Да, да, оклемалась... Все в порядке... Будь он повнимательней, он бы в словах и голосе Юргиты почувствовал горечь... О чем уж Ричардас точно не подумал, так о том, что голос Юргиты как бы ставит крест на их прежней любви. Он, видно, и сейчас не сомневался в этом, потому что тут же предложил встретиться. Юргита включила транзистор. Оркестр Берлинского радио играл вальс Гофмана «Беатриче», мелодия звучала печально, навевала горестные и скорбные воспоминания, но Юргита слушала ее отрешенно. «Все,— решила она, поднимаясь с софы, когда Ричардас позвонил в дверь.— Кости моих близких давно сгнили, а крест на их могиле скособочился...»
Он сразу понял все. У него дрожали руки, когда он открывал саквояж, доставал оттуда и клал их на стол. Ему хотелось обнять Юргиту, но взгляд ее оттолкнул его. «Слишком долго мы ждали друг друга»,— сказала она. Ричардас глубоко вздохнул, молча оглядел комнату, словно прощаясь навсегда с каждым предметом. Он не сводил глаз с тоненькой, стройной фигурки Юргиты, казавшейся в черном платье стройней, чем всегда, с ее белой шеи, с ее крохотных красивых рук. На безымянном пальце левой руки сверкал старинный серебряный перстень — подарок бабушки — с огромным черным агатом. «Я хотел привезти тебе какой-нибудь сувенирчик. На память,— сказал он.— Но подумал: ты не приняла бы его... Ты никогда ничего от меня не принимала. Столько лет любим друг друга, а у тебя никакого подарочка на память...»
Юргита ничего не ответила. «И никакого подарочка на память...— повторила она, когда он ушел.— А чем была наша любовь? Разве это не самый дорогой подарок?»
Шел дождь. Юргита распахнула окно навстречу промозглому ноябрьскому вечеру, шелесту дождя в полуголых
ветках деревьев, городскому шуму, пожирающему покой, нервы, но удивительно привычному. Таким же он был и для Юргитиных бабушки с дедушкой, знавших о деревне только по рассказам родителей. Повеяло запахом прелой листвы и жаркого из близлежащего ресторана. Крики, гомон... Сейчас грянет джаз. Запоют «Долгих лет желаем...» Каждую субботу или воскресенье в ресторане отмечают чей-нибудь юбилей. Ура! Да здравствует!..
Юргита стояла в задумчивости у окна, прислушиваясь к этому гомону, и никак не могла отделаться от ощущения, что когда-то такой вечер уже был. Точно так же лило, точно также пахло жарким из ресторана, точно так же шелестели мокрые деревья, сверкал асфальт и точно так же охрипшим тоскливым голосом вопила пьяная женщина. Только тогда была не осень, не ноябрь (такие теплые вечера, как нынешней осенью, бывают, наверно, раз в столетие), а середина лета, цвели липы, никто не вопил (да-да, она ошиблась, никто не вопил), громко, почти остервенело играл джаз-банд, горяча молодую кровь. Чем же, право, сегодняшний вечер похож на тот... давний? Только рестораном?.. Правда, еще дождем, его монотонным шелестом в ветвях... Но тогда дождь хлынул намного позже, когда совсем стемнело и стрелка часов приближалась к двенадцати...
— Ни одной звездочки не видно. Что же наши кавалеры достанут нам на прощанье с небес?— полюбопытствовала Юргитина подруга.
Ее парень усмехнулся:
— Давайте скорей, иначе достанется! Над Жверинасом уже сверкает...
— Пусть льет,— махнул рукой шедший рядом с Юрги-той мужчина, с которым она познакомилась на приеме.— Я обожаю дождь и молнии...
— «Обожаю мед я, ты на мне женись...» — тихо процитировала Юргита одну поэтессу и сама удивилась: застряли же эти строчки в голове.
— Я бы охотно, не будь я женат...
Сзади шла еще ватага, возвращавшаяся с приема. Одного из них, журналиста, Юргита знала. Он взял да и ляпнул:
— Ты, Ричардас, поосторожней. С Юргитой шутки плохи. Она как Цезарь: пришла, увидела, победила...
— Сердцеедка?
— О! Поля любовных битв усеяны костьми мужчин, потерпевших в борьбе с ней фиаско.
— Не слушайте его, Ричардас. Он вас нарочно стращает. Шпагу из ножен — и вперед!
Грянул гром, суливший ливень. Юргитина подружка ее попутчик остановили такси, к их счастью, в нем было два свободных места, и уехали. Остальные же приняли приглашение услужливого мужчины, занимавшего солидный пост в торговой сети, зайти к нему в гости и переждать ливень за накрытым столом. Юргита собиралась проститься, но тут Ричардас встал на дыбы: ни за что, мол, не отпустим, как можно — женщину... одну... в такое позднее время, да еще когда Перун гневается. Другие были того же мнения, а о хозяине и говорить нечего. Он всячески старался угодить «товарищу Ричардасу», просто из кожи вон лез: почту, мол, за честь. Что ни говори, а среди нас светило, человек с большим будущим.
Через каких-нибудь полчаса, еще до ливня (первая туча прошла стороной), все очутились в просторной, богато обставленной квартире с хрустальными вазами, фарфоровыми сервизами и другими дефицитными вещами, выставленными напоказ: полюбуйтесь, дескать, на наше житье-бытье. В гостиной всю стену занимала книжная полка, битком набитая книгами: все собрания сочинений, все классики в прекрасных переплетах, альбомы, энциклопедии. Судя по названиям книг, хозяин был человеком весьма широкого кругозора. Но когда Юргита полистала две-три книги, то убедилась в том, что ни одна из них не читана; это же подтвердила простодушная хозяйка, заявившая без обиняков, что такую уйму и за всю жизнь не прочитаешь. Словом, и книги здесь были приложением к мебели, декорацией, долженствующей прикрыть невежество и духовное убожество. Если хозяева что-то и ценили в своей богатой библиотеке, то только то, что было подарено живыми авторами с дарственной надписью в благодарность за услуги — возможность приобрести заграничную дубленку, сервиз или другую ценность, не доступную простому смертному. Да, у этих невзрачных, довольных собой людей было вдоволь всего, что должно было удовлетворить их спесь, кроме личного знакомства со знаменитостями, светилами искусства. Когда же им удавалось завести такое знакомство, они не стеснялись на каждом шагу трубить о той услуге, которую оказали тому или иному таланту.
Угощали в доме только самыми дорогими напитками — шампанским, фирменным коньяком, а для Ричардаса даже нацедили рюмку из полупустой бутылки «Наполеона», которую расчетливые хозяева откупоривали только в честь полезных и именитых гостей.
— Хозяева не знают, что после Нового года я уезжаю из! Вильнюса,— шепнул Ричардас Юргите.
— Ну и что? — равнодушно спросила она.
— Они не были бы такими щедрыми,— сказал он и до бавил: — Я получил назначение.
— Вас можно поздравить с повышением? Может, даже с поездкой за рубеж? — оживилась Юргита.
— Вы угадали.
— От души за вас рада... Но меня никакими повышениями из Литвы не выманишь,— невольно вырвалось у нее, хотя она относилась к домоседам с предубеждением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Он сразу понял все. У него дрожали руки, когда он открывал саквояж, доставал оттуда и клал их на стол. Ему хотелось обнять Юргиту, но взгляд ее оттолкнул его. «Слишком долго мы ждали друг друга»,— сказала она. Ричардас глубоко вздохнул, молча оглядел комнату, словно прощаясь навсегда с каждым предметом. Он не сводил глаз с тоненькой, стройной фигурки Юргиты, казавшейся в черном платье стройней, чем всегда, с ее белой шеи, с ее крохотных красивых рук. На безымянном пальце левой руки сверкал старинный серебряный перстень — подарок бабушки — с огромным черным агатом. «Я хотел привезти тебе какой-нибудь сувенирчик. На память,— сказал он.— Но подумал: ты не приняла бы его... Ты никогда ничего от меня не принимала. Столько лет любим друг друга, а у тебя никакого подарочка на память...»
Юргита ничего не ответила. «И никакого подарочка на память...— повторила она, когда он ушел.— А чем была наша любовь? Разве это не самый дорогой подарок?»
Шел дождь. Юргита распахнула окно навстречу промозглому ноябрьскому вечеру, шелесту дождя в полуголых
ветках деревьев, городскому шуму, пожирающему покой, нервы, но удивительно привычному. Таким же он был и для Юргитиных бабушки с дедушкой, знавших о деревне только по рассказам родителей. Повеяло запахом прелой листвы и жаркого из близлежащего ресторана. Крики, гомон... Сейчас грянет джаз. Запоют «Долгих лет желаем...» Каждую субботу или воскресенье в ресторане отмечают чей-нибудь юбилей. Ура! Да здравствует!..
Юргита стояла в задумчивости у окна, прислушиваясь к этому гомону, и никак не могла отделаться от ощущения, что когда-то такой вечер уже был. Точно так же лило, точно также пахло жарким из ресторана, точно так же шелестели мокрые деревья, сверкал асфальт и точно так же охрипшим тоскливым голосом вопила пьяная женщина. Только тогда была не осень, не ноябрь (такие теплые вечера, как нынешней осенью, бывают, наверно, раз в столетие), а середина лета, цвели липы, никто не вопил (да-да, она ошиблась, никто не вопил), громко, почти остервенело играл джаз-банд, горяча молодую кровь. Чем же, право, сегодняшний вечер похож на тот... давний? Только рестораном?.. Правда, еще дождем, его монотонным шелестом в ветвях... Но тогда дождь хлынул намного позже, когда совсем стемнело и стрелка часов приближалась к двенадцати...
— Ни одной звездочки не видно. Что же наши кавалеры достанут нам на прощанье с небес?— полюбопытствовала Юргитина подруга.
Ее парень усмехнулся:
— Давайте скорей, иначе достанется! Над Жверинасом уже сверкает...
— Пусть льет,— махнул рукой шедший рядом с Юрги-той мужчина, с которым она познакомилась на приеме.— Я обожаю дождь и молнии...
— «Обожаю мед я, ты на мне женись...» — тихо процитировала Юргита одну поэтессу и сама удивилась: застряли же эти строчки в голове.
— Я бы охотно, не будь я женат...
Сзади шла еще ватага, возвращавшаяся с приема. Одного из них, журналиста, Юргита знала. Он взял да и ляпнул:
— Ты, Ричардас, поосторожней. С Юргитой шутки плохи. Она как Цезарь: пришла, увидела, победила...
— Сердцеедка?
— О! Поля любовных битв усеяны костьми мужчин, потерпевших в борьбе с ней фиаско.
— Не слушайте его, Ричардас. Он вас нарочно стращает. Шпагу из ножен — и вперед!
Грянул гром, суливший ливень. Юргитина подружка ее попутчик остановили такси, к их счастью, в нем было два свободных места, и уехали. Остальные же приняли приглашение услужливого мужчины, занимавшего солидный пост в торговой сети, зайти к нему в гости и переждать ливень за накрытым столом. Юргита собиралась проститься, но тут Ричардас встал на дыбы: ни за что, мол, не отпустим, как можно — женщину... одну... в такое позднее время, да еще когда Перун гневается. Другие были того же мнения, а о хозяине и говорить нечего. Он всячески старался угодить «товарищу Ричардасу», просто из кожи вон лез: почту, мол, за честь. Что ни говори, а среди нас светило, человек с большим будущим.
Через каких-нибудь полчаса, еще до ливня (первая туча прошла стороной), все очутились в просторной, богато обставленной квартире с хрустальными вазами, фарфоровыми сервизами и другими дефицитными вещами, выставленными напоказ: полюбуйтесь, дескать, на наше житье-бытье. В гостиной всю стену занимала книжная полка, битком набитая книгами: все собрания сочинений, все классики в прекрасных переплетах, альбомы, энциклопедии. Судя по названиям книг, хозяин был человеком весьма широкого кругозора. Но когда Юргита полистала две-три книги, то убедилась в том, что ни одна из них не читана; это же подтвердила простодушная хозяйка, заявившая без обиняков, что такую уйму и за всю жизнь не прочитаешь. Словом, и книги здесь были приложением к мебели, декорацией, долженствующей прикрыть невежество и духовное убожество. Если хозяева что-то и ценили в своей богатой библиотеке, то только то, что было подарено живыми авторами с дарственной надписью в благодарность за услуги — возможность приобрести заграничную дубленку, сервиз или другую ценность, не доступную простому смертному. Да, у этих невзрачных, довольных собой людей было вдоволь всего, что должно было удовлетворить их спесь, кроме личного знакомства со знаменитостями, светилами искусства. Когда же им удавалось завести такое знакомство, они не стеснялись на каждом шагу трубить о той услуге, которую оказали тому или иному таланту.
Угощали в доме только самыми дорогими напитками — шампанским, фирменным коньяком, а для Ричардаса даже нацедили рюмку из полупустой бутылки «Наполеона», которую расчетливые хозяева откупоривали только в честь полезных и именитых гостей.
— Хозяева не знают, что после Нового года я уезжаю из! Вильнюса,— шепнул Ричардас Юргите.
— Ну и что? — равнодушно спросила она.
— Они не были бы такими щедрыми,— сказал он и до бавил: — Я получил назначение.
— Вас можно поздравить с повышением? Может, даже с поездкой за рубеж? — оживилась Юргита.
— Вы угадали.
— От души за вас рада... Но меня никакими повышениями из Литвы не выманишь,— невольно вырвалось у нее, хотя она относилась к домоседам с предубеждением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150