— Тогда люди покрепче были. Хуже ели, это так, но зато дышали глубже.
— И ты крепкий, отец. Увидишь, пойдем мы с тобой сегодня на торжество, посидишь со всеми, на сердце и полегчает. Музыку послушаешь, песни. Получишь удовольствие. И я петь буду.
— Хорошо поешь.
— Ну вот, видишь. Выспись хорошенько до утра. А я во двор пошел.
— Принеси попить.
Унте принес отцу кружку воды. У дверей висела верхняя теплая одежда. Унте нащупал свою куртку, нахлобучил шапку с козырьком и тихо, чтобы не разбудить детей, выскользнул в сени. Однако чуткая Юстина, спавшая в светелке, все-таки услышала шорох и в одной сорочке бросилась к дверям с топором в руках.
— Это я, не бойся,— успокоил сестру Унте, которая после гибели Гайлюсов стала болезненно подозрительной.
— Чего валандаешься по ночам? — зло прошипела она.— Ты что, в ведро не можешь?
— Могу. Хоть прямо в постель,— оскалился Унте.— По мне, видишь ли, почудилось, будто я бреду босиком по снегу.
— Что? Что?
— Почудилось, говорю. Ну и захотелось проверить, выпал снег или нет.
— Сумасшедший!
— То-то,— согласился Унте.— Порой неплохо постоять ночью одному, когда земля спит.
— Ладно, иди, иди! Стой себе, пока кто-нибудь по голове не стукнет,— разозлилась Юстина, спохватившись наконец, что держит в руке топор, и пытаясь спрятать его за спину.— Какой-то чокнутый. Недопеченный.
— Знаю, сестрица. Ты частенько поддаешь мне пару-жару, переворачиваешь на угольях с боку на бок, а я как был недопеченный, так и остался. Спокойной ночи. Унте осторожно закрыл наружные двери, то и дело прислушиваясь. Вдоль забора прошел через весь двор, мимо угла хлева, мимо заглохшего пруда, окруженного тесным кольцом берез. Замерзшая трава глухо шелестела под ногами. Морозило. Посветлели земля и крыши. Когда займется заря, перед глазами откроется невиданная белизна, даже сероватый цвет голых деревьев не запятнает ее. Прохладный воздух по-осеннему так благоухал, так бодрил душу, что казалось, пьешь, томимый жаждой, воду из чистого родника.
Унте потоптался у гумна, повернувшись спиной к саду и глядя сквозь голые ветки ясеня на маячащие вдали поля, где привычный к темноте глаз все отчетливее схватывал контуры предметов. Послышался вроде бы шорох шагов. Да, кто-то идет! Унте, обливаясь потом, стал ждать. Ничего подозрительного. Но почему же он не может отделаться от мысли, что там, за деревьями, стоит Робертас Марма. Он вот-вот выйдет — белое привидение, скелет с пустыми глазницами — и протянет костлявую руку смерти. Бежать! Но Унте усмирил свой страх и упорно продолжал стоять, как бы прикипев к земле, хотя пот с него струился рекой. И вправду осел! Ведь эти шаги померещились ему точно так же, как и грязная стежка следов через заснеженное поле. Глупо думать, что тот, кто однажды умер, может встать из могилы. А Робертас Марма почти три месяца в сырой земле: последний раз Унте видел его в тот августовский день, когда с Юргитой возвращался из Вильнюса.
От выпитого в ресторане коньяка по телу разливалась теплынь. Выпил Унте немного, но все-таки дошел до того предела, за которым начиналось безостановочное опустошение бутылок. Начиная с Нового года он всякий раз укрощал в себе просыпающегося зверя, хотя это и требовало от него нечеловеческих усилий, а в тот день как предчувствовал: не выдержит, сдастся. Да он и не пытался удержаться — слишком много на него навалилось всякого. Чего стоил только обед с Юргитой и Малдейкисом! Чувствовал себя как чурбан неотесанный, у них все за столом красиво получалось: и еда, и разговоры, и обхождение. А он, пентюх деревенский, хоть и не в лесу вырос, не мог кусок мяса по-человечески разрезать, чтобы рюмку не опрокинуть. Дубина стоеросовая! А уж совсем пришибло Унте то, что Малдейкис влюблен в Юргиту! Безнадежно! А она не только смотреть на него не хочет, но и презирает. Такого-то мужчину! Образованного, учтивого, красавца писаного. Вот это женщина! В сердце у нее есть место только для одного человека — для Даниелюса. Хоть он не ахти какой красавец и не умеет так складно молоть языком, как Малдейкис... Брату подфартило. Счастливый человек...
Когда Унте и Юргита возвращались домой, он все время с нежностью смотрел на нее, радовался, что она стала оживленнее и разговорчивее, чем на пути в Вильнюс, и охотно болтает с ним о Даниелюсе и об обеде в ресторане. В присутствии других Унте всегда стеснялся Юргиты, держался на почтительном расстоянии, но наедине с ней было куда проще. Правда, был в машине и третий человек, Люткус, но Унте смотрел на него как на шофера, и только. Так что всю дорогу они довольно раскованно беседовали, не обращая внимания на усиливавшийся дождь, сопровождавший их от самого Вильнюса. Унте не мог надивиться, что Юргита говорит с ним искреннее и серьезнее, даже уважительнее, чем с Малдейкисом, и прямо-таки балдел от счастья. Его так и подмывало сделать ей что-нибудь приятное, доброе, совершить какой-то стоящий поступок, чтобы хоть как-то возвыситься в ее глазах. Он смотрел в окно машины на блеклые, кое-где наполовину скошенные озимые поля, мокнущие под хлестким дождем, и в душе посмеивался над ' своими глупыми детскими фантазиями, совершенно не догадываясь о том, что скоро они станут былью: «Может, будет дождливая осень. Как та, что на памяти отца, когда пилами приходилось урожай из воды выуживать. С комбайном и соваться не пробуй, из грязи не выберешься. А я не посмотрю ни на что, сяду за руль, и все. Только бы придумать что-нибудь, чтобы колеса не вязли. Да и в молотильном механизме пора что-то переделать, потому что зерно мягкое, не ровен час, бункер забьет. А от очистки придется совсем отказаться... То-то будет разговоров: Унте Гири-н ис — рационализатор! Пил, гулял, кутил, а оказывается, у него голова на плечах! Профессор по части комбайнов! (люва, как прошлой осенью, нагрянут телевизионщики, фильмец снимут, покажут всей республике: вот он, этот молодец, который не только хорошо поет, но и умеет сделать то, что ученым инженерам не по зубам. В самом деле, кто этот Малдейкис, если отбросить его умение держаться ;ш столом? Партийный красавчик... Что и говорить, очень бы я тогда возвысился в глазах Юргиты...»
Унте так разошелся в мыслях, что совсем потерял чувство реальности. Будет осень дождливой или нет, он уже строил себе Ноев ковчег. И так ясно видел перед собой каждую деталь своего детища, словно кто-то взял и сунул ему под нос чертежи, осталось только отправиться в колхозные механические мастерские и стать у фрезерного станка. Позже, когда эти усовершенствования действительно понадобились, он сам удивлялся тому, как точно все прикинул — ни убавить, ни прибавить. Его словно на крыльях несло, он страшно волновался, голова кружилась от высоты, оторопь брала, но сердце стремилось еще выше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150