Загорелый, с изъеденным оспой лицом, благоухающий воском, Теофилюс казался огромными движущимися сотами, обладающими какой-то колдовской силой. «Хорошего человека и пчела не жалит»,— говаривали соседи. И вдруг — кулак, враг народа...
— Не верю,— пробормотал я.— Здесь какое-то недоразумение, товарищ Заука.
Недоразумение? — товарищ Заука побагровел, стал заикаться: до того озадачило его мое упорство.— Кто лучше знает: соседи, родственники или те, кому поручено такими делами заниматься? Ты что, сомневаешься в правоте советской власти?
Меня вдруг охватило точно такое чувство, как в тот зимний вечер, когда поперек дороги встал Альгирдас Бут-вила со своими подручными.
— Этого я не говорил, товарищ Заука. Я комсомолец —-как я могу сомневаться? Но если бы вы лично знали дядю Теофилюса... ничего не понимаю... Скажите, что с ним стряслось?
— Стряслось то, что должно с антисоветским элементом стрястись: в его усадьбе обнаружили гнездо бандитов. Мой совет: поменьше думайте об этом своем дяде, лучше позаботьтесь о себе. Вам, надеюсь, не надо объяснять, что такие связи не украшают комсомольца. Отнюдь.
У Теофилюса Гириниса бандиты? Неслыханно! Когда я приезжал на летние каникулы, он при мне возмущался кровавыми делами лесовиков, говорил, что для них куда лучше было бы, ежели б они вняли призыву властей и как можно скорей сложили оружие. Никогда не поверю, что этот миролюбивый прямодушный мужик оказался двурушником.
— Ты хороший комсомолец,— продолжал комсорг.— Деятельный, дисциплинированный. Достаточно сознательный, чтобы понять и поддержать меры советской власти, даже если они касаются твоих родственников. Бюро первичной комсомольской организации,— словно читая газету, продолжал Заука,— предлагает тебе выступить на открытом комсомольском собрании, принципиально заклеймить Теофилюса Гириниса и решительно порвать с ним.
— Мне надо на денек съездить домой,— сказал я, подумав.
— Что ж, поезжай, если считаешь, что комсомол занимается наветами. Только запомни: по какой бы причине твой дядя Теофилюс Гиринис ни оказался за тысячи километров от родной деревни, от Епушотаса, он — враг народа. А ты — его близкий родственник. Полагаю, такому студенту в комсомоле и университете не место.
Через неделю состоялось комсомольское собрание. Так уж случилось, что накануне ко мне в Вильнюс приехала мама. Нет, в усадьбе дяди Теофилюса не было никакого бандитского гнезда, они просто раза два заглянули туда
среди ночи, кто-то донес, и нет человека. Возможно, я должен был сказать маме, что завтра комсомольское собрание, что я самыми суровыми словами скажу о тех, кто смеет подать лесовикам кружку воды, и предательски отрекусь от дяди Теофилюса, хотя и любил его сызмала и уважал как отца родного. Но я молчал. Мне было стыдно, я терзался своей трусостью, краснел при одной мысли, что последним пунктом повестки дня значится проверка моей преданности, унизительная исповедь, которую будут слушать сотни студентов. А ведь должен был я сказать вот что: «Поймите этого человека! Что он, безоружный бедняга, мог сделать, чтобы бандиты к нему не заглядывали? Он осужден несправедливо. У меня нет основания, я не могу и не хочу оплевывать его!» Но я, Ефимья, не осмелился произнести вслух то, что думал. Я решил, что, обливая грязью близкого человека, защищу свое право носить в кармане не только комсомольский билет, но и зачетную книжку. Я знал, что потом, когда встречусь с отцом, услышу от него горькие и безжалостные слова:
— Такого человека продал. Ничего не скажешь — лихо, сынок, начинаешь.
А ты, Ефимья, за мою откровенность потом мне еще и отомстишь. Сердясь на меня, вымещая на мне свою злость, желчно бросишь:
— Мелкобуржуазный либерал! Заладил: человек, человек. Мягкосердечие и классовая борьба несовместимы.
«Неужто человечность — недостаток коммуниста?» Но и опять я не отважился произнести вслух то, что думал. Я не стал с тобой спорить, Ефимья... Просто удивился: неужели ты моя жена? Неужто сын наш, первенец, плод любви, а не обыкновенного мужского вожделения,— ошибка? Не слишком ли дорого я за нее заплатил? Я почти ненавидел тебя, Ефимья. Ненавидел и боялся... Тогда я еще не встретил свою женщину, но не сомневался: она есть и мы с ней обязательно встретимся.
Секретарша. Лаукува. Товарищ Малдейкис.
Даниелюс. Хорошо. Спасибо. Алло, алло! Слушаю тебя, Аполинарас.
Малдейкис. Начну сразу о деле — чтобы успеть, а то снова прервут. Между прочим, я о том же и с Вильнюсом толковал. С товарищем Багдонасом. Но сперва вот что мне скажи: как ты собираешься провести уик-энд? Ведь послезавтра суббота.
Даниелюс. Не знаю. Собирался вроде бы на охоту о иногда и дома не грех посидеть. У телевизора. Книжку полистать. Люди читают, а я, так сказать, в хвосте плетусь...
Малдейкис. Догонишь... Говорят, ты стишки пописываешь? Лучше скажи прямо — боишься молодую женушку оставить. Что ж, понимаю, ведь ты сам еще не старик. Но и женушка должна понять. Она у тебя умница... и красавица, каких мало! Ты обязательно шепни ей мои слова. Скажи: Аполинарас Малдейкис шлет, так сказать, поклон сердечный.
Даниелюс. Перед моей женитьбой ты вроде бы другую песню пел?
Малдейкис. Не ревнуешь ли ты, старина. Не бойся. Наша многолетняя дружба крепка как сталь. Раз ты на охоту собирался, я тебя и приглашаю на воскресную...
Даниелюс. В воскресенье?
Малдейкис. Да, да, на воскресную охоту. По тону твоему чую: хочешь отвертеться. Прошу тебя, подумай хорошенько. У телевизора еще насидишься с женушкой в обнимку, а такая охота не каждый день. Приезжает сам товарищ Багдонас. С ним еще какой-то товарищ, повыше его... Поохотимся, а потом у камина по-дружески... в атмосфере сердечности и полного взаимопонимания потолкуем, рюмашку выпьем. Такие встречи с вышестоящим начальством на пользу району.
Даниелюс. Дела района я решаю в своем кабинете, а не у камина. И без жаркого из кабанины.
Малдейкис. Решай себе на здоровье. Твои принципы всем известны. Но почему бы не побродить с двустволкой под мышкой по перелескам? В нашем возрасте во избежание инфаркта полезно подышать свежим воздухом.
Даниелюс. Хорошо на природе... Особенно зимой... в погожий денек... в лесу...
Малдейкис. Значит, договорились?
Даниелюс. Все зависит от погоды... Посмотрим. Твердо не обещаю.
Малдейкис. Включаю тебя в список гостей. И, пожалуйста, никаких возражений. Не станешь же ты портить отношения со своим ближайшим соседом?
Даниелюс. Пойми, не один я живу...
Малдейкис. Жену куда-нибудь отправь. Не бойся... И не забудь ей передать от меня привет и рученьку поцеловать. Чего доброго, твой отъезд еще ее обрадует. Ведь и женщина, особенно молодая и красивая, должна, хоть в воскресенье, отдохнуть от семейного счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
— Не верю,— пробормотал я.— Здесь какое-то недоразумение, товарищ Заука.
Недоразумение? — товарищ Заука побагровел, стал заикаться: до того озадачило его мое упорство.— Кто лучше знает: соседи, родственники или те, кому поручено такими делами заниматься? Ты что, сомневаешься в правоте советской власти?
Меня вдруг охватило точно такое чувство, как в тот зимний вечер, когда поперек дороги встал Альгирдас Бут-вила со своими подручными.
— Этого я не говорил, товарищ Заука. Я комсомолец —-как я могу сомневаться? Но если бы вы лично знали дядю Теофилюса... ничего не понимаю... Скажите, что с ним стряслось?
— Стряслось то, что должно с антисоветским элементом стрястись: в его усадьбе обнаружили гнездо бандитов. Мой совет: поменьше думайте об этом своем дяде, лучше позаботьтесь о себе. Вам, надеюсь, не надо объяснять, что такие связи не украшают комсомольца. Отнюдь.
У Теофилюса Гириниса бандиты? Неслыханно! Когда я приезжал на летние каникулы, он при мне возмущался кровавыми делами лесовиков, говорил, что для них куда лучше было бы, ежели б они вняли призыву властей и как можно скорей сложили оружие. Никогда не поверю, что этот миролюбивый прямодушный мужик оказался двурушником.
— Ты хороший комсомолец,— продолжал комсорг.— Деятельный, дисциплинированный. Достаточно сознательный, чтобы понять и поддержать меры советской власти, даже если они касаются твоих родственников. Бюро первичной комсомольской организации,— словно читая газету, продолжал Заука,— предлагает тебе выступить на открытом комсомольском собрании, принципиально заклеймить Теофилюса Гириниса и решительно порвать с ним.
— Мне надо на денек съездить домой,— сказал я, подумав.
— Что ж, поезжай, если считаешь, что комсомол занимается наветами. Только запомни: по какой бы причине твой дядя Теофилюс Гиринис ни оказался за тысячи километров от родной деревни, от Епушотаса, он — враг народа. А ты — его близкий родственник. Полагаю, такому студенту в комсомоле и университете не место.
Через неделю состоялось комсомольское собрание. Так уж случилось, что накануне ко мне в Вильнюс приехала мама. Нет, в усадьбе дяди Теофилюса не было никакого бандитского гнезда, они просто раза два заглянули туда
среди ночи, кто-то донес, и нет человека. Возможно, я должен был сказать маме, что завтра комсомольское собрание, что я самыми суровыми словами скажу о тех, кто смеет подать лесовикам кружку воды, и предательски отрекусь от дяди Теофилюса, хотя и любил его сызмала и уважал как отца родного. Но я молчал. Мне было стыдно, я терзался своей трусостью, краснел при одной мысли, что последним пунктом повестки дня значится проверка моей преданности, унизительная исповедь, которую будут слушать сотни студентов. А ведь должен был я сказать вот что: «Поймите этого человека! Что он, безоружный бедняга, мог сделать, чтобы бандиты к нему не заглядывали? Он осужден несправедливо. У меня нет основания, я не могу и не хочу оплевывать его!» Но я, Ефимья, не осмелился произнести вслух то, что думал. Я решил, что, обливая грязью близкого человека, защищу свое право носить в кармане не только комсомольский билет, но и зачетную книжку. Я знал, что потом, когда встречусь с отцом, услышу от него горькие и безжалостные слова:
— Такого человека продал. Ничего не скажешь — лихо, сынок, начинаешь.
А ты, Ефимья, за мою откровенность потом мне еще и отомстишь. Сердясь на меня, вымещая на мне свою злость, желчно бросишь:
— Мелкобуржуазный либерал! Заладил: человек, человек. Мягкосердечие и классовая борьба несовместимы.
«Неужто человечность — недостаток коммуниста?» Но и опять я не отважился произнести вслух то, что думал. Я не стал с тобой спорить, Ефимья... Просто удивился: неужели ты моя жена? Неужто сын наш, первенец, плод любви, а не обыкновенного мужского вожделения,— ошибка? Не слишком ли дорого я за нее заплатил? Я почти ненавидел тебя, Ефимья. Ненавидел и боялся... Тогда я еще не встретил свою женщину, но не сомневался: она есть и мы с ней обязательно встретимся.
Секретарша. Лаукува. Товарищ Малдейкис.
Даниелюс. Хорошо. Спасибо. Алло, алло! Слушаю тебя, Аполинарас.
Малдейкис. Начну сразу о деле — чтобы успеть, а то снова прервут. Между прочим, я о том же и с Вильнюсом толковал. С товарищем Багдонасом. Но сперва вот что мне скажи: как ты собираешься провести уик-энд? Ведь послезавтра суббота.
Даниелюс. Не знаю. Собирался вроде бы на охоту о иногда и дома не грех посидеть. У телевизора. Книжку полистать. Люди читают, а я, так сказать, в хвосте плетусь...
Малдейкис. Догонишь... Говорят, ты стишки пописываешь? Лучше скажи прямо — боишься молодую женушку оставить. Что ж, понимаю, ведь ты сам еще не старик. Но и женушка должна понять. Она у тебя умница... и красавица, каких мало! Ты обязательно шепни ей мои слова. Скажи: Аполинарас Малдейкис шлет, так сказать, поклон сердечный.
Даниелюс. Перед моей женитьбой ты вроде бы другую песню пел?
Малдейкис. Не ревнуешь ли ты, старина. Не бойся. Наша многолетняя дружба крепка как сталь. Раз ты на охоту собирался, я тебя и приглашаю на воскресную...
Даниелюс. В воскресенье?
Малдейкис. Да, да, на воскресную охоту. По тону твоему чую: хочешь отвертеться. Прошу тебя, подумай хорошенько. У телевизора еще насидишься с женушкой в обнимку, а такая охота не каждый день. Приезжает сам товарищ Багдонас. С ним еще какой-то товарищ, повыше его... Поохотимся, а потом у камина по-дружески... в атмосфере сердечности и полного взаимопонимания потолкуем, рюмашку выпьем. Такие встречи с вышестоящим начальством на пользу району.
Даниелюс. Дела района я решаю в своем кабинете, а не у камина. И без жаркого из кабанины.
Малдейкис. Решай себе на здоровье. Твои принципы всем известны. Но почему бы не побродить с двустволкой под мышкой по перелескам? В нашем возрасте во избежание инфаркта полезно подышать свежим воздухом.
Даниелюс. Хорошо на природе... Особенно зимой... в погожий денек... в лесу...
Малдейкис. Значит, договорились?
Даниелюс. Все зависит от погоды... Посмотрим. Твердо не обещаю.
Малдейкис. Включаю тебя в список гостей. И, пожалуйста, никаких возражений. Не станешь же ты портить отношения со своим ближайшим соседом?
Даниелюс. Пойми, не один я живу...
Малдейкис. Жену куда-нибудь отправь. Не бойся... И не забудь ей передать от меня привет и рученьку поцеловать. Чего доброго, твой отъезд еще ее обрадует. Ведь и женщина, особенно молодая и красивая, должна, хоть в воскресенье, отдохнуть от семейного счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150