И предательство Гарри открывалось мне с новых ужасных сторон.
У пристани я нашла только плоскодонку. Подвесной мотор стоял на своем месте, но ключа в замке зажигания не было. Тогда я вспомнила о направлении течения в эти часы и поняла, что смогу добраться до яхты и без мотора. Под задней скамейкой отыскала весла, установила их, оттолкнулась от пристани и быстро выплыла на середину реки. Течение подхватило и понесло меня. Было темно, над рекой все еще висел плотный туман, но я ни на секунду не сомневалась, что найду «Минерву». Моя ярость должна была привести меня к ней.
Доусона куда-то вызывают, и когда он вскоре возвращается, то предлагает сделать перерыв. Мы с Леонардом выходим прогуляться на улицу и безуспешно ищем какое-нибудь укромное прохладное местечко, где можно было бы спрятаться от полуденной жары.
– Это ужасно! – причитает Леонард по мере того, как мы приближаемся к тому месту, где по нашим расчетам должно находиться кафе. Это в двух кварталах от полицейского участка. – Ужасно! Но в некотором смысле, узнав, что это могло быть убийство, я, как ни странно, испытал чувство облегчения. Ведь самоубийство – это что-то совсем страшное. – Леонард смотрит на меня, ожидая ответа. Не дождавшись никакой реакции, спрашивает деловым тоном: – Вы хотите, чтобы я сообщил об этом вашим родственникам?
Мысль о том, что о подозрении на убийство узнает еще кто-то, неприятна мне.
– Нет, не сейчас.
– Но пресса… Боюсь, газетчики быстро пронюхают…
Кафе закрылось – еще одна примета кризиса. Мы поворачиваем обратно.
– Значит, родственникам все же придется сказать, – соглашаюсь я и тут же внутренне пугаюсь того, что это будет означать для Энн, Дианы, Чарльза и других.
В комнате полицейского участка мы собираемся уже как старые знакомые. Каждый занимает свое привычное место. Осуществляются обычные ритуалы с раздачей чая и включением магнитофона.
Судя по всему, Доусон чувствует себя все хуже. Глаза у него сильно слезятся и выглядят как стеклянные. Кожа вокруг ноздрей покраснела и припухла. Вместо носового платка он теперь использует бумажные салфетки – коробка с ними стоит на столе справа от него.
Леонард, решивший, судя по всему, искупить вину за предыдущее молчание, делает длинное заявление о неприемлемости столь долгого допроса. Действительно, уже пять часов вечера.
– Мы никого не собираемся задерживать дольше, чем требуется, – весомо отвечает Доусон и поправляет лежащие перед ним бумаги. Затем он переводит взгляд на меня. – Миссис Ричмонд, не могли бы мы поговорить с вами о некоторых эпизодах вечера пятницы двадцать шестого марта? – Голос у Доусона стал более жестким, и у меня создается впечатление, что происходит это не только от его простуды. – Вы отправились на ужин к мисс Синклер около шести вечера?
Я соглашаюсь.
– А во сколько вы уехали от мисс Синклер?
– Мне казалось, что я уже говорила вам. Где-то около десяти.
– Вы уверены?
– Ну… может, немного пораньше. Я не помню.
Доусон бросает на меня странный взгляд, будто уличает во лжи.
– Вы поехали прямо домой?
– Да.
Инспектор болезненно кашляет.
– А потом?
– Я кое-что сделала по дому и легла спать.
– Во сколько именно вы могли лечь спать в тот вечер?
– Полагаю, около двенадцати.
– После того, как вы вернулись домой, поступали ли на ваш телефон звонки?
Доусон неожиданно упирается в меня взглядом. Но я не отвожу глаз. Я готовилась к этому вопросу, хотя и боялась его. Я знаю, что должна сказать. Но мне следовало бы отрепетировать свой ответ получше.
Я делаю вид, что роюсь в своей не такой уж надежной памяти.
– Нет, я не помню, чтобы мне кто-то звонил.
– А в районе одиннадцати пятнадцати?
– Не думаю. Правда, в то время я, наверное, была в ванной и могла не слышать звонка. Дело в том, что когда я нахожусь в ванной, то часто включаю радио.
– Значит, если кто-то звонил вам в одиннадцать пятнадцать в тот вечер, вы могли не услышать этот звонок?
– Да. Но информацию должен был принять автоответчик.
– Понятно. И в какое время вы прослушали бы ее?
– Скорее всего, на следующее утро.
Доусон громко откашливается.
– А утром следующего дня на автоответчике была какая-нибудь запись?
Я задумчиво качаю головой и поджимаю губы.
– Теперь это трудно вспомнить.
Инспектор слегка прищуривается.
– А вы бы вспомнили, если бы это был звонок от вашего мужа?
Я изумленно смотрю на Доусона и полушепотом произношу:
– Конечно.
– На следующее утро на автоответчике не было информации от вашего мужа?
Я продолжаю удивленно смотреть на инспектора. Потом, собравшись с силами, отрицательно качаю головой.
– Вы абсолютно уверены в этом?
– Да. Но я не понимаю… Вы говорите, что мой муж звонил в тот вечер домой?
Доусон с важным видом выпячивает нижнюю губу.
– В одиннадцать пятнадцать того вечера с мобильного телефона вашего мужа звонили по вашему домашнему номеру.
Я не скрываю, что поражена.
– Так вы говорите, что никакого сообщения на автоответчике не было? – спрашивает Доусон.
– Нет, не было.
– Кто-то еще мог прослушать запись?
Я неуверенно качаю головой.
– Вряд ли.
– Что же тогда могло с ней случиться? У вас есть какие-нибудь предположения?
Я ерзаю в кресле. Затем делаю неопределенный жест рукой.
– Может, Гарри ничего не диктовал на автоответчик?
– Компьютер отметил время разговора, миссис Ричмонд. Оно составило шесть минут.
Сердце у меня холодеет. Все! Вот и все! Я не думала, что тот разговор был таким долгим. Смотрю в сторону, чувствую, как по спине у меня скатываются капельки пота. Я понимаю, что чем дольше молчу, тем больше выдаю себя. Но ничего не могу поделать с охватившим меня чувством панического страха. На секунду в голову приходит безумная мысль признать все и покончить с этим мучением. Но каким-то образом мне удается оттолкнуть ее от себя. Усилием воли я заставляю себя поднять взгляд на Доусона и отрицательно покачать головой.
– У вас есть какое-нибудь объяснение?
– Нет.
– В доме не было кого-нибудь еще, кто мог ответить на звонок?
Сердце у меня снова екает: он знает о Кэти! Наверняка знает! Но тут же я заставляю себя повторить в памяти тон его вопроса и, успокаиваясь, отношу его к обычной педантичной манере Доусона. И тихим голосом говорю, что кроме меня в доме никого не было.
Инспектор не повторяет своего вопроса.
А у меня перед глазами встает картина: Кэти лежит в полузабытьи на моей кровати, звонит телефон, она неуверенно протягивает руку к трубке. Я на «Минерве». Судорожно прижимаю сотовый телефон к уху и все время повторяю одну и ту же фразу: «Я немного задержусь, дорогая. А ты спи. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Спи.» Может, мне не стоило звонить, но я не могла обойтись без того, чтобы не поговорить с дочерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
У пристани я нашла только плоскодонку. Подвесной мотор стоял на своем месте, но ключа в замке зажигания не было. Тогда я вспомнила о направлении течения в эти часы и поняла, что смогу добраться до яхты и без мотора. Под задней скамейкой отыскала весла, установила их, оттолкнулась от пристани и быстро выплыла на середину реки. Течение подхватило и понесло меня. Было темно, над рекой все еще висел плотный туман, но я ни на секунду не сомневалась, что найду «Минерву». Моя ярость должна была привести меня к ней.
Доусона куда-то вызывают, и когда он вскоре возвращается, то предлагает сделать перерыв. Мы с Леонардом выходим прогуляться на улицу и безуспешно ищем какое-нибудь укромное прохладное местечко, где можно было бы спрятаться от полуденной жары.
– Это ужасно! – причитает Леонард по мере того, как мы приближаемся к тому месту, где по нашим расчетам должно находиться кафе. Это в двух кварталах от полицейского участка. – Ужасно! Но в некотором смысле, узнав, что это могло быть убийство, я, как ни странно, испытал чувство облегчения. Ведь самоубийство – это что-то совсем страшное. – Леонард смотрит на меня, ожидая ответа. Не дождавшись никакой реакции, спрашивает деловым тоном: – Вы хотите, чтобы я сообщил об этом вашим родственникам?
Мысль о том, что о подозрении на убийство узнает еще кто-то, неприятна мне.
– Нет, не сейчас.
– Но пресса… Боюсь, газетчики быстро пронюхают…
Кафе закрылось – еще одна примета кризиса. Мы поворачиваем обратно.
– Значит, родственникам все же придется сказать, – соглашаюсь я и тут же внутренне пугаюсь того, что это будет означать для Энн, Дианы, Чарльза и других.
В комнате полицейского участка мы собираемся уже как старые знакомые. Каждый занимает свое привычное место. Осуществляются обычные ритуалы с раздачей чая и включением магнитофона.
Судя по всему, Доусон чувствует себя все хуже. Глаза у него сильно слезятся и выглядят как стеклянные. Кожа вокруг ноздрей покраснела и припухла. Вместо носового платка он теперь использует бумажные салфетки – коробка с ними стоит на столе справа от него.
Леонард, решивший, судя по всему, искупить вину за предыдущее молчание, делает длинное заявление о неприемлемости столь долгого допроса. Действительно, уже пять часов вечера.
– Мы никого не собираемся задерживать дольше, чем требуется, – весомо отвечает Доусон и поправляет лежащие перед ним бумаги. Затем он переводит взгляд на меня. – Миссис Ричмонд, не могли бы мы поговорить с вами о некоторых эпизодах вечера пятницы двадцать шестого марта? – Голос у Доусона стал более жестким, и у меня создается впечатление, что происходит это не только от его простуды. – Вы отправились на ужин к мисс Синклер около шести вечера?
Я соглашаюсь.
– А во сколько вы уехали от мисс Синклер?
– Мне казалось, что я уже говорила вам. Где-то около десяти.
– Вы уверены?
– Ну… может, немного пораньше. Я не помню.
Доусон бросает на меня странный взгляд, будто уличает во лжи.
– Вы поехали прямо домой?
– Да.
Инспектор болезненно кашляет.
– А потом?
– Я кое-что сделала по дому и легла спать.
– Во сколько именно вы могли лечь спать в тот вечер?
– Полагаю, около двенадцати.
– После того, как вы вернулись домой, поступали ли на ваш телефон звонки?
Доусон неожиданно упирается в меня взглядом. Но я не отвожу глаз. Я готовилась к этому вопросу, хотя и боялась его. Я знаю, что должна сказать. Но мне следовало бы отрепетировать свой ответ получше.
Я делаю вид, что роюсь в своей не такой уж надежной памяти.
– Нет, я не помню, чтобы мне кто-то звонил.
– А в районе одиннадцати пятнадцати?
– Не думаю. Правда, в то время я, наверное, была в ванной и могла не слышать звонка. Дело в том, что когда я нахожусь в ванной, то часто включаю радио.
– Значит, если кто-то звонил вам в одиннадцать пятнадцать в тот вечер, вы могли не услышать этот звонок?
– Да. Но информацию должен был принять автоответчик.
– Понятно. И в какое время вы прослушали бы ее?
– Скорее всего, на следующее утро.
Доусон громко откашливается.
– А утром следующего дня на автоответчике была какая-нибудь запись?
Я задумчиво качаю головой и поджимаю губы.
– Теперь это трудно вспомнить.
Инспектор слегка прищуривается.
– А вы бы вспомнили, если бы это был звонок от вашего мужа?
Я изумленно смотрю на Доусона и полушепотом произношу:
– Конечно.
– На следующее утро на автоответчике не было информации от вашего мужа?
Я продолжаю удивленно смотреть на инспектора. Потом, собравшись с силами, отрицательно качаю головой.
– Вы абсолютно уверены в этом?
– Да. Но я не понимаю… Вы говорите, что мой муж звонил в тот вечер домой?
Доусон с важным видом выпячивает нижнюю губу.
– В одиннадцать пятнадцать того вечера с мобильного телефона вашего мужа звонили по вашему домашнему номеру.
Я не скрываю, что поражена.
– Так вы говорите, что никакого сообщения на автоответчике не было? – спрашивает Доусон.
– Нет, не было.
– Кто-то еще мог прослушать запись?
Я неуверенно качаю головой.
– Вряд ли.
– Что же тогда могло с ней случиться? У вас есть какие-нибудь предположения?
Я ерзаю в кресле. Затем делаю неопределенный жест рукой.
– Может, Гарри ничего не диктовал на автоответчик?
– Компьютер отметил время разговора, миссис Ричмонд. Оно составило шесть минут.
Сердце у меня холодеет. Все! Вот и все! Я не думала, что тот разговор был таким долгим. Смотрю в сторону, чувствую, как по спине у меня скатываются капельки пота. Я понимаю, что чем дольше молчу, тем больше выдаю себя. Но ничего не могу поделать с охватившим меня чувством панического страха. На секунду в голову приходит безумная мысль признать все и покончить с этим мучением. Но каким-то образом мне удается оттолкнуть ее от себя. Усилием воли я заставляю себя поднять взгляд на Доусона и отрицательно покачать головой.
– У вас есть какое-нибудь объяснение?
– Нет.
– В доме не было кого-нибудь еще, кто мог ответить на звонок?
Сердце у меня снова екает: он знает о Кэти! Наверняка знает! Но тут же я заставляю себя повторить в памяти тон его вопроса и, успокаиваясь, отношу его к обычной педантичной манере Доусона. И тихим голосом говорю, что кроме меня в доме никого не было.
Инспектор не повторяет своего вопроса.
А у меня перед глазами встает картина: Кэти лежит в полузабытьи на моей кровати, звонит телефон, она неуверенно протягивает руку к трубке. Я на «Минерве». Судорожно прижимаю сотовый телефон к уху и все время повторяю одну и ту же фразу: «Я немного задержусь, дорогая. А ты спи. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Спи.» Может, мне не стоило звонить, но я не могла обойтись без того, чтобы не поговорить с дочерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114