Наверное, хорошо.
— Вот! — Загрохотала бабушка голосом майора милиции. — Вот! Ты даже не интересуешься тем, что Дима делает в туалете! Ты не следишь за его кишечником! Шлаки не выводишь вовремя!
Я расслабилась. Разговоры о ментовском кишечнике были у его бабушки излюбленной и единственной темой для разговоров со мной.
— Ты не покупаешь ему кефирчик «Данон» и живые бифидобактерии Актимель! — Продолжала проклинать меня бабушка. — Ты не следишь за его стулом! А стул у Димы должен, запомни, Лида, ДОЛЖЕН быть регулярным и мягким!
Меня даже не тошнило. Я с Ментом второй год уже живу. Наслушалась.
— И тебя не интересует, что произошло сегодня ночью! — Взвизгнула бабушка, а я убавила звук в телевизоре:
— А что произошло сегодня ночью? Если это не связано с Диминым говном — то очень даже интересует.
— Коля! — Взвыла на том конце трубки бабушка. — Коля, она ругается матом! При мне! Она сейчас сказала про Диму ТАКОЕ…
— Вера Павловна. — Мои нервы стали сдавать. — Давайте уже быстрее. Про говно, не про говно, а уже рассказывайте, а то я положу трубку, и скажу Диме, что вы умерли. Он уедет к вам, а я в это время сменю замок в двери. Дима не сможет вернуться, и останется у вас навсегда, приведёт в ваш дом одноногую молдавскую проститутку с сифилисом, и они нарожают вам карликовых правнуков с серыми лицами.
Бабушка всхлипнула, глубоко вздохнула, и начала:
— Сегодня ночью мы с дедушкой не могли уснуть. Дима каждые полчаса бегал в туалет. Мы очень испугались, что у него начался цистит. Я послала дедушку послушать под дверью туалета, как бы это сказать… Звуки.
Я неприлично гыгыкнула. Если бабушка и оскорбилась, то виду не подала, и продолжала:
— И это был не цистит, Лида! — бабушка повысила голос, и я поняла, что она близка к истерике: — У ДИМЫ СЛУЧИЛСЯ ПОНОСИК!!!!!
И тут её понесло…
— Он пукал, Лида! Да-да! Дедушка всё-всё слышал! Дима пукал, и очень страдал! Судя по звукам — а дедушка всё-всё слышал — Диме было мучительно больно! А виновата в этом ты, Лида! Дрянная, дурная, курящая девка! Ты не давала Диме Данончик и лактобактерии, ты не включила в его ежедневный рацион кисломолочные продукты и цельные злаки! У Димы теперь дисбактериоз, а тебе всё равно! Он сейчас мучается и страдает в туалете, а ты смотришь «Бригаду»! Да! Мы с дедушкой всё-всё слышим! Немедленно, слышишь, немедленно сейчас встань, и сходи посмотри какой у Димочки кал! Потом вернёшься, и расскажешь мне. Трубку я класть не буду. Ты всё поняла?
Я вздохнула:
— Всё.
Я отложила в сторону телефонную трубку, полминуты потопала ногами, а потом подняла её снова:
— Всё ужасно, Вера Павловна. У Димы буйный алый понос. С вкраплениями зелёной слизи и корейской морковки. На ощупь — немного жидковат. На вкус — кислый, и рот вяжет. Полагаю, жопа у Димы от него болит нехуйственно. Думаю, это холера. Сейчас он просрётся, выйдет, я сразу помою унитаз с хлоркой, надену резиновые перчатки, упакую в пластиковые мешки Димины шмотки и самого Диму, и отправлю эту бандероль к вам домой. Ибо заебали меня и вы, и ваш Дима, и ваши поносы, и даже лимоны.
До свиданья, Вера Павловна. Ебитесь вы в рот.
Я положила трубку, выдернула телефон из розетки, и постучала в дверь туалета:
— Ты там скоро?
— Скоро. — Прокряхтел Мент. — А что?
— Да дедушка щас твой звонил. Сказал, бабушке чота хуёво стало. Поносит она. То ли лимон был несвеж, то ли с клизмой переборщила, то ли помирает. Ты там это… Съездил бы что ли?
— Бабуля-а-а-а-а-а-а!!! — Раненой птицей забился в туалете Мент, но я так и не поняла: то ли это он кончил, то ли моей историей проникся.
Когда за Ментом захлопнулась входная дверь, я включила в сеть телефон, набрала номер своего папы, подождала несколько секунд, и сказала в трубку:
— Пап, это я. Приходи, я тебе стольник отдам. Выигрыш твой. Ога. Не продержалась я два года. И нечего подъёбывать. Захвати, кстати, инструменты. Личинку в замке менять будем. Да, купила. Да, давно. Пиво? Есть. Всё, жду.
Я наклонилась, выдернула из розетки телефонный шнур, и пошла на кухню доставать из морозилки крабовые палочки, папе под пиво, попутно размышляя о том, какой меня ждёт новый фрик, и куда сажать третьего китайского хряка, который, я не сомневалась, у меня скоро обязательно появится.
To be continued…
Ремонт
30-12-2009
Когда мне стукнуло двенадцать лет, ко мне пришёл мой дед, и сказал:
— Я старый солдат, и не знаю слов любви. Да они тебе и не нужны в общем-то. Свою любовь к тебе, внучка, я выражаю в виде двухкомнатной квартиры, которую ты обретёшь сразу же после того как я умру. В чём подвох, спросишь? А в том что я ещё бодр, весел, и не ссусь под себя. А это значит, что хату ты получишь нескоро. Травить меня бесполезно, я два раза ел пирожки твоей мамы, и выжил. Значит, у меня иммунитет даже к плутонию. Долго ждать будешь.
И дед меня не обманул. Собственницей двухкомнатной жилплощади я стала только через десять лет. И ещё года два после этого просто буйно радовалась тому, что мне больше не нужно есть пирожки своей мамы, а так же с ней жить. Потом эйфория прошла, и на её место пришла грусть. Ибо я узрела на своей площади разруху. Разруха была везде: в вытертых обоях, в ржавом унитазе, и в пожелтевшей клеёнке, которой были оклеены стены туалета. Грусть, в свою очередь, сменилась тоской. Потому что денег на ремонт у меня не было, а мужика, у которого их можно было бы выклянчить — у меня не было вообще никогда в жизни. Но разруха всё сильнее действовала на мою психику, и последней каплей стала худая плешивая мышь, насравшая мне на обеденный стол, и там же почему-то скончавшаяся. Похоронив мышь в ржавом унитазе, я подбила свою наличность, и выяснила, что моих накоплений хватит на пять рулонов обоев и пачку клея. Остальные стройматериалы я намеревалась спиздить у соседа дяди Вити, который очень удачно затеял у себя евроремонт, а материалы очень по-глупому хранил в общем коридоре.
Новый унитаз у меня тоже имелся. Его уже заблаговременно где-то спиздил мой покойный дед, и припрятал на балконе. Как знал, как знал.
Украв у дяди Вити коробку плитки, тридцать метров плинтуса, и банку белой краски, попутно прикидывая: а не дадут ли мне пизды, если я попру ещё и итальянский смеситесь для ванной, я занялась ремонтом в стиле «Сам себе молдаванин».
Два дня я обдирала старые обои, мысленно матеря покойного предка. Обоев на стене было три слоя, плюс старые газеты. Чем он их приклеивал я не знаю, но обои не желали отдираться даже в промокшем виде. Поэтому на третий день я озверела, и решила приклеить четвёртый слой обоев. Так теплее зимой будет.
Порезав недрогнувшей рукой все пять рулонов обоев на одинаковые куски, я смутно и запоздало начала подозревать, что молдаванин из меня совсем негодный. Хуёвый даже, не побоюсь этого слова, из меня молдаванин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
— Вот! — Загрохотала бабушка голосом майора милиции. — Вот! Ты даже не интересуешься тем, что Дима делает в туалете! Ты не следишь за его кишечником! Шлаки не выводишь вовремя!
Я расслабилась. Разговоры о ментовском кишечнике были у его бабушки излюбленной и единственной темой для разговоров со мной.
— Ты не покупаешь ему кефирчик «Данон» и живые бифидобактерии Актимель! — Продолжала проклинать меня бабушка. — Ты не следишь за его стулом! А стул у Димы должен, запомни, Лида, ДОЛЖЕН быть регулярным и мягким!
Меня даже не тошнило. Я с Ментом второй год уже живу. Наслушалась.
— И тебя не интересует, что произошло сегодня ночью! — Взвизгнула бабушка, а я убавила звук в телевизоре:
— А что произошло сегодня ночью? Если это не связано с Диминым говном — то очень даже интересует.
— Коля! — Взвыла на том конце трубки бабушка. — Коля, она ругается матом! При мне! Она сейчас сказала про Диму ТАКОЕ…
— Вера Павловна. — Мои нервы стали сдавать. — Давайте уже быстрее. Про говно, не про говно, а уже рассказывайте, а то я положу трубку, и скажу Диме, что вы умерли. Он уедет к вам, а я в это время сменю замок в двери. Дима не сможет вернуться, и останется у вас навсегда, приведёт в ваш дом одноногую молдавскую проститутку с сифилисом, и они нарожают вам карликовых правнуков с серыми лицами.
Бабушка всхлипнула, глубоко вздохнула, и начала:
— Сегодня ночью мы с дедушкой не могли уснуть. Дима каждые полчаса бегал в туалет. Мы очень испугались, что у него начался цистит. Я послала дедушку послушать под дверью туалета, как бы это сказать… Звуки.
Я неприлично гыгыкнула. Если бабушка и оскорбилась, то виду не подала, и продолжала:
— И это был не цистит, Лида! — бабушка повысила голос, и я поняла, что она близка к истерике: — У ДИМЫ СЛУЧИЛСЯ ПОНОСИК!!!!!
И тут её понесло…
— Он пукал, Лида! Да-да! Дедушка всё-всё слышал! Дима пукал, и очень страдал! Судя по звукам — а дедушка всё-всё слышал — Диме было мучительно больно! А виновата в этом ты, Лида! Дрянная, дурная, курящая девка! Ты не давала Диме Данончик и лактобактерии, ты не включила в его ежедневный рацион кисломолочные продукты и цельные злаки! У Димы теперь дисбактериоз, а тебе всё равно! Он сейчас мучается и страдает в туалете, а ты смотришь «Бригаду»! Да! Мы с дедушкой всё-всё слышим! Немедленно, слышишь, немедленно сейчас встань, и сходи посмотри какой у Димочки кал! Потом вернёшься, и расскажешь мне. Трубку я класть не буду. Ты всё поняла?
Я вздохнула:
— Всё.
Я отложила в сторону телефонную трубку, полминуты потопала ногами, а потом подняла её снова:
— Всё ужасно, Вера Павловна. У Димы буйный алый понос. С вкраплениями зелёной слизи и корейской морковки. На ощупь — немного жидковат. На вкус — кислый, и рот вяжет. Полагаю, жопа у Димы от него болит нехуйственно. Думаю, это холера. Сейчас он просрётся, выйдет, я сразу помою унитаз с хлоркой, надену резиновые перчатки, упакую в пластиковые мешки Димины шмотки и самого Диму, и отправлю эту бандероль к вам домой. Ибо заебали меня и вы, и ваш Дима, и ваши поносы, и даже лимоны.
До свиданья, Вера Павловна. Ебитесь вы в рот.
Я положила трубку, выдернула телефон из розетки, и постучала в дверь туалета:
— Ты там скоро?
— Скоро. — Прокряхтел Мент. — А что?
— Да дедушка щас твой звонил. Сказал, бабушке чота хуёво стало. Поносит она. То ли лимон был несвеж, то ли с клизмой переборщила, то ли помирает. Ты там это… Съездил бы что ли?
— Бабуля-а-а-а-а-а-а!!! — Раненой птицей забился в туалете Мент, но я так и не поняла: то ли это он кончил, то ли моей историей проникся.
Когда за Ментом захлопнулась входная дверь, я включила в сеть телефон, набрала номер своего папы, подождала несколько секунд, и сказала в трубку:
— Пап, это я. Приходи, я тебе стольник отдам. Выигрыш твой. Ога. Не продержалась я два года. И нечего подъёбывать. Захвати, кстати, инструменты. Личинку в замке менять будем. Да, купила. Да, давно. Пиво? Есть. Всё, жду.
Я наклонилась, выдернула из розетки телефонный шнур, и пошла на кухню доставать из морозилки крабовые палочки, папе под пиво, попутно размышляя о том, какой меня ждёт новый фрик, и куда сажать третьего китайского хряка, который, я не сомневалась, у меня скоро обязательно появится.
To be continued…
Ремонт
30-12-2009
Когда мне стукнуло двенадцать лет, ко мне пришёл мой дед, и сказал:
— Я старый солдат, и не знаю слов любви. Да они тебе и не нужны в общем-то. Свою любовь к тебе, внучка, я выражаю в виде двухкомнатной квартиры, которую ты обретёшь сразу же после того как я умру. В чём подвох, спросишь? А в том что я ещё бодр, весел, и не ссусь под себя. А это значит, что хату ты получишь нескоро. Травить меня бесполезно, я два раза ел пирожки твоей мамы, и выжил. Значит, у меня иммунитет даже к плутонию. Долго ждать будешь.
И дед меня не обманул. Собственницей двухкомнатной жилплощади я стала только через десять лет. И ещё года два после этого просто буйно радовалась тому, что мне больше не нужно есть пирожки своей мамы, а так же с ней жить. Потом эйфория прошла, и на её место пришла грусть. Ибо я узрела на своей площади разруху. Разруха была везде: в вытертых обоях, в ржавом унитазе, и в пожелтевшей клеёнке, которой были оклеены стены туалета. Грусть, в свою очередь, сменилась тоской. Потому что денег на ремонт у меня не было, а мужика, у которого их можно было бы выклянчить — у меня не было вообще никогда в жизни. Но разруха всё сильнее действовала на мою психику, и последней каплей стала худая плешивая мышь, насравшая мне на обеденный стол, и там же почему-то скончавшаяся. Похоронив мышь в ржавом унитазе, я подбила свою наличность, и выяснила, что моих накоплений хватит на пять рулонов обоев и пачку клея. Остальные стройматериалы я намеревалась спиздить у соседа дяди Вити, который очень удачно затеял у себя евроремонт, а материалы очень по-глупому хранил в общем коридоре.
Новый унитаз у меня тоже имелся. Его уже заблаговременно где-то спиздил мой покойный дед, и припрятал на балконе. Как знал, как знал.
Украв у дяди Вити коробку плитки, тридцать метров плинтуса, и банку белой краски, попутно прикидывая: а не дадут ли мне пизды, если я попру ещё и итальянский смеситесь для ванной, я занялась ремонтом в стиле «Сам себе молдаванин».
Два дня я обдирала старые обои, мысленно матеря покойного предка. Обоев на стене было три слоя, плюс старые газеты. Чем он их приклеивал я не знаю, но обои не желали отдираться даже в промокшем виде. Поэтому на третий день я озверела, и решила приклеить четвёртый слой обоев. Так теплее зимой будет.
Порезав недрогнувшей рукой все пять рулонов обоев на одинаковые куски, я смутно и запоздало начала подозревать, что молдаванин из меня совсем негодный. Хуёвый даже, не побоюсь этого слова, из меня молдаванин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151