Он умоляет испытуемых именем науки, которой они дорожат, доводить себя до крайнего изнурения, не щадить своего внимания, напрягать память, пока хватит сил, из любого занятия сделать истинное испытание для мозга…
Они торжественно обещали не щадить себя.
Пока студенты, выполняя не предусмотренное планом задание, набивали свои головы знаниями, перенапрягали память и внимание, Быков аккуратно приходил в лабораторию и, просмотрев тетрадь наблюдений, обращался к помощнику с одним и тем же вопросом:
– Что у вас нового, Александр Алексеевич?
В последнее время опыты не содержали ничего интересного, и ученый уходил разочарованным или, подавляя неудовольствие, бросал:
– Работать надо, как Павлов, не щадя своих сил, трудиться, как Введенский, отдавший свою жизнь изучению нервно-мышечного аппарата.
Рогов молча выслушивал упреки. Лицо его при этом выражало такую покорность, что Быкову становилось не по себе. Признание собственной вины – оружие обоюдоострое: облегчая сердце виновного, оно обременяет порой совесть того, кто от этой вины уже пострадал…
Надо прямо сказать, молодой человек находился в серьезной тревоге. Он предчувствовал бурю и мысленно готовился к ней. Ученый в гневе бывает суровым, умеет браниться и распекать. «Не следует браться не за свое дело, – скажет он тоном, который уже сам по себе служит доказательством его правоты. – Вы позволили себе нескромность, полагая, будто знаете лучше других, что важно и неважно в физиологии».
Испытуемые честно исполняли свой долг. После напряженных умственных занятий они приходили в лабораторию, чтобы дать плетисмографу вычертить в линиях влияние метронома на их кровеносные сосуды. Во всех случаях повторялось одно и то же: недавно еще прочные временные связи почти вовсе не проявлялись. В этот момент они разделяли судьбу давно усвоенных знаний, смытых временем и давно поблекших в мозгу.
Рогов мог наконец считать, что гроза миновала. Довольный удачей, Быков с интересом выслушает его, многозначительно кивнет головой и, как всегда, когда опыт доставляет ему удовольствие, скажет: «Вот мы махнули куда… Идеи Павлова опять себя оправдали… Хорошо… Вы дельный человек, Александр Алексеевич… Немного упрямый, а в общем – хороший малый…»
В ответ на это Рогов развернет перед профессором свои тщательно отработанные кривые, в которых отразилась вся сложность исследований, успехи и неудачи молодого искателя истины.
Он не ошибся. Быков с интересом выслушал его, просмотрел записи плетисмографа и с удовлетворением сказал:
– Хорошо!
Рогов выжидал. Он знал, что за этим будет сказано нечто как будто само собой разумеющееся и вместе с тем неожиданное, новое.
– Умственное переутомление, – заключил Рогов, – приводит к тому же, что и физическое. Мы убедились, что между корой головного мозга и кровеносными сосудами существует интимное взаимодействие. Усталая голова потому и не приемлет науку, что там как бы образуется барьер для раздражений, идущих из внешнего мира. Возникает своего рода замкнутый механизм, ограждающий мозг от перенапряжения.
– Я так и думал, – безмятежно согласился ученый, – разве я вам этого не говорил?
Рогов чуть улыбнулся и с едва заметной иронией сказал:
– Конечно, говорили, и говорили, вероятно, не раз…
Сосуды образуют временные связи
Был 1928 год – первый год первой пятилетки. Чье сердце тогда не было исполнено счастливых надежд! Удивительно ли, что молодой педагог с большей охотой штудировал пятилетний план и обсуждал его со школьниками, чем бывал в лаборатории Быкова. Именно в этом 1928 году между профессором и его учеником произошла любопытная беседа.
– Вы, я вижу, решили посвятить свою жизнь преподаванию, – начал ученый. – А как же с вашим намерением сочетать физиологию с педагогикой? Мы решили вас оставить аспирантом при кафедре анатомии и физиологии. Со временем – и, надеюсь, скоро – вы получите ученую степень.
Предложение вызвало долгое раздумье, слишком продолжительное, чтобы можно было предвидеть решительное «да».
– Я всегда мечтал сочетать исследовательскую деятельность с педагогической…
– И превосходно! Сможете руководить студенческими семинарами, – продолжал Быков, – возможно, даже с начала года.
Чаша весов заколебалась, слишком веским был довод, брошенный ученым.
– Мне кажется, – упавшим голосом произнес Рогов, – что я рожден быть учителем. Ученый из меня не выйдет.
– Почему? Наука не привлекает вас?
Рогов встрепенулся, словно эти слова больно задели его.
– Привлекает, Константин Михайлович, и очень, но каждому, как мне кажется, отведено свое. Нам как бы положено заниматься одним и мечтать о другом.
Он заметно побледнел от волнения.
– Никому ничего не положено, – притворно сердился профессор, – все зависит от нас. Надо смело и уверенно следовать за своей мечтой, чтобы осуществить ее.
– Было бы нелогичным, – слабо защищался Рогов от внезапно нагрянувшего искушения, – расстаться со школой… Я полюбил своих воспитанников, и мне будет трудно без них…
Быков уловил происшедшую перемену и деликатно закончил шуткой:
– Не следует бояться того, что принято считать нелогичным. Природа учит нас, что и нелогичное укладывается в порядок вещей.
– Неужели так? – удивился помощник, все еще не отделавшийся от раздирающих его сомнений.
– Несомненно, – последовал обнадеживающий ответ. – Красные тельца крови, призванные питать организм кислородом, вопреки всякой логике склонны к сближению с окисью углерода, которая нас убивает. Мозговые ткани так тяготеют к алкоголю, что их порой невозможно разлучить. Не в кишечнике и не в крови задерживается этот зловредный продукт, а в жидкости, омывающей мозг. Вот вам и логика. Теперь позвольте сообщить вам, что мы вновь приступаем к опытам над кровообращением. Будем вырабатывать временную связь, которая не сужает, а расширяет сосуды. Заставим человека покраснеть при одном лишь зажигании лампочки.
На этот раз ученик не задал ни единого вопроса. Его молчание означало согласие.
– Мы выяснили с вами, – сказал Быков, – что можно средствами временных связей вызывать сужение кровеносных сосудов и замедлять кровяной ток. Может ли так же условный раздражитель расширять сосуды и усиливать кровообращение? Из практики мы знаем, что, предавшись горестным или радостным воспоминаниям, многие могут краснеть и бледнеть. Особенно это удается актерам. Они вызывают у себя румянец или бледность во время игры, а в некоторых случаях и состояние, близкое к обмороку.
Таково было введение, за которым последовали удивительные дела.
Профессор и его сотрудник не замедлили приступить к работе.
Прежнюю методику не изменили: в змеевик пускали теплую воду, исследуемый вкладывал между кольцами руку, плетисмограф регистрировал изменение объема в кровеносной сети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Они торжественно обещали не щадить себя.
Пока студенты, выполняя не предусмотренное планом задание, набивали свои головы знаниями, перенапрягали память и внимание, Быков аккуратно приходил в лабораторию и, просмотрев тетрадь наблюдений, обращался к помощнику с одним и тем же вопросом:
– Что у вас нового, Александр Алексеевич?
В последнее время опыты не содержали ничего интересного, и ученый уходил разочарованным или, подавляя неудовольствие, бросал:
– Работать надо, как Павлов, не щадя своих сил, трудиться, как Введенский, отдавший свою жизнь изучению нервно-мышечного аппарата.
Рогов молча выслушивал упреки. Лицо его при этом выражало такую покорность, что Быкову становилось не по себе. Признание собственной вины – оружие обоюдоострое: облегчая сердце виновного, оно обременяет порой совесть того, кто от этой вины уже пострадал…
Надо прямо сказать, молодой человек находился в серьезной тревоге. Он предчувствовал бурю и мысленно готовился к ней. Ученый в гневе бывает суровым, умеет браниться и распекать. «Не следует браться не за свое дело, – скажет он тоном, который уже сам по себе служит доказательством его правоты. – Вы позволили себе нескромность, полагая, будто знаете лучше других, что важно и неважно в физиологии».
Испытуемые честно исполняли свой долг. После напряженных умственных занятий они приходили в лабораторию, чтобы дать плетисмографу вычертить в линиях влияние метронома на их кровеносные сосуды. Во всех случаях повторялось одно и то же: недавно еще прочные временные связи почти вовсе не проявлялись. В этот момент они разделяли судьбу давно усвоенных знаний, смытых временем и давно поблекших в мозгу.
Рогов мог наконец считать, что гроза миновала. Довольный удачей, Быков с интересом выслушает его, многозначительно кивнет головой и, как всегда, когда опыт доставляет ему удовольствие, скажет: «Вот мы махнули куда… Идеи Павлова опять себя оправдали… Хорошо… Вы дельный человек, Александр Алексеевич… Немного упрямый, а в общем – хороший малый…»
В ответ на это Рогов развернет перед профессором свои тщательно отработанные кривые, в которых отразилась вся сложность исследований, успехи и неудачи молодого искателя истины.
Он не ошибся. Быков с интересом выслушал его, просмотрел записи плетисмографа и с удовлетворением сказал:
– Хорошо!
Рогов выжидал. Он знал, что за этим будет сказано нечто как будто само собой разумеющееся и вместе с тем неожиданное, новое.
– Умственное переутомление, – заключил Рогов, – приводит к тому же, что и физическое. Мы убедились, что между корой головного мозга и кровеносными сосудами существует интимное взаимодействие. Усталая голова потому и не приемлет науку, что там как бы образуется барьер для раздражений, идущих из внешнего мира. Возникает своего рода замкнутый механизм, ограждающий мозг от перенапряжения.
– Я так и думал, – безмятежно согласился ученый, – разве я вам этого не говорил?
Рогов чуть улыбнулся и с едва заметной иронией сказал:
– Конечно, говорили, и говорили, вероятно, не раз…
Сосуды образуют временные связи
Был 1928 год – первый год первой пятилетки. Чье сердце тогда не было исполнено счастливых надежд! Удивительно ли, что молодой педагог с большей охотой штудировал пятилетний план и обсуждал его со школьниками, чем бывал в лаборатории Быкова. Именно в этом 1928 году между профессором и его учеником произошла любопытная беседа.
– Вы, я вижу, решили посвятить свою жизнь преподаванию, – начал ученый. – А как же с вашим намерением сочетать физиологию с педагогикой? Мы решили вас оставить аспирантом при кафедре анатомии и физиологии. Со временем – и, надеюсь, скоро – вы получите ученую степень.
Предложение вызвало долгое раздумье, слишком продолжительное, чтобы можно было предвидеть решительное «да».
– Я всегда мечтал сочетать исследовательскую деятельность с педагогической…
– И превосходно! Сможете руководить студенческими семинарами, – продолжал Быков, – возможно, даже с начала года.
Чаша весов заколебалась, слишком веским был довод, брошенный ученым.
– Мне кажется, – упавшим голосом произнес Рогов, – что я рожден быть учителем. Ученый из меня не выйдет.
– Почему? Наука не привлекает вас?
Рогов встрепенулся, словно эти слова больно задели его.
– Привлекает, Константин Михайлович, и очень, но каждому, как мне кажется, отведено свое. Нам как бы положено заниматься одним и мечтать о другом.
Он заметно побледнел от волнения.
– Никому ничего не положено, – притворно сердился профессор, – все зависит от нас. Надо смело и уверенно следовать за своей мечтой, чтобы осуществить ее.
– Было бы нелогичным, – слабо защищался Рогов от внезапно нагрянувшего искушения, – расстаться со школой… Я полюбил своих воспитанников, и мне будет трудно без них…
Быков уловил происшедшую перемену и деликатно закончил шуткой:
– Не следует бояться того, что принято считать нелогичным. Природа учит нас, что и нелогичное укладывается в порядок вещей.
– Неужели так? – удивился помощник, все еще не отделавшийся от раздирающих его сомнений.
– Несомненно, – последовал обнадеживающий ответ. – Красные тельца крови, призванные питать организм кислородом, вопреки всякой логике склонны к сближению с окисью углерода, которая нас убивает. Мозговые ткани так тяготеют к алкоголю, что их порой невозможно разлучить. Не в кишечнике и не в крови задерживается этот зловредный продукт, а в жидкости, омывающей мозг. Вот вам и логика. Теперь позвольте сообщить вам, что мы вновь приступаем к опытам над кровообращением. Будем вырабатывать временную связь, которая не сужает, а расширяет сосуды. Заставим человека покраснеть при одном лишь зажигании лампочки.
На этот раз ученик не задал ни единого вопроса. Его молчание означало согласие.
– Мы выяснили с вами, – сказал Быков, – что можно средствами временных связей вызывать сужение кровеносных сосудов и замедлять кровяной ток. Может ли так же условный раздражитель расширять сосуды и усиливать кровообращение? Из практики мы знаем, что, предавшись горестным или радостным воспоминаниям, многие могут краснеть и бледнеть. Особенно это удается актерам. Они вызывают у себя румянец или бледность во время игры, а в некоторых случаях и состояние, близкое к обмороку.
Таково было введение, за которым последовали удивительные дела.
Профессор и его сотрудник не замедлили приступить к работе.
Прежнюю методику не изменили: в змеевик пускали теплую воду, исследуемый вкладывал между кольцами руку, плетисмограф регистрировал изменение объема в кровеносной сети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135