Тед кивнул.
– Меня зовут Горацио Салли. Очень рад, что вы нашлись. Ваша жена ужасно тревожится. – Он протянул Теду руку.
Тед ответил рукопожатием.
– Моя жена – добрая женщина. С детьми все в порядке?
Салли оглянулся.
– Вроде бы да. А с вами?
– Кто знает, – отозвался Тед. – Кто знает.
Воодушевленный Освальд Эйвери попытался прорваться обратно на базу, дабы продолжать исследования – и был застрелен молодым рядовым из Аллайанса, штат Небраска. Безротый Иисус-19 по-прежнему прятался у Негации Фрашкарт и ее ревностной паствы. Его переодели в белую рубашку и тренировочные брюки, подобно всем прочим, и приставили стирать одежду и убирать мусор и прочие, менее аппетитные отходы.
Набежали журналисты с кинокамерами и прожекторами – здрасте, давно не виделись! – превращая сумеречное утро в яркий полдень. Тед заплутал во времени, как никогда прежде. Позвольте, а когда же он, собственно, умер? Когда побывал в плену у сектантов? Когда видел свою семью в последний раз? Мозг его был настолько полон жизни, а тело настолько безжизненно, что Тед твердо знал: плоть мертва – ни тебе пульса, ни тебе кровотока. И в глубине – леденящий смрад смерти. Ощутив его на краткий миг, Тед удивился, с какой стати смрад не просачивается наружу и не возвещает всем вокруг, что мертвец и в самом деле мертв.
Репортеры из служб новостей расспрашивали Теда, каково это – чувствовать себя героем. Он отвечал, что не имеет понятия. Его спрашивали, как он узнал про детей. Он отвечал, что это как раз совершенно не важно, а важно только то, что теперь с детьми все в порядке. Его спрашивали, понял ли он наконец, жив он или мертв, и он отвечал, что не понял. Его снова и снова величали героем – пронзительными, действующими на нервы голосами. Его называли защитником детей, суперзвездой, поборником справедливости, спасителем.
Со временем журналисты взялись за детей – личности их были установлены, истории – выслушаны, и лица с молочных пакетов наконец-то обрели имена, – и Салли сумел увести Теда прочь от стервятников, усадить его в «форд» и увезти.
– Вы работаете на мою жену? – спросил Тед.
– Я работаю на страховую компанию.
– Им придется заплатить.
Салли опустил стекло до половины и искоса глянул на швы вдоль Тедовой шеи.
– С какой бы стати?
– Да потому, что если кто-либо когда-либо и был мертв, так это я.
– То есть я беседую с покойником?
Тед покачал головой.
– Вы беседуете со мной, а так уж вышло, что я мертв, выключен из жизни, лишен физиологических функций. Я – призрак, у которого осталось тело. Так ли это странно?
Салли промолчал.
– Я умер, спустя пару дней очнулся мертвым, мертв и ныне, но это никоим образом не имеет отношения к тому, что я здесь, разговариваю с вами и могу коснуться вашего плеча. Как вам это нравится?
– Я отвезу вас домой, к жене. Попытайтесь быть живым ради нее. По-моему, для вашей семьи это очень много значит.
Несколько миль они ехали молча; наконец Салли спросил:
– Зачем вы вернулись за детьми?
– Пришлось. Детей нужно было спасти.
Салли кивнул.
– Вы меня боитесь? – спросил Тед.
– А надо? – откликнулся Салли.
– Нет, вовсе нет. – Тед всмотрелся в лицо собеседника: тот следил за дорогой и одновременно поглядывал в зеркало заднего вида. – Но вы боитесь. Я бы предпочел, чтобы было иначе – но вы все равно боитесь.
Проснувшись в четыре утра и обнаружив, что Ричард так и задремал на стуле, Глория почувствовала себя обманщицей. Почувствовала себя изменницей – ну и прекрасно! Ричард мягкий, Ричард добрый; все прекрасно – и точка.
Перри крепко спал; он вне опасности, уверяла медсестра. Голос сестры звучал так спокойно, так непринужденно, что Глория наконец и в самом деле поверила, что с Перри все будет в порядке. Ричард свозил ее домой переодеться.
– Ханна отвезет меня назад, – заявила Глория.
– Как скажешь.
– Так и скажу.
Глория заверила Эмили, что с Перри все благополучно, и машинально принялась готовить завтрак. В дверь позвонили. Она выключила газ под чайником и вышла из кухни. Подумала, а вдруг это Тед – и непроизвольно ускорила шаг, а, осознав это, одновременно разволновалась и устыдилась.
Эмили поспешила за матерью и встала у лестницы, пока та открывала дверь.
При виде Теда Глория «сломалась» и рухнула на колени. Эмили подбежала к матери и крепко обняла ее, разрыдавшись заодно с ней, уткнулась лицом ей в грудь, – так крепко, как только смогла, – и в хлопчатобумажную ткань, и в плоть, заглушающие всхлипывания.
Салли шагнул назад.
Тед нагнулся и обнял жену и дочь.
Глава 4
Было что-то в интонациях их рыданий, что Теда не затронуло. Ему хотелось поплакать с ними вместе, но Тед каким-то непостижимым образом понял, что их всплеск эмоций вызван отнюдь не его возвращением. Он скользнул взглядом по лестнице, по гостиной, по двери в кухню.
– А где Перри? – спросил он.
Глория и Эмили зарыдали громче.
– Где Перри?
Глория затихла и глянула на мужа: в ее глазах читались не только смятение и горе, но и гнев, и осуждение, а еще – мольба. Тед изучил и оценил выражение ее лица – и постиг непостижимое. Он сполз на пол, плюхнулся прямо на задницу, но слез не было, и слов – тоже. Он почувствовал, что кожа его холодеет – становится такой, какой ей полагалось быть всю дорогу, учитывая, что внутри него, в глубине, царил ледяной холод.
В комнату вошла Ханна – и громко взвизгнула при виде Теда.
Тед оглянулся на нее.
– Перри?
– Все будет хорошо, – заверила Ханна.
В сознании Теда промелькнула мысль о воскрешении Перри – о, как больно и как тошнотворно! – и он опечалился еще больше.
– С Перри приключился несчастный случай, – пояснила Глория. Но ближе к Теду не придвинулась. – Он упал и поранился, сейчас с ним все в порядке.
– Он… – Тед прикусил язык. Как спросить то, о чем он подумал? Мальчик умер? Жив Перри вообще или нет?
– Сотрясение мозга и рука сломана, – сообщила Ханна. – Это самое худшее.
Эмили поспешно отпрянула от отца подальше. Не дрожа, нет – но где-то на грани дрожи.
Ханна увела Эмили на прогулку; Тед с Глорией сидели за столом в столовой. В доме царила мертвая тишина. Оба молчали.
– Поверить не могу, – выговорила наконец Глория.
– Нам надо пойти проведать Перри, – сказал Тед.
Глория кивнула.
Тед мучился чувством утраты – как ни странно, одновременно чувствуя, что на самом деле грусть – удел Глории, что он тут только затем, чтобы утешить ее в собственной смерти, что неким образом он вне всего этого. Разумеется, он вне всего этого. Он умер для мира – и значит, для мира чувств тоже. Он коснулся руки Глории – коснулся как друг, со странной отстраненностью, которая завораживала его и вместе с тем внушала отвращение. Теперь Тед понимал, что горевали здесь не о нем, а о Перри, о том, что едва не потеряли мальчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65