Глория сидела у компьютерного стола толстошеего детектива по имени Тара Бенуа, в прошлом – морского пехотинца.
– Смотри, тетя с усами, – шепнул Перри матери – и под взглядом детектива Бенуа теснее прильнул к ней.
– Вы говорите, вашего мужа похитили, – сказала Бенуа; голос ее для женщины был не таким уж и гулким, но терялся где-то в глотке.
– Его действительно похитили. На глазах у двухсот человек, – подтвердила Глория. Она скользнула взглядом по пушку над губой собеседницы, затем по волосам: волосы закрывали детективу уши и падали до плеч, однако сверху сидели на голове точно баклажанного цвета берет.
– Все эти люди были свидетелями похищения?
– Не совсем. Мы пытались незамеченными выбраться из супермаркета через заднюю дверь, чтобы миновать журналистов, и тут моего мужа похитили. – Глория крепче обняла детей, что с обеих сторон жались к ней.
Эмили не глядела на полицейского. Она смотрела в окно, на плотное бурое марево, оно же – небо.
Подошел еще один детектив, наклонился к самому уху Бенуа, прошептал что-то, прыснул, отошел. Бенуа не рассмеялась; собственно говоря, она либо вообще не знала, что такое смех, либо не умела смеяться.
– Вы знаете, кто его похитил? – спросила Бенуа.
– Нет.
– Журналисты?
– Нет, не они, – сказала Глория. – По крайней мере я так не думаю.
– Вы разглядели лица похитителей? – осведомилась Бенуа, отхлебывая из баночки с диетической колой. – Описать их можете? Высокие или низкие, мужчины или женщины, волосы темные или светлые?
– Нет, – категорически отрезала Глория. – Не могу.
– А ты что видел? – спросила Бенуа у Перри, наклонившись вперед и демонстрируя ему усики над верхней губой.
Перри не нашел в себе сил поговорить с тетей. Пережитые треволнения сказывались на мальчике – ручонки у него дрожали.
Тот же вопрос Бенуа переадресовала Эмили.
– Я ничего не видела, – отозвалась Эмили. – Я просто услышала крики – и папа исчез.
Бенуа, кивнув, забарабанила пальцами по клавиатуре.
– Имя: Теодор Стрит, – проговорила она, вводя информацию. – Рост?
– Чуть меньше шести футов, – ответила Глория. – Да вы же видели моего мужа по телевизору.
– Какие-либо особые приметы?
Глория начинала терять терпение; нога ее раздраженно постукивала по полу.
– У него шрам вокруг всей шеи. Сплошной шов, так сказать.
Бенуа набила и это.
– На днях ему, знаете ли, начисто отрезало голову, но с тех пор ее прикрепили на место.
Бенуа набила и это.
– Наблюдается ярко выраженное и характерное отсутствие физиологических функций и каких-либо звуков, с ними связанных. – Глория покачала головой. – Да ко всем чертям, вы отлично знаете, о ком идет речь! – Глория мысленно пожурила себя за выбор словечка «черти»: кто знает, не к ним ли ненадолго заглянул Тед и не там ли гостит посейчас. Она и дети уж точно живут в некоем подобии ада.
Бенуа продолжала печатать.
– Что вы печатаете?
Бенуа продолжала печатать.
Глория встала и вместе с детьми направилась к двери.
– Мы еще не закончили, – воззвала Бенуа.
– Мы – закончили, – отрезала Глория.
Выходя из участка вслед за матерью, Перри заметил, что молодой полицейский улыбается ему, и улыбнулся в ответ. Скользнул взглядом по револьверу у него на поясе, залюбовался блестящим иссиня-черным металлом – такой весь из себя чистенький, отполированный, аккуратненький! – и задумался, в своем нежном возрасте еще и переломов не знавший, а каково это – умереть.
Сны Теда ни на что другое и не претендовали – сны себе и сны, при том, что пересказать их в реалистическом ключе было делом не из простых. Глория и дети, отец Теда и Барби Бекер, все – в красном, рассевшись на деревянных скамейках седьмого ряда из двадцати – на самых дешевых зрительских местах, – глядели, как Тед играет в волейбол на пляже внизу. В одной команде с Тедом оказался президент Соединенных Штатов, одетый в красно-бело-синие трусы «Спидо». Они стояли вдвоем по одну сторону высоко натянутой сетки, напротив Большого Папы и человека по имени Верной Хауэлл.[xvii] Пузо Большого Папы колыхалось над красными трусами, а мясистые ножищи тряслись как желе; он изо всех сил пытался добежать и ударить по мячу, но тщетно – и всякий раз Хауэлл обрушивал на него поток визгливых упреков.
– Да поднажми же, мистер Жирный Зад, а ну, поднажми! – кричал Хауэлл. Хауэлл был – сама усредненность; тошнотворно заурядный и незабываемый уже тем, что был абсолютно забываем.
– Иди на х… мистер Отставалло! – парировал Большой Папа.
– Не смей меня так называть! – гаркнул Хауэлл.
– Отставалло! – повторил Большой Папа.
– Да ты просто завидуешь, – проговорил Хауэлл, проводя большим пальцем по внутренней кромке трусов.
– Чему тут завидовать-то? – усмехнулся Большой Папа.
– Тому, что я – избранный, – сказал Хауэлл. – Тому, что я увел с собою пятьдесят. Тому, что я – мученик. Тому, что я – Иисус Христос.
– Иисус Христос – это я, – возразил Большой Папа, всей своей жирной тушей подступая вплотную к Хауэллу и глядя прямо в его неприятно заурядное лицо.
– Да ладно вам, играть давайте! – крикнул президент. – Наша подача.
– Оставь нас в покое, ты! – рявкнул Большой Папа.
– Ага, отвали! – поддержал его Хауэлл. – Отзови своих псов! Отзови своих псов! Отзови своих псов! – нараспев затянул он.
Президент подал, мяч взвился высоко в воздух. Он летел все выше и выше – и наконец превратился в крохотное пятнышко на фоне неба. Тед оглянулся на семью: те следили за траекторией мяча. Все выше и выше. А затем пятнышко замерло, зависло в пространстве – зависло надолго, прежде чем мяч начал падать.
– Это фокус такой, – сообщил Хауэлл и извлек из трусов пистолет. – Дай-ка я застрелю тебя, – предложил он Большому Папе. – Это наш единственный выход.
– Сперва застрелись сам, – посоветовал Большой Папа.
Тед не сводил глаз со зрительских рядов: Глория схватила детей и крепко прижала их к себе; те уткнулись носами ей в грудь. Отец Теда неотрывно следил за приближающимся мячом. Барби Бекер строчила что-то в блокноте.
– Мяч летит, – сообщил президент и поддернул обтягивающие плавки. – Летит. Приготовились.
Хауэлл приставил пистолет к виску и нажал на курок. Голова треснула, словно картонка из-под яиц, кровь хлынула на песок и на обширную грудь Большого Папы, мозг скорее вытек, нежели вылетел из черепной коробки, и, похоже, только в силу этого Хауэлл потерял равновесие и опрокинулся на песок лицом вверх.
– Он мертв, – сообщил Большой Папа так, словно ничего подобного не ждал. И, глядя сквозь сетку на противоположную сторону поля, пояснил: – Это вы его убили.
Отец Теда подал голос – и волейбольный мяч с сокрушительным, сотрясшим землю стуком приземлился точнехонько за пределами поля.
– Папа! Осторожно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Смотри, тетя с усами, – шепнул Перри матери – и под взглядом детектива Бенуа теснее прильнул к ней.
– Вы говорите, вашего мужа похитили, – сказала Бенуа; голос ее для женщины был не таким уж и гулким, но терялся где-то в глотке.
– Его действительно похитили. На глазах у двухсот человек, – подтвердила Глория. Она скользнула взглядом по пушку над губой собеседницы, затем по волосам: волосы закрывали детективу уши и падали до плеч, однако сверху сидели на голове точно баклажанного цвета берет.
– Все эти люди были свидетелями похищения?
– Не совсем. Мы пытались незамеченными выбраться из супермаркета через заднюю дверь, чтобы миновать журналистов, и тут моего мужа похитили. – Глория крепче обняла детей, что с обеих сторон жались к ней.
Эмили не глядела на полицейского. Она смотрела в окно, на плотное бурое марево, оно же – небо.
Подошел еще один детектив, наклонился к самому уху Бенуа, прошептал что-то, прыснул, отошел. Бенуа не рассмеялась; собственно говоря, она либо вообще не знала, что такое смех, либо не умела смеяться.
– Вы знаете, кто его похитил? – спросила Бенуа.
– Нет.
– Журналисты?
– Нет, не они, – сказала Глория. – По крайней мере я так не думаю.
– Вы разглядели лица похитителей? – осведомилась Бенуа, отхлебывая из баночки с диетической колой. – Описать их можете? Высокие или низкие, мужчины или женщины, волосы темные или светлые?
– Нет, – категорически отрезала Глория. – Не могу.
– А ты что видел? – спросила Бенуа у Перри, наклонившись вперед и демонстрируя ему усики над верхней губой.
Перри не нашел в себе сил поговорить с тетей. Пережитые треволнения сказывались на мальчике – ручонки у него дрожали.
Тот же вопрос Бенуа переадресовала Эмили.
– Я ничего не видела, – отозвалась Эмили. – Я просто услышала крики – и папа исчез.
Бенуа, кивнув, забарабанила пальцами по клавиатуре.
– Имя: Теодор Стрит, – проговорила она, вводя информацию. – Рост?
– Чуть меньше шести футов, – ответила Глория. – Да вы же видели моего мужа по телевизору.
– Какие-либо особые приметы?
Глория начинала терять терпение; нога ее раздраженно постукивала по полу.
– У него шрам вокруг всей шеи. Сплошной шов, так сказать.
Бенуа набила и это.
– На днях ему, знаете ли, начисто отрезало голову, но с тех пор ее прикрепили на место.
Бенуа набила и это.
– Наблюдается ярко выраженное и характерное отсутствие физиологических функций и каких-либо звуков, с ними связанных. – Глория покачала головой. – Да ко всем чертям, вы отлично знаете, о ком идет речь! – Глория мысленно пожурила себя за выбор словечка «черти»: кто знает, не к ним ли ненадолго заглянул Тед и не там ли гостит посейчас. Она и дети уж точно живут в некоем подобии ада.
Бенуа продолжала печатать.
– Что вы печатаете?
Бенуа продолжала печатать.
Глория встала и вместе с детьми направилась к двери.
– Мы еще не закончили, – воззвала Бенуа.
– Мы – закончили, – отрезала Глория.
Выходя из участка вслед за матерью, Перри заметил, что молодой полицейский улыбается ему, и улыбнулся в ответ. Скользнул взглядом по револьверу у него на поясе, залюбовался блестящим иссиня-черным металлом – такой весь из себя чистенький, отполированный, аккуратненький! – и задумался, в своем нежном возрасте еще и переломов не знавший, а каково это – умереть.
Сны Теда ни на что другое и не претендовали – сны себе и сны, при том, что пересказать их в реалистическом ключе было делом не из простых. Глория и дети, отец Теда и Барби Бекер, все – в красном, рассевшись на деревянных скамейках седьмого ряда из двадцати – на самых дешевых зрительских местах, – глядели, как Тед играет в волейбол на пляже внизу. В одной команде с Тедом оказался президент Соединенных Штатов, одетый в красно-бело-синие трусы «Спидо». Они стояли вдвоем по одну сторону высоко натянутой сетки, напротив Большого Папы и человека по имени Верной Хауэлл.[xvii] Пузо Большого Папы колыхалось над красными трусами, а мясистые ножищи тряслись как желе; он изо всех сил пытался добежать и ударить по мячу, но тщетно – и всякий раз Хауэлл обрушивал на него поток визгливых упреков.
– Да поднажми же, мистер Жирный Зад, а ну, поднажми! – кричал Хауэлл. Хауэлл был – сама усредненность; тошнотворно заурядный и незабываемый уже тем, что был абсолютно забываем.
– Иди на х… мистер Отставалло! – парировал Большой Папа.
– Не смей меня так называть! – гаркнул Хауэлл.
– Отставалло! – повторил Большой Папа.
– Да ты просто завидуешь, – проговорил Хауэлл, проводя большим пальцем по внутренней кромке трусов.
– Чему тут завидовать-то? – усмехнулся Большой Папа.
– Тому, что я – избранный, – сказал Хауэлл. – Тому, что я увел с собою пятьдесят. Тому, что я – мученик. Тому, что я – Иисус Христос.
– Иисус Христос – это я, – возразил Большой Папа, всей своей жирной тушей подступая вплотную к Хауэллу и глядя прямо в его неприятно заурядное лицо.
– Да ладно вам, играть давайте! – крикнул президент. – Наша подача.
– Оставь нас в покое, ты! – рявкнул Большой Папа.
– Ага, отвали! – поддержал его Хауэлл. – Отзови своих псов! Отзови своих псов! Отзови своих псов! – нараспев затянул он.
Президент подал, мяч взвился высоко в воздух. Он летел все выше и выше – и наконец превратился в крохотное пятнышко на фоне неба. Тед оглянулся на семью: те следили за траекторией мяча. Все выше и выше. А затем пятнышко замерло, зависло в пространстве – зависло надолго, прежде чем мяч начал падать.
– Это фокус такой, – сообщил Хауэлл и извлек из трусов пистолет. – Дай-ка я застрелю тебя, – предложил он Большому Папе. – Это наш единственный выход.
– Сперва застрелись сам, – посоветовал Большой Папа.
Тед не сводил глаз со зрительских рядов: Глория схватила детей и крепко прижала их к себе; те уткнулись носами ей в грудь. Отец Теда неотрывно следил за приближающимся мячом. Барби Бекер строчила что-то в блокноте.
– Мяч летит, – сообщил президент и поддернул обтягивающие плавки. – Летит. Приготовились.
Хауэлл приставил пистолет к виску и нажал на курок. Голова треснула, словно картонка из-под яиц, кровь хлынула на песок и на обширную грудь Большого Папы, мозг скорее вытек, нежели вылетел из черепной коробки, и, похоже, только в силу этого Хауэлл потерял равновесие и опрокинулся на песок лицом вверх.
– Он мертв, – сообщил Большой Папа так, словно ничего подобного не ждал. И, глядя сквозь сетку на противоположную сторону поля, пояснил: – Это вы его убили.
Отец Теда подал голос – и волейбольный мяч с сокрушительным, сотрясшим землю стуком приземлился точнехонько за пределами поля.
– Папа! Осторожно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65