– Американ только издали садит, а штыка боится. Пырх-пырх, будто рябчик, – насмешливо сказал кудрявый, раненный в ногу артиллерист.
– Не, граждане, – заметил пожилой партизан в длинном, до колен, пиджаке из самотканого сукна. – Они остервеневши. Я наскочил на одного да штыком!.. А он на меня вроде медведя, не то чтоб бежать. А уж потом как мы их приперли, тогда заорали: «Боло!..»
Послышался смех.
– Пьяные! Их виской поят.
– Ромом.
– Нет, это раньше. Теперь виской.
– Да пои их, как хошь, все равно не выстоят! Только гнать их надобно без задержки, – сказал паренек-пехотинец.
– Верно! – поддержал его Крайнев. Он уезжал в Березник за пополнением и стоял сейчас у костра, оправляя седло на своей лошади. – Нам ждать нечего. Это он в блиндажах да в блокгаузах отсиживается. А нам не расчет. Да вот, к примеру! Жили здесь, в Усть-Паденьге, люди, а он их вовсе выселил да еще дома поджег, которые не нужны ему были. Разорение народу…
– У нас в Панькове та же история, – вмешался в разговор другой партизан, горбоносый, в рваном зипуне. – Нагрянули архаровцы в декабре и определили с деревни сотню пар валенок, да две дюжины саней, да столько же сбруи. Наутро пришла рота в шубах. Переводчик пошел по деревне и говорит мужикам: «Вы, ребята, не сопротивляйтесь. Нам такая власть дадена, что можем на месте расстрелять». Для острастки, чтобы мужиков напугать, взяли Сеню, председателя нашей кожевенной артели, да плетюгов надавали. А потом привязали к своим саням да как пустят лошадь. Версты две она его волочила, так он и помер…
– Вот звери! – выругавшись, сказал артиллерист.
– Ну, народ испугался, конечно… Отдали сани, валенки. И тут им, вишь, мало показалось. Всю артель ограбили. Еще на семь тысяч взято было одних бурок! Вот как чисто сработали!.. Да чтоб след замести, склад сожгли. Все добро погорело. Что дальше, то больше. Чего ж нам ждать?
В штабе командиры подводили итоги длившемуся весь день бою за Лукьяновскую и Усть-Паденьгу.
Фролов при свете горевшей на столе свечки читал бумаги, поданные ему Драницыным. Фролов так устал за день, что лицо его казалось черным.
Вестовой Соколов стоял у холодной печи.
– Спину греешь? – усмехнулся Валерий, вместе с Любой входя в избу. Они только что закончили проверку постов.
– На Высокой согреемся, – мрачно пробормотал матрос.
– Да, там будет жарко, – сказал Драницын. – Кстати, Павел Игнатьевич, между Высокой и Шолашами имеется большой артиллерийский склад.
– Точно выяснил? – с оживлением спросил его комиссар.
– Да говорят так… Сейчас я распорядился привести в штаб несколько пленных, допросить их… Вот если бы этот склад подорвать…
– А коли мне пойти на Высокую гору? – сказала молчавшая до сих пор Люба. – Я подорву.
– Ах, ты здесь, – взглянув на нее, сказал Фролов. – Знаешь что, милая… не торопись.
– Да коли надобно!
– Не торопись, говорю, – резко сказал комиссар.
«Чего это он?» – обиженно подумала Люба. Она хотела возразить комиссару, однако он снова заговорил с Драницыным. Не прислушиваясь больше к их разговору, Люба громко, во весь рот зевнула и вышла из комнаты.
Благовещенские коммунисты пришли в Усть-Паденьгу ночью. Леля Егорова попала в избу, в которой расположились бойцы лыжной разведки.
– Здесь хоть тепло, – виновато разведя руками, сказал ей провожатый. – Устраивайся пока тут. Утром приходи в штаб.
Печь была жарко натоплена. Стягивая с себя промокшую одежду и пристраивая ее сушиться, партизаны-лыжники вполголоса переговаривались. Из их разговора Леля поняла, что утром они опять уходят куда-то в неприятельский тыл.
Все лавки давно уже были заняты. Даже на полу Леля не видела свободного места. Она растерянно стояла у окна, не зная, что делать. Может быть, пойти в сарай, где разместились остальные благовещенцы?
Дверь избы отворилась, и вошел еще один боец. Леля не сразу узнала в нем женщину. Это была Люба Нестерова.
Люба сняла с плеча винтовку, лыжи поставила в угол и огляделась. Взгляд ее задержался на Леле.
– Ты что, девушка? – спросила Люба. – Ночевать здесь собралась?
Леля объяснила ей свое положение.
– Плохо дело. – Люба покачала головой. – Теперь их пушками не разбудишь.
Она прошлась по избе, бесцеремонно расталкивая спящих, но никто даже не пошевелился.
– Сенька! – сказал она, подходя к молодому бойцу, спавшему на печке.
Боец не отозвался.
Она ткнула его кулаком в правый бок. Он перевалился на левый.
– Ах ты!.. – Люба выругалась. Взяв бойца за плечи, она встряхнула его. – Слезай живо, а то стяну за уши.
Боец проснулся, с сожалением посмотрел на печку, спрыгнул на пол.
– Еще дерется, бесовка, – пробормотал он, потирая бок.
– Сам ты бес! Ишь развалился. Тебе бы еще с лапушкой в обнимку, лежебока! А ты, девушка, чего же? – обратилась она к Леле. – Разувайся да скидывай ватник. Будь как дома, привыкай…
Она сняла даже гимнастерку и бросила ее на солому, Простая холщовая рубаха, заправленная в ватные шаровары, плотно облегала ее стройное тело. Парень покосился на Любу.
– Отвернись, леший! Сто раз вам говорить!.. – крикнула Люба.
Перекинув за спину расплетенные косы, Люба легла. Леля пристроилась рядом.
– Спи, девушка, – ласково сказала ей Люба и, будто жалея, поцеловала в щеку. – Спи, утро вечера мудренее.
Она сразу же заснула, а Леле не спалось. Сердце билось часто, по спине то и дело пробегал озноб.
«Кто она такая? – думала Леля про свою соседку. – Ну, завтра поговорим. А сейчас надо спать».
Леля вспомнила о Драницыне и невольно улыбнулась. Ей стало теплее – то ли от мыслей о Драницыне, то ли оттого, что печка уютно пригревала бок. Потом усталость взяла свое: глаза начали слипаться. Егорова крепко уснула.
Она проснулась только в восьмом часу утра. В окно едва светило солнце. В избе уже никого не было. Только вчерашняя знакомая стояла у окна и расчесывала свои длинные белокурые волосы.
Леля тихо сползла с печки и прислушалась. Над избой с протяжным свистом проносились снаряды и с уханьем рвались где-то вдалеке.
– Что это? – с тревогой спросила Леля.
– Наши бьют, – ответила Люба. – Дорожку нам прокладывают.
– Какие у тебя замечательные волосы! – сказала Леля, оглядывая Любу с головы до ног.
– Была краса, кабы не дождь да осенняя роса, – усмехнулась Люба. – А что, девушка, у тебя женишок или муженек есть?
– Нет… – краснея, ответила Леля.
– Дружок, значит? – Люба засмеялась.
Они сели за стол и выпили по кружке теплой воды, заедая ржаным хлебом с постным маслом и солью. Через четверть часа Люба уже все знала о своей новой знакомой.
– Отец, значит, там, – делая ударение на последнем слове, задумчиво сказала она. – Так, так…
Мысли ее сами собой обратились к Андрею, губы задрожали, на виске задергалась синяя жилочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121