противника на полдороге между Кодемой и Шенкурском и уже ведет бой.
– Уже ведет бой? – взволнованно переспросил Фролов.
– Так точно. Инженерная рота пошла в обход, по лесным просекам. Очевидно, хотят зайти во фланг американцам.
– Там тоже американцы?
– Оказывается, тоже.
– А что западная колонна?
– Ничего особенного. Вошла в Тарнянскую волость.
Рассказав Драницыну о новостях, Фролов вместе с ним вышел из шалаша. Саклин по-прежнему сопровождал их.
– Да, мороз крутой, – сказал комиссар, похлопывая руками. – Даже в варежках пальцы мерзнут.
– Америка поди запряталась в шубы, – беспечно отозвался Саклин. – А мы тут и ахнем! Дадим жару!
Комиссар посмотрел на часы. Бой должен был начаться с минуты на минуту. Фролову казалось, что стрелки движутся с невероятной медленностью.
Шагах в десяти от командиров, возле небольшого костра, грелись артиллеристы. Фролов крикнул им:
– Желаю успеха, товарищи! Сегодня вы должны показать, что советская артиллерия – первая в мире!
– Есть, товарищ комиссар, – ответили бойцы. – Постараемся! Огоньку не пожалеем.
Слегка ссутулившись и нахлобучив на уши свою папаху, Фролов пошел по тропинке к саням.
Тройка снова выехала на тракт. Небо на востоке уже посерело, повсюду разливалась предутренняя мгла.
Сидя в возке рядом с комиссаром, Драницын молчал. Сосредоточенное, хмурое лицо Фролова не располагало к разговору. «Волнуется», – думал Драницын.
Фролов испытывал то чувство, которое было уже знакомо ему по первому бою под Ческой, когда он «полез» в тыл к американцам. Сейчас ему снова мучительно хотелось «полезть самому». Тогда сразу стало бы гораздо легче. Лежа в цепи стрелков, он думал бы только о том, чтобы добежать до вражеских окопов и забросать их гранатами. Но сегодня он не имел права зря рисковать собой. Ведь ему доверена судьба всей операции.
В эту минуту загрохотала артиллерия.
– Саклин начал, – сказал Драницын.
Комиссар выпрямился и опустил воротник тулупа, словно для того, чтобы лучше слышать артиллерийские залпы.
Канонада то усиливалась, то ослабевала.
Вдруг сидевший на облучке Соколов резко обернулся к Фролову:
– Зарево, Павел Игнатьевич! Видите?
– Вижу… Над Лукьяновкой! Давай скорее!
– Сейчас шрапнель разорвалась над лесом, – сказал Драницын.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Это все, – закончив чтение приказа, сказал Драницын.
Ему стали задавать вопросы, он отвечал подробно и обстоятельно. Его лицо становилось тогда еще более серьезным, чем обычно, и упрямая, волевая складка возле губ приобретала еще большую резкость.
«Так ли я говорил? Все ли было людям понятно?» – спрашивал он себя.
Комиссар взглянул на Драницына, почувствовал его состояние и одобряюще шепнул:
– Не беспокойся. Доклад отличный…
Фролов обратился к собравшимся:
– Других вопросов нет?
Он провел рукой по колючим, давно не стриженным волосам, в которых пробивалась уже первая седина.
– Значит, все ясно, товарищи?
Посмотрев на часы, он погасил в блюдце окурок, встал и обвел собравшихся долгим, будто прощупывающим взглядом.
– Тогда в бой, – сказал он своим обычным глуховатым, напряженным голосом. – Покажем обнаглевшим разбойникам империализма, на что способны русские рабочие и русские крестьяне!.. Сегодня партия и народ говорят нам: «Вперед, к победе!» Прорваться сразу. Битва насмерть. Не давать пощады. Идти только вперед. Шенкурск будет взят. Иначе и быть не может. В бой, товарищи!
Он вышел из-за стола и молча пожал руки всем командирам и комиссарам. Невольное волнение овладело людьми. Все поняли: свершается то, чего каждый ждал с таким нетерпением, о чем мечтал длинными зимними ночами. На рассвете начнется долгожданный, решительный, священный бой…
2
Ровно в полночь бойцы морского батальона отправились на опушку возле Удельного дома. Они снялись первыми, так как им предстоял длинный путь. Во главе батальона шли командир Дерябин и комиссар Жилин. Выйдя из Березняка, батальон некоторое время двигался по Вельско-Шенкурскому тракту, затем свернул в поле. Все бойцы встали на лыжи.
– В море, товарищи! – шутливо скомандовал Жилин.
На людях поверх обмундирования, из-за отсутствия маскировочных халатов, было надето белье. Все шли молча. Лишь иногда кто-нибудь из матросов, чертыхаясь, останавливался, чтобы поправить на лыжах крепление. Небо было звездное, лунное. И при свете ночи вдали, будто берег, смутно чернела кромка леса. Моряки торопливо двигались к ней.
Спустя два часа на тракте появился батальон Сергунько.
Тишина нарушалась окриками на лошадей, тащивших дровни с ящиками патронов, и перекличкой телефонистов, проверявших провода.
Вскоре батальон разделился: одна рота двинулась дальше по тракту, а две другие свернули на фланги.
Последними протрусили по тракту возглавляемые Крайневым конные разведчики. Им было поручено выполнять роль связных в том случае, если телефонная связь окажется прерванной или временно нарушенной.
В пятом часу утра на тракте появился санный возок, запряженный тройкой лошадей. На облучке сидел матрос в тулупе. Тройку сопровождал верховой.
Проехав немного по тракту, возок свернул на полевую дорогу, миновал покрытую льдом Вагу и двинулся по недавно вырубленной просеке.
Вовсю задувал ледяной, пронизывающий до костей ветер.
– Борей повернул рычаг, – оборачиваясь к саням, с усмешкой сказал верховой. Это был Саклин.
В сопровождении Саклина Фролов и Драницын объехали все батареи. Осмотрев хозяйство и поговорив с бойцами, они оставили санки в роще и вернулись на первую батарею. Откинув рогожу, закрывавшую вход, они вошли в просторный шалаш. Внутри ярко горел керосиновый фонарь. Тут же, на ящике, стоял телефонный аппарат, возле которого пристроились командир батареи и молоденький телефонист.
Мороз усиливался. Хотя в шалаше топилась железная печурка, Драницын сразу почувствовал, как стынут у него ноги в сапогах.
То и дело попискивал телефон. Батарейный командир принимал сообщения от наблюдателей. На позициях противника все было спокойно. То одна, то другая батарея вызывала Саклина. Все ждали приказа открыть огонь.
– Соедини меня со штабом! – приказал Фролов телефонисту.
– Готово, товарищ комиссар, – через минуту сказал телефонист, протягивая Фролову трубку.
– Бородин? Что там у тебя? – спросил Фролов.
Бородин ответил, что все роты уже находятся на своих исходных позициях перед Лукьяновской и Усть-Паденьгой.
– Из Вологды, – добавил Бородин, – сообщают, что восточная колонна встретила противника на полдороге между Кодемой и Шенкурском и уже ведет бой.
– Уже ведет бой? – взволнованно переспросил Фролов.
– Так точно. Инженерная рота пошла в обход, по лесным просекам. Очевидно, хотят зайти во фланг американцам.
– Там тоже американцы?
– Оказывается, тоже.
– А что западная колонна?
– Ничего особенного. Вошла в Тарнянскую волость.
Рассказав Драницыну о новостях, Фролов вместе с ним вышел из шалаша. Саклин по-прежнему сопровождал их.
– Да, мороз крутой, – сказал комиссар, похлопывая руками. – Даже в варежках пальцы мерзнут.
– Америка поди запряталась в шубы, – беспечно отозвался Саклин. – А мы тут и ахнем! Дадим жару!
Комиссар посмотрел на часы. Бой должен был начаться с минуты на минуту. Фролову казалось, что стрелки движутся с невероятной медленностью.
Шагах в десяти от командиров, возле небольшого костра, грелись артиллеристы. Фролов крикнул им:
– Желаю успеха, товарищи! Сегодня вы должны показать, что советская артиллерия – первая в мире!
– Есть, товарищ комиссар, – ответили бойцы. – Постараемся! Огоньку не пожалеем.
Слегка ссутулившись и нахлобучив на уши свою папаху, Фролов пошел по тропинке к саням.
Тройка снова выехала на тракт. Небо на востоке уже посерело, повсюду разливалась предутренняя мгла.
Сидя в возке рядом с комиссаром, Драницын молчал. Сосредоточенное, хмурое лицо Фролова не располагало к разговору. «Волнуется», – думал Драницын.
Фролов испытывал то чувство, которое было уже знакомо ему по первому бою под Ческой, когда он «полез» в тыл к американцам. Сейчас ему снова мучительно хотелось «полезть самому». Тогда сразу стало бы гораздо легче. Лежа в цепи стрелков, он думал бы только о том, чтобы добежать до вражеских окопов и забросать их гранатами. Но сегодня он не имел права зря рисковать собой. Ведь ему доверена судьба всей операции.
В эту минуту загрохотала артиллерия.
– Саклин начал, – сказал Драницын.
Комиссар выпрямился и опустил воротник тулупа, словно для того, чтобы лучше слышать артиллерийские залпы.
Канонада то усиливалась, то ослабевала.
Вдруг сидевший на облучке Соколов резко обернулся к Фролову:
– Зарево, Павел Игнатьевич! Видите?
– Вижу… Над Лукьяновкой! Давай скорее!
– Сейчас шрапнель разорвалась над лесом, – сказал Драницын.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121