Однако, прежде чем приступить к опыту, надо было ближе узнать больных. Они должны были стать его друзьями и помощниками.
Их было трое: юноша двадцати лет и две девушки – пятнадцати и восемнадцати лет. Старшая в результате несчастной любви приняла едкую щелочь.
«Эти люди душевно потрясены, – сказал себе Курцин, – надо вдохнуть в них надежду и веру». Приглядевшись к своим новым знакомым, он убедился, что они тяготятся необходимостью выплевывать пищу, чтобы снова вводить ее в фистулу желудка, и нашел средство помочь им. Он предложил соединять пищевод и желудок серебряной трубочкой с резиновым шлангом. Это будет искусственный пищевод, да и самую рану никто не увидит: девушка прикроет ее платком, а юноша – галстуком.
– Какое удобство, – убеждал он врачей. – Зайдет наш паренек в бар, выпьет кружку пива, крякнет, улыбнется, и никто не подумает, что у него нет пищевода… Мы должны это сделать, потому что нет у них других, более близких друзей.
Никто с ним не спорил, не возражал, а он снова и снова возвращался все к той же мысли.
Таков стиль работы советского врача: прежде чем лечить физические раны, он возвращает больному душевный покой…
Как было пареньку с таким врачом не подружиться? Удивительно ли, что девушка подарила этому врачу дюжину платочков, любовно вышитых ее рукой.
Опыт с мнимым кормлением во всех подробностях повторял знаменитый эксперимент Ивана Петровича Павлова, с той лишь разницей, что испытания проводились на человеке. Больному давали жареную рыбу, которая, будучи им проглочена, не доходила, однако, до желудка, так как пищеводную трубку на этот момент отводили в сосуд. Из фистулы тем временем показывались первые капельки желудочного сока, то есть повторялось все так же, как в опытах Павлова: еда служила возбудителем сокоотделения. Из полости рта по блуждающему нерву импульсы следовали к желудку. Что это именно так, а не иначе, великий физиолог доказал простым приемом: он рассек блуждающий нерв, и еда уже не вызывала отделения сока.
Легко было проделывать такие опыты в лаборатории. Но каково Курцину повторять их в клинике?
И у человека и у животного блуждающий нерв одинаково действует на железы желудка.
Но Быков обязательно спросит:
«А вы проследили пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам? У животных-то они известны. А у человека?»
Что на это ответить? Не рассекать же у испытуемых блуждающий нерв!
«Вот вам и опыты на человеке, – иронически скажет ученый. – Попробуй обойтись без лаборатории». Возможно, впрочем, и другое: Быков поможет ему, подскажет выход из затруднения. Надумает такое, что удастся, быть может, закончить работу в клинике. «Вот вам, – скажет, – совет. Действуйте, Иван Терентьевич, да смелей. Не пристало нам с вами трудностей страшиться».
Надо знать Константина Михайловича. Он именно так и сделает.
Но в таком случае его, Курцина, долг – еще раз подумать самому, хорошенько потрудиться, прежде чем обращаться за помощью к другим.
С этими мыслями он принялся за дело – и неожиданно нашел поддержку в фармакологии. Она подсказала ему, как проследить пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам. Он впрыснет испытуемым по ампуле атропина и на короткое время выведет этим из строя блуждающий нерв. Возникнет ситуация, как если бы его пересекли. Больному это не принесет ни малейшего вреда.
Закономерность, установленная Павловым на животных, подтвердилась на человеке. После введения атропина еда не вызывала у исследуемых отделения желудочного сока… И эту научную задачу удалось разрешить у изголовья больного. Важность ее вскоре сказалась и принесла медицине великую пользу.
История одного спора
Выслушав аспиранта, Быков сказал:
– Мы снова убедились, что мнимое кормление вызывает у желудочных желез отделение сока. Проверьте теперь, можно ли так же вызвать сокоотделение, раздражая желудок механически.
Странное предложение! До чего эти физиологи склонны избегать клинических тем! Что толку в таком эксперименте?
– Мне кажется, – осторожно заметил Курцин, – что опыты ничего не дадут. Павловская школа держится твердого мнения на этот счет.
– Знаю, знаю, – охотно подтвердил Быков, – однако же медики с ними не согласны. Рассудите нас, попробуйте проверить на людях. Собака собакой, а человек – особая статья, – шутя повторил он слова аспиранта.
– Пробовали и на людях, без малого сто лет, как пробуют, – возражал аспирант.
Курцин как мог отбивался от нежеланной работы. К чему она ему? Никому эти опыты не принесли ни радости, ни удовлетворения. Противники спорят по сей день.
– Многие врачи утверждают, что мы неправы. Иван Петрович нам скажет спасибо, если мы внесем ясность в этот вопрос. Попытайтесь бородкой пера или стеклянной палочкой раздражать стенки желудка. Посоветуйтесь с физиологами, они многое вам расскажут…
Спасибо за рекомендацию, но уж советоваться он будет с клиницистами. У них и опыта больше, и знаний не меньше, и добыли они их не на кроликах и собаках, а на человеке. Не следует переоценивать могущество лабораторного опыта; все тайны организма, его расцвета и упадка, страданий и благополучия будут раскрыты у изголовья больного…
– Врачи говорят, – как бы невзначай вспоминает вдруг аспирант, – что сотрудники Павлова допустили в этих опытах ошибку.
– Возможно, – легко уступает Быков.
– Так думают и некоторые физиологи.
– Физиологи? – переспрашивает ученый и некоторое время молчит.
– Многие физиологи, – невозмутимо продолжает аспирант, – согласны с врачами, что механическое раздражение желудка вызывает отделение сока.
Ученый подумал, что помощник вызывает его на откровенность, и неопределенно кивнул головой.
– И врачи и физиологи, – после короткой паузы продолжал говорить Быков, – будут вам благодарны, если вы разрешите затруднение науки и ответите, достаточно ли одного механического раздражения, чтобы железы выделяли желудочный сок.
Учитель был великодушней ученика. Он знал, что аспирант питает симпатию к клинической практике, мыслит как врач и не слишком доверяет лабораторному опыту, но зачем он противопоставляет физиологу врача? Какой в этом смысл? Через всю жизнь пронес Быков свою любовь к медицине, его привязанность к ней жива по сей день, по ту сторону лаборатории ему неизменно видится клиника…
Судьбе было угодно, чтобы благотворное влияние врачей, счастливо возникшее в дни детства Курцина, получило свое продолжение. Место дяди-профессора занял профессор Обуховской больницы Михаил Алексеевич Горшков. Знаток желудочно-кишечных заболеваний, он поддержал в аспиранте интерес к врачеванию и со временем стал его духовным отцом.
Как большинство практикующих терапевтов, профессор верил, что ложе больного – лучшая школа для познания организма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Их было трое: юноша двадцати лет и две девушки – пятнадцати и восемнадцати лет. Старшая в результате несчастной любви приняла едкую щелочь.
«Эти люди душевно потрясены, – сказал себе Курцин, – надо вдохнуть в них надежду и веру». Приглядевшись к своим новым знакомым, он убедился, что они тяготятся необходимостью выплевывать пищу, чтобы снова вводить ее в фистулу желудка, и нашел средство помочь им. Он предложил соединять пищевод и желудок серебряной трубочкой с резиновым шлангом. Это будет искусственный пищевод, да и самую рану никто не увидит: девушка прикроет ее платком, а юноша – галстуком.
– Какое удобство, – убеждал он врачей. – Зайдет наш паренек в бар, выпьет кружку пива, крякнет, улыбнется, и никто не подумает, что у него нет пищевода… Мы должны это сделать, потому что нет у них других, более близких друзей.
Никто с ним не спорил, не возражал, а он снова и снова возвращался все к той же мысли.
Таков стиль работы советского врача: прежде чем лечить физические раны, он возвращает больному душевный покой…
Как было пареньку с таким врачом не подружиться? Удивительно ли, что девушка подарила этому врачу дюжину платочков, любовно вышитых ее рукой.
Опыт с мнимым кормлением во всех подробностях повторял знаменитый эксперимент Ивана Петровича Павлова, с той лишь разницей, что испытания проводились на человеке. Больному давали жареную рыбу, которая, будучи им проглочена, не доходила, однако, до желудка, так как пищеводную трубку на этот момент отводили в сосуд. Из фистулы тем временем показывались первые капельки желудочного сока, то есть повторялось все так же, как в опытах Павлова: еда служила возбудителем сокоотделения. Из полости рта по блуждающему нерву импульсы следовали к желудку. Что это именно так, а не иначе, великий физиолог доказал простым приемом: он рассек блуждающий нерв, и еда уже не вызывала отделения сока.
Легко было проделывать такие опыты в лаборатории. Но каково Курцину повторять их в клинике?
И у человека и у животного блуждающий нерв одинаково действует на железы желудка.
Но Быков обязательно спросит:
«А вы проследили пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам? У животных-то они известны. А у человека?»
Что на это ответить? Не рассекать же у испытуемых блуждающий нерв!
«Вот вам и опыты на человеке, – иронически скажет ученый. – Попробуй обойтись без лаборатории». Возможно, впрочем, и другое: Быков поможет ему, подскажет выход из затруднения. Надумает такое, что удастся, быть может, закончить работу в клинике. «Вот вам, – скажет, – совет. Действуйте, Иван Терентьевич, да смелей. Не пристало нам с вами трудностей страшиться».
Надо знать Константина Михайловича. Он именно так и сделает.
Но в таком случае его, Курцина, долг – еще раз подумать самому, хорошенько потрудиться, прежде чем обращаться за помощью к другим.
С этими мыслями он принялся за дело – и неожиданно нашел поддержку в фармакологии. Она подсказала ему, как проследить пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам. Он впрыснет испытуемым по ампуле атропина и на короткое время выведет этим из строя блуждающий нерв. Возникнет ситуация, как если бы его пересекли. Больному это не принесет ни малейшего вреда.
Закономерность, установленная Павловым на животных, подтвердилась на человеке. После введения атропина еда не вызывала у исследуемых отделения желудочного сока… И эту научную задачу удалось разрешить у изголовья больного. Важность ее вскоре сказалась и принесла медицине великую пользу.
История одного спора
Выслушав аспиранта, Быков сказал:
– Мы снова убедились, что мнимое кормление вызывает у желудочных желез отделение сока. Проверьте теперь, можно ли так же вызвать сокоотделение, раздражая желудок механически.
Странное предложение! До чего эти физиологи склонны избегать клинических тем! Что толку в таком эксперименте?
– Мне кажется, – осторожно заметил Курцин, – что опыты ничего не дадут. Павловская школа держится твердого мнения на этот счет.
– Знаю, знаю, – охотно подтвердил Быков, – однако же медики с ними не согласны. Рассудите нас, попробуйте проверить на людях. Собака собакой, а человек – особая статья, – шутя повторил он слова аспиранта.
– Пробовали и на людях, без малого сто лет, как пробуют, – возражал аспирант.
Курцин как мог отбивался от нежеланной работы. К чему она ему? Никому эти опыты не принесли ни радости, ни удовлетворения. Противники спорят по сей день.
– Многие врачи утверждают, что мы неправы. Иван Петрович нам скажет спасибо, если мы внесем ясность в этот вопрос. Попытайтесь бородкой пера или стеклянной палочкой раздражать стенки желудка. Посоветуйтесь с физиологами, они многое вам расскажут…
Спасибо за рекомендацию, но уж советоваться он будет с клиницистами. У них и опыта больше, и знаний не меньше, и добыли они их не на кроликах и собаках, а на человеке. Не следует переоценивать могущество лабораторного опыта; все тайны организма, его расцвета и упадка, страданий и благополучия будут раскрыты у изголовья больного…
– Врачи говорят, – как бы невзначай вспоминает вдруг аспирант, – что сотрудники Павлова допустили в этих опытах ошибку.
– Возможно, – легко уступает Быков.
– Так думают и некоторые физиологи.
– Физиологи? – переспрашивает ученый и некоторое время молчит.
– Многие физиологи, – невозмутимо продолжает аспирант, – согласны с врачами, что механическое раздражение желудка вызывает отделение сока.
Ученый подумал, что помощник вызывает его на откровенность, и неопределенно кивнул головой.
– И врачи и физиологи, – после короткой паузы продолжал говорить Быков, – будут вам благодарны, если вы разрешите затруднение науки и ответите, достаточно ли одного механического раздражения, чтобы железы выделяли желудочный сок.
Учитель был великодушней ученика. Он знал, что аспирант питает симпатию к клинической практике, мыслит как врач и не слишком доверяет лабораторному опыту, но зачем он противопоставляет физиологу врача? Какой в этом смысл? Через всю жизнь пронес Быков свою любовь к медицине, его привязанность к ней жива по сей день, по ту сторону лаборатории ему неизменно видится клиника…
Судьбе было угодно, чтобы благотворное влияние врачей, счастливо возникшее в дни детства Курцина, получило свое продолжение. Место дяди-профессора занял профессор Обуховской больницы Михаил Алексеевич Горшков. Знаток желудочно-кишечных заболеваний, он поддержал в аспиранте интерес к врачеванию и со временем стал его духовным отцом.
Как большинство практикующих терапевтов, профессор верил, что ложе больного – лучшая школа для познания организма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135