А Жгутас-Жентулис тем временем будет напоминать о себе каждому встречному и поперечному.
«Ах, надо было тяпнуть на дорогу еще одну рюмку...»
Унте не заметил, как ввалился в привокзальный ресторан. Людей здесь была прорва, но до отхода поезда оставалось часа полтора, не меньше, так что входи, не дрейфь, заказывай себе ужин и графинчик водки, тем более что привязался к нему какой-то несчастный тип, от которого недавно сбежала жена и которому тоже позарез хотелось утопить свое горе в стаканчике. Поэтому в поезд оба сели, изрядно поддав, к тому же у каждого из них карманы оттягивала бутылочка белой, так сказать, на посошок. В вагоне к ним прикипела еще парочка таких, как они, и как начали, так дули до трех часов утра; может быть, они чокались бы и еще дольше, но остальные пассажиры не оценили по достоинству в такой поздний час репертуар Унте — его старинные песни.
Проснулся он от жажды, губы запеклись, голова кружилась, а изо рта несло так, словно там кавалерийский эскадрон остановился на постой. Унте не сразу все вспомнил А когда вспомнил, то все равно не мог свести концы с концами. Покосился на полку, куда сунул покупки, и обрадовался. Чемоданчик с привязанными к нему коробками не
тронули. «Слава богу, пока еще не все ворюги...» Часы показывали: через пятнадцать минут Епушотас. Унте стал поспешно собираться. Но когда собрался и протиснулся к выходу, выяснилась одна неприятность: его преданные часы стояли, а поезд мчался по Латвии, и уже целый час миновал после Епушотаса. Унте обрушился на проводницу, бойкую молодуху, но та только мстительно скалила зубы, довольная своей проделкой: говорила же я вам с вечера, кончайте свой концерт, товарищ пассажир, а то проспите, вот и проспали.
Не оставалось ничего другого, как только ждать ближайшей станции, на которую, к счастью, через несколько минут поезд и прибыл. За это время Унте успел утолить жажду, выдув полбачка воды, и заключить мир с проводницей, ибо, что ни говори, виновата не она, а водка.
(«Больше эту гадость в рот не возьму!»).
В Епушотас он вернулся только после завтрака: никак удавалось поймать попутку. Если какая-нибудь и останавливалась, то шофер коротко отвечал: извини, не туда, дружище. Наконец, когда терпение лопнуло, он схватил такси и, развалившись на заднем сиденье, влетел в родное местечко. «Пятнадцать рубликов собаке под хвост, но зато с фасоном»,— глумился он над собой. Выпитое вчера еще давало себя знать. Разум подсказывал: скорей в Дягимай, домой! Но вспомнил Салюте с ее бесконечными проповедями и нравоучениями, и на душе стало так муторно, что в ту сторону и смотреть не хотелось. А тут еще стала его эта чертова жажда донимать. Ну просто пожар! Лимонадом или водой из крана его не погасишь. Минеральная тоже не годится, слабовата. Пиво!— вот бальзам на рану. Но от нива только след остался — груды пустых ящиков на задворках магазина. Выпили. Выдули, выхлестали, вылакали. Даже прокисшее, чтоб у них всех заворот кишок... Вот же не везет доброму человеку, черт бы вас побрал! Что же, придется бормотуху или, как ее называют спившиеся канцеляристы в честь своего главного производственного, — «чернила». Недурно действует, если с водичкой смешать. Но и тут закавыка — этого лекарства ни единой на полке. Может, водки, коньяку. Бррр! При одной мысли с души воротит. С другой стороны, как наши предки, клин клином вышибают. Унте уже хотел было попросить этого лекарства, хотя и его в магазине было видно, но вдруг вспомнил, что по специальному распоряжению районных властей с первого числа сего все алкогольные напитки, кроме пива, продаются только по выходным. Стало быть, сегодняшний день — черный в календаре. Стало быть, блага, которые питают наш оптимизм, будут выложены на прилавки только в субботу утром, поскольку и двух дней (ежели их, конечно, рационально использовать) вполне достаточно, чтобы отравить всю неделю. Увы, сколько их, этих выпивох, заливающих день-деньской, не упускающих ни одного удобного случая, ищущих любой повод. Ходят из магазина в магазин, оглядывают непозволительно пустые прилавки и униженно подмигивают знакомым продавцам, авось сжалятся и вытащат из-под прилавка бутылочку белой. Только разве каплей утолишь жажду толпы? Потому-то многие, не надеясь на доброту и сострадание работников прилавка, садятся на мотоциклы, в автомобили, в грузовики (кто-то однажды даже на тракторе десятка три километров отмахал) и мчатся в Лаукувский район, где не действует «закон Даниелюса Гириниса». Ах, если бы кто-нибудь подсчитал, сколько времени уходит на эти поездки, сколько бензина... Все ведут счет только бутылкам, деньгам, уплывшим из бумажников, а лаукувские работники торговли радуются неслыханному перевыполнению плана по продаже алкогольных напитков, который является мечтой и недосягаемой вершиной для епушотасцев.
— Ну не олух ли тот, кто придумал такое!— громогласно заявил Унте, вперив рассерженный взгляд в продавщицу.— Прошу тотчас же продать мне две бутылки водки!
— Ишь какой отыскался! — обиделась молоденькая продавщица.— Ты не очень-то горло дери, все равно его не смочишь.
— Это Гиринис из Дягимай, нашего секретаря брат,— шепотом предупредила свою подругу вторая продавщица. И, заговорщически подмигнув Унте, тихо добавила! — Подойди-ка сюда, поищем то, что ты здесь в воскресенье оставил...
— Я?— осоловело уставился Унте.
— Неужто забыл? Только деньги не заплатил...
— Ну и развелось ловкачей, коза их задери? —взъярился Унте.— Ты мне этот запретный плод продай не как брату секретаря, не по блату, а как простому смертному. Обслужи, а не делай милость. Ясно?
Все в магазине дружно рассмеялись.
— Какой-то придурок! Свинья! Из дурдома сбежал, что ли?— напустилась на него щекастая продавщица, покрываясь красными пятнами.
Двое знакомых мужчин догнали Унте на улице.
— Ты что, Гиринис, зазеленел?
— Нет, покуда только почки пустил. Так сказать, вступление. Три недели в рот не брал, ни капли, а со вчерашнего дня взял — и расцвел.
— И мы вчера крепко поддали. У нас мотоцикл с прицепом. Может, слетаем за кордон, в Лаукуву, и прихватим там маленько?
V
Эти двое моторизованных знакомых были Робертас Марма и Альбертас Гайлюс. Будь Унте трезв, он в их сторону даже не плюнул бы, потому что презирал, но когда бывал под градусом, у него всю неприязнь как ветром сдувало. Поэтому-то и сидел он в коляске, оседлав огромную клетчатую сумку; Марма собирался набить ее бутылками доверху, потому что пора пополнить запасы тайного буфета в бане. Что ни говори, Унте была оказана величайшая честь, хотя Альбертас, ерзавший на заднем сиденье за спиной у Мар-мы, и не упускал случая поиздеваться над попутчиком.
— Летим, оседлав козла, как ведьмы,— перекрикивал он ветер, угрюмо свистевший над ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
«Ах, надо было тяпнуть на дорогу еще одну рюмку...»
Унте не заметил, как ввалился в привокзальный ресторан. Людей здесь была прорва, но до отхода поезда оставалось часа полтора, не меньше, так что входи, не дрейфь, заказывай себе ужин и графинчик водки, тем более что привязался к нему какой-то несчастный тип, от которого недавно сбежала жена и которому тоже позарез хотелось утопить свое горе в стаканчике. Поэтому в поезд оба сели, изрядно поддав, к тому же у каждого из них карманы оттягивала бутылочка белой, так сказать, на посошок. В вагоне к ним прикипела еще парочка таких, как они, и как начали, так дули до трех часов утра; может быть, они чокались бы и еще дольше, но остальные пассажиры не оценили по достоинству в такой поздний час репертуар Унте — его старинные песни.
Проснулся он от жажды, губы запеклись, голова кружилась, а изо рта несло так, словно там кавалерийский эскадрон остановился на постой. Унте не сразу все вспомнил А когда вспомнил, то все равно не мог свести концы с концами. Покосился на полку, куда сунул покупки, и обрадовался. Чемоданчик с привязанными к нему коробками не
тронули. «Слава богу, пока еще не все ворюги...» Часы показывали: через пятнадцать минут Епушотас. Унте стал поспешно собираться. Но когда собрался и протиснулся к выходу, выяснилась одна неприятность: его преданные часы стояли, а поезд мчался по Латвии, и уже целый час миновал после Епушотаса. Унте обрушился на проводницу, бойкую молодуху, но та только мстительно скалила зубы, довольная своей проделкой: говорила же я вам с вечера, кончайте свой концерт, товарищ пассажир, а то проспите, вот и проспали.
Не оставалось ничего другого, как только ждать ближайшей станции, на которую, к счастью, через несколько минут поезд и прибыл. За это время Унте успел утолить жажду, выдув полбачка воды, и заключить мир с проводницей, ибо, что ни говори, виновата не она, а водка.
(«Больше эту гадость в рот не возьму!»).
В Епушотас он вернулся только после завтрака: никак удавалось поймать попутку. Если какая-нибудь и останавливалась, то шофер коротко отвечал: извини, не туда, дружище. Наконец, когда терпение лопнуло, он схватил такси и, развалившись на заднем сиденье, влетел в родное местечко. «Пятнадцать рубликов собаке под хвост, но зато с фасоном»,— глумился он над собой. Выпитое вчера еще давало себя знать. Разум подсказывал: скорей в Дягимай, домой! Но вспомнил Салюте с ее бесконечными проповедями и нравоучениями, и на душе стало так муторно, что в ту сторону и смотреть не хотелось. А тут еще стала его эта чертова жажда донимать. Ну просто пожар! Лимонадом или водой из крана его не погасишь. Минеральная тоже не годится, слабовата. Пиво!— вот бальзам на рану. Но от нива только след остался — груды пустых ящиков на задворках магазина. Выпили. Выдули, выхлестали, вылакали. Даже прокисшее, чтоб у них всех заворот кишок... Вот же не везет доброму человеку, черт бы вас побрал! Что же, придется бормотуху или, как ее называют спившиеся канцеляристы в честь своего главного производственного, — «чернила». Недурно действует, если с водичкой смешать. Но и тут закавыка — этого лекарства ни единой на полке. Может, водки, коньяку. Бррр! При одной мысли с души воротит. С другой стороны, как наши предки, клин клином вышибают. Унте уже хотел было попросить этого лекарства, хотя и его в магазине было видно, но вдруг вспомнил, что по специальному распоряжению районных властей с первого числа сего все алкогольные напитки, кроме пива, продаются только по выходным. Стало быть, сегодняшний день — черный в календаре. Стало быть, блага, которые питают наш оптимизм, будут выложены на прилавки только в субботу утром, поскольку и двух дней (ежели их, конечно, рационально использовать) вполне достаточно, чтобы отравить всю неделю. Увы, сколько их, этих выпивох, заливающих день-деньской, не упускающих ни одного удобного случая, ищущих любой повод. Ходят из магазина в магазин, оглядывают непозволительно пустые прилавки и униженно подмигивают знакомым продавцам, авось сжалятся и вытащат из-под прилавка бутылочку белой. Только разве каплей утолишь жажду толпы? Потому-то многие, не надеясь на доброту и сострадание работников прилавка, садятся на мотоциклы, в автомобили, в грузовики (кто-то однажды даже на тракторе десятка три километров отмахал) и мчатся в Лаукувский район, где не действует «закон Даниелюса Гириниса». Ах, если бы кто-нибудь подсчитал, сколько времени уходит на эти поездки, сколько бензина... Все ведут счет только бутылкам, деньгам, уплывшим из бумажников, а лаукувские работники торговли радуются неслыханному перевыполнению плана по продаже алкогольных напитков, который является мечтой и недосягаемой вершиной для епушотасцев.
— Ну не олух ли тот, кто придумал такое!— громогласно заявил Унте, вперив рассерженный взгляд в продавщицу.— Прошу тотчас же продать мне две бутылки водки!
— Ишь какой отыскался! — обиделась молоденькая продавщица.— Ты не очень-то горло дери, все равно его не смочишь.
— Это Гиринис из Дягимай, нашего секретаря брат,— шепотом предупредила свою подругу вторая продавщица. И, заговорщически подмигнув Унте, тихо добавила! — Подойди-ка сюда, поищем то, что ты здесь в воскресенье оставил...
— Я?— осоловело уставился Унте.
— Неужто забыл? Только деньги не заплатил...
— Ну и развелось ловкачей, коза их задери? —взъярился Унте.— Ты мне этот запретный плод продай не как брату секретаря, не по блату, а как простому смертному. Обслужи, а не делай милость. Ясно?
Все в магазине дружно рассмеялись.
— Какой-то придурок! Свинья! Из дурдома сбежал, что ли?— напустилась на него щекастая продавщица, покрываясь красными пятнами.
Двое знакомых мужчин догнали Унте на улице.
— Ты что, Гиринис, зазеленел?
— Нет, покуда только почки пустил. Так сказать, вступление. Три недели в рот не брал, ни капли, а со вчерашнего дня взял — и расцвел.
— И мы вчера крепко поддали. У нас мотоцикл с прицепом. Может, слетаем за кордон, в Лаукуву, и прихватим там маленько?
V
Эти двое моторизованных знакомых были Робертас Марма и Альбертас Гайлюс. Будь Унте трезв, он в их сторону даже не плюнул бы, потому что презирал, но когда бывал под градусом, у него всю неприязнь как ветром сдувало. Поэтому-то и сидел он в коляске, оседлав огромную клетчатую сумку; Марма собирался набить ее бутылками доверху, потому что пора пополнить запасы тайного буфета в бане. Что ни говори, Унте была оказана величайшая честь, хотя Альбертас, ерзавший на заднем сиденье за спиной у Мар-мы, и не упускал случая поиздеваться над попутчиком.
— Летим, оседлав козла, как ведьмы,— перекрикивал он ветер, угрюмо свистевший над ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150