Хрустим палочками.
— Я к чему говорю-то… — делает глоток Юлька, — Какого члена мы с тобой всё в девках-то сидим, а? Год-другой, и нас с тобой уже никто даже ебать бесплатно не станет. Замуж нам пора, Лида…
Замуж. Пора. Не знаю.
— Нахуя? — интересуюсь вяло, провожая взглядом розовый презерватив, пролетевший мимо моего окна, — Что мы там с тобой не видели?
— А ничего хорошего мы там не видели. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Лёша?
Давлюсь, и долго кашляю. Вытираю выступившие слёзы.
— Лёша?! Лёша — стриптизёр из "Красной Шапочки"! У Лёши таких как я — сто пятьдесят миллионов дур!
— Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели жила…
— Жила. Пока не сбежала. Нахуя мне нужен полупидор, который клеит в стринги прокладки-ежедневки, бреет ноги, и вечно орёт: "Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!"? Спасибо.
Моя очередь.
— Витя! — выпаливаю, и палку жру, чавкая.
— Булкин?! Нахуй Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и как мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он нам сказал: "Хуле вы туда смотрите, старые маразматички"?
Ржём.
Дзынь! Дзынь!
Юлька вперёд нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся:
— Мишка!
Так и знала…
— Смешно очень. Мишка вообще-то уже женат.
— Не пизди. Он в гражданском браке живёт. Детей нет. Директор. Чё теряешься?
Вот пизда. На мозоль прям наступила…
— Он жену любит, Юль. Если почти за год он от неё не ушёл — никогда уже не уйдёт.
— Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, как ты знаешь. "Чтоб я в себе носила эту склизкую тварь, которая испортит мне фигуру? Никогда!" Тьфу, сука. Гвоздь ей в голову вбить надо за такие слова. — Юлька морщится. — А ты ему роди сына — сразу свалит!
— Угу. От меня свалит. Ершова, тебе почти тридцать лет, прости Господи дуру грешную, а несёшь хуйню. Это с каких пор мужика можно ребёнком к себе привязать? Ты дохуя, гляжу, Денисюка к себе Леркой привязала?
Выпиваю, не чокаясь. На Юльку смотрю.
— А кто тебе сказал, что я Денисюка к себе привязать хотела? Я вообще-то, если помнишь, сама от него ушла, когда Лерке пять месяцев было. Ты не сравнивай хуй с трамвайной ручкой.
Обиделась. Так нечего было первой начинать. Мишка — это табу. Все знают.
Молча наливаем ещё по одной. Дзынь! Дзынь!
Помирились, значит.
Смотрю за окно. В «Быдляке» репертуар сменился. Таркан поёт. «Ду-ду-ду». Значит, уже одиннадцать.
А ещё за окном виден кусок зелёной девятиэтажки. Смотрю на него, и молчу.
Юлька взгляд поймала. Бокал мне в руку суёт.
— Давай за Дениску, не чокаясь. Пусть земля ему будет пухом.
Пьём. В носу щиплет. Нажралась, значит. Глаза на мокром месте.
— Юлька… — скулить начинаю, — Я ж за Дениса замуж собиралась… Мы дочку хотели… Настей бы назвали! Как Динька хотел… Я скучаю по нему, Юль…
— Знаю. Завтра его навестим, хочешь?
— Хочу… Мы розы ему купим, да?
— Купим. Десять роз. Красных.
— Нет, белых!
— Белых. Как хочешь.
Молчим. Каждый о своём.
— Юль… — протягиваю палочку, — А зачем нам замуж выходить?
— Не знаю… — берёт палочку, и крошит её в пальцах, — У всех мужья есть. А у нас нету.
Шарю в пакете с палочками рукой, ничего не обнаруживаю, и лезу в шкафчик за сухариками.
— У меня Артём есть. — То ли хвалюсь, то ли оправдываюсь.
— А у меня — Пашка… — Запускает руку в пакет с сухарями.
— А Артём меня замуж позвал, Юль… — Теперь точно понятно: оправдываюсь.
Юлька криво улыбается:
— А то непонятно было… И когда?
— Летом следующим… Ты — свидетельница…
Громко хрустим сухарями, и смотрим в окно.
— А у меня поклонник новый. Владиком зовут. Хошь, фотку покажу? — Юлька лезет в карман за телефоном.
Смотрим на Владика.
— Ничё такой… — Это я одобряю. — Симпатичный. Тоже замуж зовёт?
В Юлькиных пальцах ломается ванильный сухарь. Губы растягиваются в улыбке, и тихо подпевают Таркану: "Ду-ду-ду-ду-ду…"
— Позовёт. Никуда не денется… А то ж это нихуя несправедливо получается: ты, значит, жаба такая, замуж собралась, а Ершовой хуй по всей роже? Ещё вместе замуж выйдем. Две старые маразматички, бля…
Ржём, и хрустим сухарями.
За окном — субботний вечер.
Старый тополь трясёт больными, пятнистыми листьями, и разноцветными презервативами.
В хач-кафе "Кабак Быдляк" поёт Таркан.
В куске девятиэтажки напротив, зажегся свет на втором этаже.
Завтра купим десять белых роз и пойдём к Денису.
А летом мы с Юлькой выйдем замуж.
А если и не выйдем — то это не страшно.
Семья у нас и так есть.
Я. Юлька. Наши с ней дети. Кот. Собака. И мешок ванильных сухарей.
Свадьба
07-08-2007 16:47
Маша Скворцова выходила замуж. По привычке, вероятно. Ибо в третий раз.
На сей раз женихом был красивый молдавский партизан Толясик Мунтяну. Толик был романтичен и куртуазен, работал сутенёром, приторговывал соотечественницами на Садовом кольце, и прослыл большим профессионалом в плане жирануть хани. Чем Машу и прельстил.
В третий раз я была на Машиной свадьбе свидетельницей, и поэтому старательно не позволяла себе упиться как все приличные люди. Народ жаждал шуток-прибауток, и весёлых песнопений, коими я славна, и порционно их получал, с промежутком в пять минут.
Свадьба была немногочисленной, и праздновалась в домашнем кругу.
Мужиков приличных не было, и я грустила. И потихоньку нажирала сливу. В надежде, что через час я смогу убедить себя, что брат жениха со странным именем Октавиан — очень даже сексуален, несмотря на три бородавки на подбородке и отсутствие передних зубов.
И вообще: на эту свадьбу я возлагала большие надежды. Мне мечталось, что именно на этой третьей Машкиной свадьбе я найду себе приличного, тихого, ласкового сутенёра, который подарит мне такую же шубу как у Машки, и не будет спрашивать куда делась штука баксов из его кошелька рано утром.
Но сутенёров на свадьбе, за исключением сестры жениха — Аллы, больше не было.
И вообще не было мужиков. Не считать же мужиками беззубого Октавиана, и Машкиного отчима Тихоныча, который упился ещё в ЗАГСе, и которого благополучно забыли в машине?
А я-то, дура, в тридцатиградусный мороз, вырядилась в платьице с роскошным декольте, которое туго обтягивало мои совершенно нероскошные груди, и ещё более нероскошную жопу, и открывало восхищённому взгляду мои квадратные коленки. Между прочим, мою гордость. Единственную.
И в этом варварском великолепии я ехала час на электричке в Зеленоград, и околела ещё на десятой минуте поездки. Поэтому из электрички я вышла неуверенной походкой, и с изморосью под носом. Гламура мне это не добавило, а вот желание жить — резко увеличилось.
Торжественная часть прошла как всегда: Машка жевала «Дирол» и надувала пузыри в момент роковых вопросов: "Согласны ли Вы, Мария Валерьевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
— Я к чему говорю-то… — делает глоток Юлька, — Какого члена мы с тобой всё в девках-то сидим, а? Год-другой, и нас с тобой уже никто даже ебать бесплатно не станет. Замуж нам пора, Лида…
Замуж. Пора. Не знаю.
— Нахуя? — интересуюсь вяло, провожая взглядом розовый презерватив, пролетевший мимо моего окна, — Что мы там с тобой не видели?
— А ничего хорошего мы там не видели. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Лёша?
Давлюсь, и долго кашляю. Вытираю выступившие слёзы.
— Лёша?! Лёша — стриптизёр из "Красной Шапочки"! У Лёши таких как я — сто пятьдесят миллионов дур!
— Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели жила…
— Жила. Пока не сбежала. Нахуя мне нужен полупидор, который клеит в стринги прокладки-ежедневки, бреет ноги, и вечно орёт: "Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!"? Спасибо.
Моя очередь.
— Витя! — выпаливаю, и палку жру, чавкая.
— Булкин?! Нахуй Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и как мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он нам сказал: "Хуле вы туда смотрите, старые маразматички"?
Ржём.
Дзынь! Дзынь!
Юлька вперёд нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся:
— Мишка!
Так и знала…
— Смешно очень. Мишка вообще-то уже женат.
— Не пизди. Он в гражданском браке живёт. Детей нет. Директор. Чё теряешься?
Вот пизда. На мозоль прям наступила…
— Он жену любит, Юль. Если почти за год он от неё не ушёл — никогда уже не уйдёт.
— Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, как ты знаешь. "Чтоб я в себе носила эту склизкую тварь, которая испортит мне фигуру? Никогда!" Тьфу, сука. Гвоздь ей в голову вбить надо за такие слова. — Юлька морщится. — А ты ему роди сына — сразу свалит!
— Угу. От меня свалит. Ершова, тебе почти тридцать лет, прости Господи дуру грешную, а несёшь хуйню. Это с каких пор мужика можно ребёнком к себе привязать? Ты дохуя, гляжу, Денисюка к себе Леркой привязала?
Выпиваю, не чокаясь. На Юльку смотрю.
— А кто тебе сказал, что я Денисюка к себе привязать хотела? Я вообще-то, если помнишь, сама от него ушла, когда Лерке пять месяцев было. Ты не сравнивай хуй с трамвайной ручкой.
Обиделась. Так нечего было первой начинать. Мишка — это табу. Все знают.
Молча наливаем ещё по одной. Дзынь! Дзынь!
Помирились, значит.
Смотрю за окно. В «Быдляке» репертуар сменился. Таркан поёт. «Ду-ду-ду». Значит, уже одиннадцать.
А ещё за окном виден кусок зелёной девятиэтажки. Смотрю на него, и молчу.
Юлька взгляд поймала. Бокал мне в руку суёт.
— Давай за Дениску, не чокаясь. Пусть земля ему будет пухом.
Пьём. В носу щиплет. Нажралась, значит. Глаза на мокром месте.
— Юлька… — скулить начинаю, — Я ж за Дениса замуж собиралась… Мы дочку хотели… Настей бы назвали! Как Динька хотел… Я скучаю по нему, Юль…
— Знаю. Завтра его навестим, хочешь?
— Хочу… Мы розы ему купим, да?
— Купим. Десять роз. Красных.
— Нет, белых!
— Белых. Как хочешь.
Молчим. Каждый о своём.
— Юль… — протягиваю палочку, — А зачем нам замуж выходить?
— Не знаю… — берёт палочку, и крошит её в пальцах, — У всех мужья есть. А у нас нету.
Шарю в пакете с палочками рукой, ничего не обнаруживаю, и лезу в шкафчик за сухариками.
— У меня Артём есть. — То ли хвалюсь, то ли оправдываюсь.
— А у меня — Пашка… — Запускает руку в пакет с сухарями.
— А Артём меня замуж позвал, Юль… — Теперь точно понятно: оправдываюсь.
Юлька криво улыбается:
— А то непонятно было… И когда?
— Летом следующим… Ты — свидетельница…
Громко хрустим сухарями, и смотрим в окно.
— А у меня поклонник новый. Владиком зовут. Хошь, фотку покажу? — Юлька лезет в карман за телефоном.
Смотрим на Владика.
— Ничё такой… — Это я одобряю. — Симпатичный. Тоже замуж зовёт?
В Юлькиных пальцах ломается ванильный сухарь. Губы растягиваются в улыбке, и тихо подпевают Таркану: "Ду-ду-ду-ду-ду…"
— Позовёт. Никуда не денется… А то ж это нихуя несправедливо получается: ты, значит, жаба такая, замуж собралась, а Ершовой хуй по всей роже? Ещё вместе замуж выйдем. Две старые маразматички, бля…
Ржём, и хрустим сухарями.
За окном — субботний вечер.
Старый тополь трясёт больными, пятнистыми листьями, и разноцветными презервативами.
В хач-кафе "Кабак Быдляк" поёт Таркан.
В куске девятиэтажки напротив, зажегся свет на втором этаже.
Завтра купим десять белых роз и пойдём к Денису.
А летом мы с Юлькой выйдем замуж.
А если и не выйдем — то это не страшно.
Семья у нас и так есть.
Я. Юлька. Наши с ней дети. Кот. Собака. И мешок ванильных сухарей.
Свадьба
07-08-2007 16:47
Маша Скворцова выходила замуж. По привычке, вероятно. Ибо в третий раз.
На сей раз женихом был красивый молдавский партизан Толясик Мунтяну. Толик был романтичен и куртуазен, работал сутенёром, приторговывал соотечественницами на Садовом кольце, и прослыл большим профессионалом в плане жирануть хани. Чем Машу и прельстил.
В третий раз я была на Машиной свадьбе свидетельницей, и поэтому старательно не позволяла себе упиться как все приличные люди. Народ жаждал шуток-прибауток, и весёлых песнопений, коими я славна, и порционно их получал, с промежутком в пять минут.
Свадьба была немногочисленной, и праздновалась в домашнем кругу.
Мужиков приличных не было, и я грустила. И потихоньку нажирала сливу. В надежде, что через час я смогу убедить себя, что брат жениха со странным именем Октавиан — очень даже сексуален, несмотря на три бородавки на подбородке и отсутствие передних зубов.
И вообще: на эту свадьбу я возлагала большие надежды. Мне мечталось, что именно на этой третьей Машкиной свадьбе я найду себе приличного, тихого, ласкового сутенёра, который подарит мне такую же шубу как у Машки, и не будет спрашивать куда делась штука баксов из его кошелька рано утром.
Но сутенёров на свадьбе, за исключением сестры жениха — Аллы, больше не было.
И вообще не было мужиков. Не считать же мужиками беззубого Октавиана, и Машкиного отчима Тихоныча, который упился ещё в ЗАГСе, и которого благополучно забыли в машине?
А я-то, дура, в тридцатиградусный мороз, вырядилась в платьице с роскошным декольте, которое туго обтягивало мои совершенно нероскошные груди, и ещё более нероскошную жопу, и открывало восхищённому взгляду мои квадратные коленки. Между прочим, мою гордость. Единственную.
И в этом варварском великолепии я ехала час на электричке в Зеленоград, и околела ещё на десятой минуте поездки. Поэтому из электрички я вышла неуверенной походкой, и с изморосью под носом. Гламура мне это не добавило, а вот желание жить — резко увеличилось.
Торжественная часть прошла как всегда: Машка жевала «Дирол» и надувала пузыри в момент роковых вопросов: "Согласны ли Вы, Мария Валерьевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151