– Я ей все расскажу, – объявила Инга.
В желудке у Теда всколыхнулась жаркая волна страха, он почувствовал, что шатается.
– Инга, пожалуйста.
– Ты живешь во лжи, – обвинила она. Тед едва не плакал.
– Пожалуйста.
А Глория и дети между тем уже подошли. Эмили шагнула к Инге и предложила ей картофельных чипсов.
– Там небось столпотворение? – спросила детей Инга.
– Уйма народищу, – ответил Перри и рассмеялся, как если бы слова пришлись ему по вкусу.
Подошла вагонетка; Тед размышлял про себя, не выбить ли ему окно и не выброситься ли на скалы или, как вариант, не сбросить ли туда Ингу. Он держался рядом с Глорией, дабы пресечь любые Ингины поползновения, но девушка встала у противоположной стены вместе с детьми и показывала им что-то в окне. Все трое весело хихикали.
На автостоянке они распрощались, и Тед, ощущая странную легкость, покатил домой. Глория заметила, что ему не по себе, и спросила, не болит ли у него голова; и Тед сказал, болит. Дети тут же уснули, а Глория, откинувшись на сиденье, мурлыкала себе под нос какой-то мотивчик. Теду, хочешь не хочешь, предстояло рассказать ей, что он совал свой пестик в Ингину ступочку. Потому что если Инга все выложит первой, Глория от него точно уйдет, но если он сам скажет Глории, что, да, он поддался слабости, повел себя как последний трус, да, он понимает, что оступился, и ему ужасно жаль, но этого никогда, никогда больше не повторится, ведь он так любит ее и детей, – тогда есть шанс, ну, малая толика шанса, что Глория его, чего доброго, отравит, или застрелит, или зарежет – но не уйдет.
Поэтому тем же вечером Тед вошел в ванную комнату, пока Глория «отмокала» в горячей воде. Он опустил крышку унитаза и уселся на нее как на стул.
– Я здорово не в форме, – заметила Глория. – Прогулка-то сказывается. Завтра все мышцы будут ныть.
– У меня тоже, – кивнул Тед.
– Слушай, я, часом, не растолстела? – спросила она.
– Нет, – отозвался он, ничуть не погрешив против истины. – Глория, я должен тебе кое-что рассказать. – Глория выжидательно глядела на него – о, как доверчиво! – Насчет Инги. – Вот так же затравленно смотрит олень, внезапно застигнутый светом фар; Тед знал, что она знает: на педаль тормоза вовремя не нажмут.
– Так что насчет Инги?
– Глория, я с ней спал.
Глория отвернулась, затем схватила мыло и принялась яростно мыться.
– Глория…
– Не смей произносить моего имени.
– Мне страшно жаль. Я люблю тебя, я оступился, я люблю детей, я люблю тебя, и мне жаль, мне страшно жаль.
Глория ушла под воду, чтобы намочить волосы, вынырнула, потянулась за шампунем.
– Не будешь ли ты так добр закрыть за собою дверь?
Тед так и сделал, но, затворяя дверь ванной, гадал про себя, эту ли дверь она имела в виду.
В ту ночь Глория ничего ему не сказала, не накричала на него, не расплакалась, не велела ему перебираться на диван или еще куда. Но сама легла спать в махровом халате и в носках, развернулась спиной к нему и поджала колени.
После Тедовой измены Глория не ушла от мужа и прогонять его тоже не стала. Она заставила его ползать на брюхе – и, к вящему ужасу Теда, он обнаружил, что в этом деле дока. Он всякий день умолял жену о прощении – пока не почувствовал, что совершенно опустошен. Однако к попытке уйти из жизни подтолкнуло его отнюдь не унижение, а то же самое, что привело к интрижке с Ингой – чувство скуки, убежденность в том, что жизнь все равно кончена, что он никому не нужен.
Теперь Тед сидел в той же самой ванне, в которой в тот вечер плескалась Глория; сидел с кое-как притороченной к телу головой – и жизнь его была сшита заново на живую нитку ничуть не менее грубо.
Глава 3
Секс с Глорией никогда не был уж вовсе пресным, хотя Тед в нечастые и нетипичные для него минуты рефлексии второго порядка с трудом ответил бы, что такое в его представлении увлекательный секс. Они совмещали соответствующие части анатомии, затевали не лишенную приятности возню; оба утверждали, что получают некое общее, пусть и неопределенное удовлетворение. До интрижки с Ингой Тед и Глория имели регулярные половые сношения в обычной, традиционной позе и от случая к случаю занимались еще и оральным сексом. Когда же Тед начал свои адюльтерные поползновения, частота секса с Глорией сперва резко выросла, а затем быстро сошла на нет. К вящему его изумлению, выдумывать оправдания оказалось проще простого; Тед даже был слегка раздосадован тем, что оправдания эти принимаются как само собою разумеющееся. После его исповеди в ванной Стриты если чему и предавались, так это, так сказать, анти-сексу: активному отказу от участия в пресловутом акте, что привело к постепенному, но неоспоримому умалению его некогда если и не горделивого, то не вовсе лишенного гордости органа. Но постепенно все наладилось; Глория простила мужа, и вместе они мало-помалу вернулись к сексу: сперва – как к действу покаяния и епитимьи со стороны Теда, а затем – как к акту низменного наслаждения.
В день мужнего воскрешения, точно так же, как в ночь его признания насчет интрижки с Ингой, Глория забралась в постель, обмотавшись несколькими слоями одежды. Однако ж спиной к мужу, как в тот раз, она не повернулась, а легла лицом к нему. Тед смотрел на жену; ему отчаянно хотелось сказать ей, что ему страшно жаль – жаль не из-за той досадной интрижки и прочих жалких и недостойных поступков, совершенных за много лет; ему страшно жаль, что сейчас он подвергает жену этой пытке – пытке непониманием.
– Это в самом деле ты? – спросила Глория.
– Да вроде бы, – отозвался Тед. И погладил ее по лицу.
– Мне так страшно, – пожаловалась она.
– Мне тоже.
– Поцелуй меня, – сказала Глория.
Тед перегнулся через нее и приблизил губы к ее губам. Никогда еще ни один поцелуй не походил так на первый поцелуй – ни его первый поцелуй с Глорией, когда оба были еще студентами, ни самый первый его поцелуй с тринадцатилетней Мег Толлисон, когда ему было двенадцать. Губы Глории казались наэлектризованными – пухлые, полные, влажные; язык ее едва коснулся его языка, – и Теда с головой захлестнула неодолимая волна. Тед любил жену в тот миг – потому что он всегда ее любил, но любил особенно – за то, что она от него не убегает. Он сам себе казался чудовищем, ожившим вурдалаком, но Глория целовала его, целовала, несмотря на страх и неуверенность, несмотря на жуткую, отвратительную реальность его присутствия. Вот она коснулась его волос, провела ладонью по уху, нащупала швы на шее. Потеребила ногтями стежки – во всяком случае, ощущение было ровно такое – и застонала.
– Возьми меня, Тед, – сказала Глория. Она в жизни не говорила ему ничего подобного; прозвучало это незнакомо и чудно, однако до странности уместно. – Возьми меня, – повторила она.
Тед зарылся лицом в шею жены;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65