А вот стали опять жевать коку, все и вернулось, все, как прежде.
Распрощавшись, Дионисио пошел к хижине, где жили девушки, а старуха подняла руку и пробормотала:
– Благослови, Господь, Избавителя. – Затем повернулась к мужу и треснула его по башке. – Как поженились, я никогда не отказывалась с тобой потешиться!
– Так мы не женились, – сказал старик.
Старуха помолчала в раздумье, затем ответила:
– А тоже неплохо, кто ж это выдержит – твоей женой быть?
Дионисио отыскал машину и увидел, что она украшена белыми цветами. Пока он озадаченно разглядывал автомобиль, из хижины вышли девушки. Одна, почтительно коснувшись руки Дионисио, сказала:
– Вот уж два года, как ты убил Заправилу.
Дионисио вздохнул: если б все начать заново. Он расцеловал девушек в щеки и сказал:
– Машина мне сегодня понадобится. Боюсь, цветы ваши погибнут.
Инес, младшая из девушек, пожав плечами, улыбнулась:
– Такая уж у них природа.
Она сбегала в хижину и вынесла завернутый в пальмовый лист кусок желе из гуайявы; Дионисио с благодарностью принял угощение «на дорожку». Чтобы не тревожить старый аккумулятор, он завел машину ручкой, а девушки закричали: «Ух ты!» и захлопали в ладоши, когда двигатель выстрелил сизым облаком пахучего дыма, унесшимся по склону горы с клубами пыли.
Дионисио прикатил в родной городок Ипасуэно и поставил машину на площади. Дорогу на Санта Мария Вирген устилали белые цветы – нежданный подарок мулам из караванов, что везли люцерну, шнурки для ботинок, заводные игрушки, самодельные бейсболки и упаковки с листьями коки в кусках, чтоб удобно положить за щеку.
В ответ на обрушившуюся славу Дионисио научился быть неприметным. Нет, он не превращался, как все говорили, в невидимку, но передвигался так, что лишь после его ухода народ соображал: а ведь только сейчас Избавитель был здесь, и широко распространенное заблуждение, мол, Дионисио – призрак, только укреплялось. Сначала он отправился в Квартал Заправилы: тот обветшал, но атмосфера опасности исчезла. Дионисио постоял у фонарного столба, на котором тогда подвесили Пабло Экобандодо, глянул на покосившуюся церквушку с облезлой позолотой. Вид упадка его радовал: былую роскошь создали на кокаиновые деньги – постыдное великолепие на человеческой крови; всем известно, что зло наркоторговли от богатства, а не от бедности.
Дионисио отправился в полицейский участок и спросил Агустина. Вышел молодой полицейский, они поздоровались и обнялись. Агустин, с удовольствием отметив, что Дионисио по-прежнему носит пистолет Рамона, сказал:
– Эй, Дио, нужно забрать у тебя револьвер. Счастье твое, что я раньше не заметил, это ж казенное имущество.
– А он тебе кое-что принес, – ответил Дионисио. Вынув из дула пробку от микстурного пузырька, он вытряхнул тонкую сигару и протянул ее Агустину. – В память о Рамоне; это тебе, если дашь мне бесплатно позвонить по служебному телефону.
– Я тебя арестую за неудачный подкуп офицера полиции, – хохотнул Агустин. – Но потом освобожу, если согласишься пропустить со мной стаканчик. Телефон в кабинете.
Дионисио позвонил в контору «Белой Овцы» – «Издание книг для стран зоны кастильского диалекта». Он вызвал большой переполох, когда назвался и спросил управляющего; тот моментально подскочил к аппарату, желая узнать, чем может быть полезен. Когда Дионисио сказал, что хочет забрать все излишки: хорошие, но не проданные книги, остатки прежних изданий, поврежденные, но годные для чтения экземпляры, управляющий, оправившись от удивления, сообщил: у них скопилось большое количество томов «Доньи Барбары» Ромуло Гальегоса.
– Мы думали, действие авторского права уже закончилось, выпустили книгу, а потом оказалось, что права по-прежнему у какой-то венесуэльской компании, так что продавать не смогли… Желаете, чтобы я прислал сотню экземпляров в полицейский участок Ипасуэно? Вы серьезно?… Конечно, вы не шутите, прошу извинить, просто я так удивился… Да, хорошо. Время от времени я буду присылать еще, но не бульварные романы и подобный хлам… Обижаете, сеньор Виво, хлам мы не издаем.
Потом управляющий попросил о небольшой ответной любезности.
– Хорошо, – сказал Дионисио, выслушав просьбу, – я не возражаю, можете использовать лозунг «Дионисио Виво рекомендует наши книги», только не в рекламе всякого хлама… Да, я знаю, вы не издаете хлам, но если вдруг случайно окажется, что все же издаете, то не будете использовать мое имя, договорились?
Агустин с Дионисио отправились в бордель мадам Розы пропустить по стаканчику и вспомнить дни, когда в саду Дионисио все время появлялись трупы, и Рамон еще был жив, и Аника. Потом Дионисио пошел на кладбище, посидел у могилы Рамона, беседуя с ним, словно тот рядом. Положил на могилу белый цветок и отправился навестить Анику. Стекло портрета треснуло. На фотографии Аника улыбалась. Дионисио приложил к губам кончики пальцев и коснулся ее лица. Опустил на могилу два белых цветка и пошел опять в заведение мадам Розы повидаться с Бархатной Луизой. Он хотел, чтобы кто-нибудь его обнял и понял, как ему пусто.
18, в которой его превосходительство президент Веракрус, не шибко жульничая, побеждает на всеобщих выборах (2)
Влияние доктора Галико, отца нации, по-прежнему ощущалось повсеместно, и присутствие его всепроникающего призрака было вполне осязаемо. Он один шел против течения в ту пору, когда лидеры свежеиспеченных независимых государств старались перещеголять друг друга в европеизации самих себя и своих стран. Широко распространено мнение: латиноамериканец – больше европеец, чем испанец, потому что испанец – сначала испанец, а уж потом европеец. То же касается француза – он прежде всего француз, – и вообще всех народов Европы. Латиноамериканцы видят Европу со стороны как целое, и оттого могут считать себя истинными представителями этого континента, на нем даже не побывав.
Но не таков был доктор Галико – выдающийся туземец своего времени. Он поощрял изучение индейских языков и запрещал любого рода торговлю с заграницей, целью ставя самодостаточность во избежание господства иностранной экономики. В период его абсолютной диктатуры, длившейся тридцать один год, три месяца и двенадцать дней, ни один гражданин не покинул страну, а въехали только четыре иностранца, причем на условии, что не предпримут попытки выезда. Рискнувшего сбежать ботаника повесили перед дворцом на дереве и разнесли пулями в куски, достаточно мелкие, чтобы избавить грифов от труда раздирать останки.
Ни один историк не мог с уверенностью сказать, кто такой доктор Галико – просвещенный благодетель или сумасшедший преступник, что не помешало его посмертному возвеличиванию в национальные герои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Распрощавшись, Дионисио пошел к хижине, где жили девушки, а старуха подняла руку и пробормотала:
– Благослови, Господь, Избавителя. – Затем повернулась к мужу и треснула его по башке. – Как поженились, я никогда не отказывалась с тобой потешиться!
– Так мы не женились, – сказал старик.
Старуха помолчала в раздумье, затем ответила:
– А тоже неплохо, кто ж это выдержит – твоей женой быть?
Дионисио отыскал машину и увидел, что она украшена белыми цветами. Пока он озадаченно разглядывал автомобиль, из хижины вышли девушки. Одна, почтительно коснувшись руки Дионисио, сказала:
– Вот уж два года, как ты убил Заправилу.
Дионисио вздохнул: если б все начать заново. Он расцеловал девушек в щеки и сказал:
– Машина мне сегодня понадобится. Боюсь, цветы ваши погибнут.
Инес, младшая из девушек, пожав плечами, улыбнулась:
– Такая уж у них природа.
Она сбегала в хижину и вынесла завернутый в пальмовый лист кусок желе из гуайявы; Дионисио с благодарностью принял угощение «на дорожку». Чтобы не тревожить старый аккумулятор, он завел машину ручкой, а девушки закричали: «Ух ты!» и захлопали в ладоши, когда двигатель выстрелил сизым облаком пахучего дыма, унесшимся по склону горы с клубами пыли.
Дионисио прикатил в родной городок Ипасуэно и поставил машину на площади. Дорогу на Санта Мария Вирген устилали белые цветы – нежданный подарок мулам из караванов, что везли люцерну, шнурки для ботинок, заводные игрушки, самодельные бейсболки и упаковки с листьями коки в кусках, чтоб удобно положить за щеку.
В ответ на обрушившуюся славу Дионисио научился быть неприметным. Нет, он не превращался, как все говорили, в невидимку, но передвигался так, что лишь после его ухода народ соображал: а ведь только сейчас Избавитель был здесь, и широко распространенное заблуждение, мол, Дионисио – призрак, только укреплялось. Сначала он отправился в Квартал Заправилы: тот обветшал, но атмосфера опасности исчезла. Дионисио постоял у фонарного столба, на котором тогда подвесили Пабло Экобандодо, глянул на покосившуюся церквушку с облезлой позолотой. Вид упадка его радовал: былую роскошь создали на кокаиновые деньги – постыдное великолепие на человеческой крови; всем известно, что зло наркоторговли от богатства, а не от бедности.
Дионисио отправился в полицейский участок и спросил Агустина. Вышел молодой полицейский, они поздоровались и обнялись. Агустин, с удовольствием отметив, что Дионисио по-прежнему носит пистолет Рамона, сказал:
– Эй, Дио, нужно забрать у тебя револьвер. Счастье твое, что я раньше не заметил, это ж казенное имущество.
– А он тебе кое-что принес, – ответил Дионисио. Вынув из дула пробку от микстурного пузырька, он вытряхнул тонкую сигару и протянул ее Агустину. – В память о Рамоне; это тебе, если дашь мне бесплатно позвонить по служебному телефону.
– Я тебя арестую за неудачный подкуп офицера полиции, – хохотнул Агустин. – Но потом освобожу, если согласишься пропустить со мной стаканчик. Телефон в кабинете.
Дионисио позвонил в контору «Белой Овцы» – «Издание книг для стран зоны кастильского диалекта». Он вызвал большой переполох, когда назвался и спросил управляющего; тот моментально подскочил к аппарату, желая узнать, чем может быть полезен. Когда Дионисио сказал, что хочет забрать все излишки: хорошие, но не проданные книги, остатки прежних изданий, поврежденные, но годные для чтения экземпляры, управляющий, оправившись от удивления, сообщил: у них скопилось большое количество томов «Доньи Барбары» Ромуло Гальегоса.
– Мы думали, действие авторского права уже закончилось, выпустили книгу, а потом оказалось, что права по-прежнему у какой-то венесуэльской компании, так что продавать не смогли… Желаете, чтобы я прислал сотню экземпляров в полицейский участок Ипасуэно? Вы серьезно?… Конечно, вы не шутите, прошу извинить, просто я так удивился… Да, хорошо. Время от времени я буду присылать еще, но не бульварные романы и подобный хлам… Обижаете, сеньор Виво, хлам мы не издаем.
Потом управляющий попросил о небольшой ответной любезности.
– Хорошо, – сказал Дионисио, выслушав просьбу, – я не возражаю, можете использовать лозунг «Дионисио Виво рекомендует наши книги», только не в рекламе всякого хлама… Да, я знаю, вы не издаете хлам, но если вдруг случайно окажется, что все же издаете, то не будете использовать мое имя, договорились?
Агустин с Дионисио отправились в бордель мадам Розы пропустить по стаканчику и вспомнить дни, когда в саду Дионисио все время появлялись трупы, и Рамон еще был жив, и Аника. Потом Дионисио пошел на кладбище, посидел у могилы Рамона, беседуя с ним, словно тот рядом. Положил на могилу белый цветок и отправился навестить Анику. Стекло портрета треснуло. На фотографии Аника улыбалась. Дионисио приложил к губам кончики пальцев и коснулся ее лица. Опустил на могилу два белых цветка и пошел опять в заведение мадам Розы повидаться с Бархатной Луизой. Он хотел, чтобы кто-нибудь его обнял и понял, как ему пусто.
18, в которой его превосходительство президент Веракрус, не шибко жульничая, побеждает на всеобщих выборах (2)
Влияние доктора Галико, отца нации, по-прежнему ощущалось повсеместно, и присутствие его всепроникающего призрака было вполне осязаемо. Он один шел против течения в ту пору, когда лидеры свежеиспеченных независимых государств старались перещеголять друг друга в европеизации самих себя и своих стран. Широко распространено мнение: латиноамериканец – больше европеец, чем испанец, потому что испанец – сначала испанец, а уж потом европеец. То же касается француза – он прежде всего француз, – и вообще всех народов Европы. Латиноамериканцы видят Европу со стороны как целое, и оттого могут считать себя истинными представителями этого континента, на нем даже не побывав.
Но не таков был доктор Галико – выдающийся туземец своего времени. Он поощрял изучение индейских языков и запрещал любого рода торговлю с заграницей, целью ставя самодостаточность во избежание господства иностранной экономики. В период его абсолютной диктатуры, длившейся тридцать один год, три месяца и двенадцать дней, ни один гражданин не покинул страну, а въехали только четыре иностранца, причем на условии, что не предпримут попытки выезда. Рискнувшего сбежать ботаника повесили перед дворцом на дереве и разнесли пулями в куски, достаточно мелкие, чтобы избавить грифов от труда раздирать останки.
Ни один историк не мог с уверенностью сказать, кто такой доктор Галико – просвещенный благодетель или сумасшедший преступник, что не помешало его посмертному возвеличиванию в национальные герои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109