она нехорошо делает, да?
– Да, нехорошо, – сказал его преосвященство, сдерживая смех, – но собаки так делают, потому что у них нет мыла и мочалки.
– И рук, – прибавил мальчик. – Мама говорит, если я буду плохо себя вести, в следующей жизни стану собакой; вот тогда мне и придется вылизываться, да? Как думаешь, это трудно?
– Напрасно мама так говорит. После смерти, если был хорошим, попадешь в царствие небесное, а если плохим – в ад.
Кристобаль запустил игрушечную машинку, та протарахтела по изразцам отполированного пола и ткнулась в ножку стола.
– Ах ты господи! – тоненько воскликнул мальчик.
Кардинала покоробило, и он слегка возвысил голос:
– Не нужно так говорить! Господу не нравится, когда его поминают всуе. Вот как-нибудь его позовешь, а он не придет, потому что ложными тревогами сыт по горло.
– А мама всегда так говорит. Когда у меня случилась неприятность, и мне пришлось менять штанишки, а еще когда ты звонишь в колокольчик, чтоб чего-нибудь принесли.
Его преосвященство досадливо покачал головой, а Кристобаль вернулся к прежней теме:
– Когда умру, хочу стать птичкой колибри.
– Ну, может, Бог и разрешит тебе немножко побыть колибри, если попадешь на небо. – Кардинал помолчал. – Но ты туда вообще не попадешь, если и дальше будешь говорить плохие вещи.
– Мама говорит, на небе скукота. А все интересные люди отправляются в ад.
Кардинал возвел глаза к небесам и мысленно отметил: переговорить с Консепсион.
– Но раз попадаешь в царствие небесное или в ад, то не можешь снова родиться собакой и колибри, так ведь? Тут у тебя какая-то ошибочка.
– Там немножко поживешь, а потом возвращаешься, когда чье-нибудь тело освободится.
– Это мама так говорит?
Кристобаль глубокомысленно кивнул, и кардинал решил сменить тему:
– А сейчас убери, пожалуйста, игрушки. Я ожидаю посетителя и не хочу, чтобы он тут спотыкался и видел беспорядок. Сложи все в ящик и унеси.
Мальчик недовольно надул губы, и его преосвященство сказал:
– Знаешь, так индейцы показывают – выпячивают губу. Ну, давай, я помогу.
Его преосвященство опустился на четвереньки и стал выуживать из-под стульев игрушки. Он передавал их Кристобалю, а незаконнорожденный, но нежно любимый сын успевал поиграть с каждой и только потом клал в большой деревянный ящик, который его преосвященство держал в углу и прикрывал сукном. Кардинал вернулся в кресло и достал из-под сутаны носовой платок.
– Ну-ка, присядь ко мне на минуточку, Кристо. Давай, залезай и обними меня.
Кристобаль взобрался к кардиналу на колени и мокро поцеловал в щеку.
– Ты мой папа? – спросил он. – Все так говорят, кроме тебя и мамы.
– Я твой духовный отец, – мягко проговорил его преосвященство, – и очень люблю тебя, как любил бы настоящий отец. – Он погладил мальчика по кудряшкам и нежно потрепал по загривку. – Передай, пожалуйста, маме – рыба получилась очень вкусной. И будь любезен, скажи, что я прошу заварить чашечку того чая, который полезен для желудка. Ну-ка, отгадай, что я вижу?
– Что? – спросил Кристобаль, следя за отцовским пальцем. Кардинал платком проворно вытер мальчику верхнюю губу и поддразнил:
– Я видел, как два ужасных зеленых слизняка выползали у тебя из носа, а теперь их нет. Что скажешь?
Кристобаль, похоже, огорчился.
– Можно мне полизать платок? – попросил он.
Отец сделал строгое лицо:
– Разумеется, нельзя. Ну, теперь иди, поиграй в саду и не забудь передать маме, что я сказал про рыбу и чай. – Он похлопал сползшего с колен Кристобаля по попке и проводил взглядом. Мальчик радостно поскакал из приемного зала. Кардинал вздохнул, откинулся на спинку кресла, собираясь обдумать пункты предстоящего разговора с монсеньором Анкиляром, но неожиданно подумал о печальной участи быть запертым в жизнь, которая не что иное, как недостойный компромисс. В отдалении послышались два ружейных выстрела – неудачное покушение на приезжего судью. Кардинал подошел к окну. Первым заметив стайку набожных вдовиц, он отпрянул, чтобы не пришлось их благословлять. Как всегда, ужасно воняло мочой. Где-то в центре города поднималась пелена дыма – часом раньше наркокартели устроили взрыв в полицейском управлении, и кардинал отметил, как красиво дым сливается с набегавшими темными облаками вечерней зари. Он прикинул, что скажет, когда газеты попросят сделать заявление по поводу этих бесчинств. На ум приходили обычные слова – «бесчеловечно», «варварство», – и кардинал искал что-нибудь поярче и пооригинальнее.
Вошла Консепсион с лечебным чаем, и его преосвященство, улыбаясь, повернулся к ней:
– Благодарю, querida, поставь на стол, я выпью чуть позже.
– Сейчашеньки, – сказала Консепсион; уменьшительные формы применяли все, кто родом из горных районов. – Нужно пить очень горячим, а иначе никакого толку.
Его преосвященство глотнул чаю. Вкус непривычный, горьковатый, но не противный, и Гусман глотнул побольше.
– Где ты его берешь? – спросил кардинал. – Он ведь не из этих варварских деревенских снадобий, нет?
Консепсион бросила укоряющий взгляд, но решила, что солгать в данном случае деликатнее:
– Тца, я купила его в аптеке.
Чай она готовила из листьев коки и пальмы яге, добавляла в него капельку древесной смолы, немного собственной мочи, крошки высушенного утробного плода ламы и для маскировки бросала чуть-чуть обычной заварки. Рецепт дал колдун, живший в трущобах, которые кардинал хотел снести.
– Мне от него лучше, – сказал его преосвященство. – Ты так обо мне заботишься.
– Я люблю тебя, – ответила Консепсион, пожав плечами: мол, этим все объясняется. Они улыбнулись друг другу, и Консепсион с подносом вышла. «Она похожа на кошку», – подумал кардинал.
Вскоре прибыл монсеньор Рехин Анкиляр с кривой улыбкой на лице и подарком – требником с перламутровой инкрустацией. Словно по щелчку выключателя кардинал покинул образ отца и любовника, став архиепископом до кончиков ногтей. Он посуровел, в движениях прибавилось достоинства и важности, улыбка стала деланой. Приняв серьезный апостольский вид и слегка поклонившись, он балетным взмахом руки указал монсеньору Анкиляру на стул.
– Как приятно видеть вас, – проговорил он. – Искренне надеюсь, что у вас все благополучно.
Монсеньор Анкиляр кивнул и с непроницаемым лицом сел.
– Я задержался, – произнес он трескучим голосом, – по причине заторов на дорогах. Опять что-то взорвали.
Кардинал ожидал дальнейших объяснений, сетований на ужасное время, в котором живем, или что-нибудь о движении на дорогах, но монсеньор Анкиляр лишь положил руки на колени и вперил в кардинала пустой, но прямой взгляд. Его преосвященство сделал вывод: Анкиляр неразговорчив и лишен чувства юмора.
– Прочтите это, – сказал кардинал, протягивая доклад Святой Палаты, – но пропускайте оскорбительные нападки на Церковь и места, сочиненные коммунистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Да, нехорошо, – сказал его преосвященство, сдерживая смех, – но собаки так делают, потому что у них нет мыла и мочалки.
– И рук, – прибавил мальчик. – Мама говорит, если я буду плохо себя вести, в следующей жизни стану собакой; вот тогда мне и придется вылизываться, да? Как думаешь, это трудно?
– Напрасно мама так говорит. После смерти, если был хорошим, попадешь в царствие небесное, а если плохим – в ад.
Кристобаль запустил игрушечную машинку, та протарахтела по изразцам отполированного пола и ткнулась в ножку стола.
– Ах ты господи! – тоненько воскликнул мальчик.
Кардинала покоробило, и он слегка возвысил голос:
– Не нужно так говорить! Господу не нравится, когда его поминают всуе. Вот как-нибудь его позовешь, а он не придет, потому что ложными тревогами сыт по горло.
– А мама всегда так говорит. Когда у меня случилась неприятность, и мне пришлось менять штанишки, а еще когда ты звонишь в колокольчик, чтоб чего-нибудь принесли.
Его преосвященство досадливо покачал головой, а Кристобаль вернулся к прежней теме:
– Когда умру, хочу стать птичкой колибри.
– Ну, может, Бог и разрешит тебе немножко побыть колибри, если попадешь на небо. – Кардинал помолчал. – Но ты туда вообще не попадешь, если и дальше будешь говорить плохие вещи.
– Мама говорит, на небе скукота. А все интересные люди отправляются в ад.
Кардинал возвел глаза к небесам и мысленно отметил: переговорить с Консепсион.
– Но раз попадаешь в царствие небесное или в ад, то не можешь снова родиться собакой и колибри, так ведь? Тут у тебя какая-то ошибочка.
– Там немножко поживешь, а потом возвращаешься, когда чье-нибудь тело освободится.
– Это мама так говорит?
Кристобаль глубокомысленно кивнул, и кардинал решил сменить тему:
– А сейчас убери, пожалуйста, игрушки. Я ожидаю посетителя и не хочу, чтобы он тут спотыкался и видел беспорядок. Сложи все в ящик и унеси.
Мальчик недовольно надул губы, и его преосвященство сказал:
– Знаешь, так индейцы показывают – выпячивают губу. Ну, давай, я помогу.
Его преосвященство опустился на четвереньки и стал выуживать из-под стульев игрушки. Он передавал их Кристобалю, а незаконнорожденный, но нежно любимый сын успевал поиграть с каждой и только потом клал в большой деревянный ящик, который его преосвященство держал в углу и прикрывал сукном. Кардинал вернулся в кресло и достал из-под сутаны носовой платок.
– Ну-ка, присядь ко мне на минуточку, Кристо. Давай, залезай и обними меня.
Кристобаль взобрался к кардиналу на колени и мокро поцеловал в щеку.
– Ты мой папа? – спросил он. – Все так говорят, кроме тебя и мамы.
– Я твой духовный отец, – мягко проговорил его преосвященство, – и очень люблю тебя, как любил бы настоящий отец. – Он погладил мальчика по кудряшкам и нежно потрепал по загривку. – Передай, пожалуйста, маме – рыба получилась очень вкусной. И будь любезен, скажи, что я прошу заварить чашечку того чая, который полезен для желудка. Ну-ка, отгадай, что я вижу?
– Что? – спросил Кристобаль, следя за отцовским пальцем. Кардинал платком проворно вытер мальчику верхнюю губу и поддразнил:
– Я видел, как два ужасных зеленых слизняка выползали у тебя из носа, а теперь их нет. Что скажешь?
Кристобаль, похоже, огорчился.
– Можно мне полизать платок? – попросил он.
Отец сделал строгое лицо:
– Разумеется, нельзя. Ну, теперь иди, поиграй в саду и не забудь передать маме, что я сказал про рыбу и чай. – Он похлопал сползшего с колен Кристобаля по попке и проводил взглядом. Мальчик радостно поскакал из приемного зала. Кардинал вздохнул, откинулся на спинку кресла, собираясь обдумать пункты предстоящего разговора с монсеньором Анкиляром, но неожиданно подумал о печальной участи быть запертым в жизнь, которая не что иное, как недостойный компромисс. В отдалении послышались два ружейных выстрела – неудачное покушение на приезжего судью. Кардинал подошел к окну. Первым заметив стайку набожных вдовиц, он отпрянул, чтобы не пришлось их благословлять. Как всегда, ужасно воняло мочой. Где-то в центре города поднималась пелена дыма – часом раньше наркокартели устроили взрыв в полицейском управлении, и кардинал отметил, как красиво дым сливается с набегавшими темными облаками вечерней зари. Он прикинул, что скажет, когда газеты попросят сделать заявление по поводу этих бесчинств. На ум приходили обычные слова – «бесчеловечно», «варварство», – и кардинал искал что-нибудь поярче и пооригинальнее.
Вошла Консепсион с лечебным чаем, и его преосвященство, улыбаясь, повернулся к ней:
– Благодарю, querida, поставь на стол, я выпью чуть позже.
– Сейчашеньки, – сказала Консепсион; уменьшительные формы применяли все, кто родом из горных районов. – Нужно пить очень горячим, а иначе никакого толку.
Его преосвященство глотнул чаю. Вкус непривычный, горьковатый, но не противный, и Гусман глотнул побольше.
– Где ты его берешь? – спросил кардинал. – Он ведь не из этих варварских деревенских снадобий, нет?
Консепсион бросила укоряющий взгляд, но решила, что солгать в данном случае деликатнее:
– Тца, я купила его в аптеке.
Чай она готовила из листьев коки и пальмы яге, добавляла в него капельку древесной смолы, немного собственной мочи, крошки высушенного утробного плода ламы и для маскировки бросала чуть-чуть обычной заварки. Рецепт дал колдун, живший в трущобах, которые кардинал хотел снести.
– Мне от него лучше, – сказал его преосвященство. – Ты так обо мне заботишься.
– Я люблю тебя, – ответила Консепсион, пожав плечами: мол, этим все объясняется. Они улыбнулись друг другу, и Консепсион с подносом вышла. «Она похожа на кошку», – подумал кардинал.
Вскоре прибыл монсеньор Рехин Анкиляр с кривой улыбкой на лице и подарком – требником с перламутровой инкрустацией. Словно по щелчку выключателя кардинал покинул образ отца и любовника, став архиепископом до кончиков ногтей. Он посуровел, в движениях прибавилось достоинства и важности, улыбка стала деланой. Приняв серьезный апостольский вид и слегка поклонившись, он балетным взмахом руки указал монсеньору Анкиляру на стул.
– Как приятно видеть вас, – проговорил он. – Искренне надеюсь, что у вас все благополучно.
Монсеньор Анкиляр кивнул и с непроницаемым лицом сел.
– Я задержался, – произнес он трескучим голосом, – по причине заторов на дорогах. Опять что-то взорвали.
Кардинал ожидал дальнейших объяснений, сетований на ужасное время, в котором живем, или что-нибудь о движении на дорогах, но монсеньор Анкиляр лишь положил руки на колени и вперил в кардинала пустой, но прямой взгляд. Его преосвященство сделал вывод: Анкиляр неразговорчив и лишен чувства юмора.
– Прочтите это, – сказал кардинал, протягивая доклад Святой Палаты, – но пропускайте оскорбительные нападки на Церковь и места, сочиненные коммунистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109