И вместо того чтобы собрать чемодан в дорогу, я пишу тебе письмо, выкладываю, что наболело, и питаю робкую надежду, что дела
Наконец сложатся так, что мы сможем по-дружески обнять друг друга. О том же пишешь и ты, уповая на такую же встречу...
Да, пока что только письма. Туда и оттуда. А письма, как известно,— это только заменитель живого слова и крепкого мужского рукопожатия. Неудержимо бежит время. Понемногу остывают чувства, притупляется память, даже если она и хранит нашу с тобой дружбу.
VI
— ...Алло, алло! Ты слышишь меня, Юргита?
— Слышу, слышу, дорогой, говори.
— Помнишь, я тебе не раз рассказывал о нем? И частенько ловил себя на мысли, что было бы очень хорошо с ним встретиться. И вдруг вижу — он, мой Вадим Фомич, идет мне навстречу! Я остановился как вкопанный, не мог поверить своим глазам. А потом бросился вдогонку. Какая-то непостижимая сила несла меня вперед. Я уже почти не сомневался, что это не он, а все-таки бежал, продирался сквозь толпу, не сводя глаз с папахи. В один момент я потерял ее из виду, но она снова мелькнула, и я, ясно сознавая свою глупость, взял того, в папахе, за плечо. Он повернулся и удивился. На меня смотрело незнакомое лицо... Мне стало как-то не по себе, побеспокоил чужого человека. Странная ошибка... Правда? Что-то необыкновенное...
— Потому что ты сам необыкновенный... Я очень соскучилась по тебе.
— И я по тебе, Юргита. Считаю часы, оставшиеся до нашей встречи. Только подумай: целых три дня, три долгих дня и ночи мы не виделись! Почти восемьдесят часов. Одно утешение, что завтра снова будем вместе... Поверь, мне хотелось все бросить и мчаться домой...
Она хотела было сказать, что вчера тоже чуть не сделала ему сюрприз: думала сесть в самолет и прилететь в Вильнюс. Еще минута, и эти слова слетели бы с уст, но она вдруг почему-то раздумала: пусть это лучше останется маленькой тайной. Конечно, она когда-нибудь откроет ее Даниелюсу. А вместе с тем и то, о чем она сейчас спокойно подумать не может, осуждая себя за легкомысленность.
Разговор оборвался, но в ушах Юргиты еще долго звучали слова Даниелюса, его мужественный голос, да и он сам стоял перед глазами как живой, только протяни руки — и он подхватит тебя и прижмет к себе.
— Хозяин звонил? — спрашивает Алюте.— Вы так говорили, что даже дух захватывало.— На глаза Алюте навертываются слезы.— Это редкость, чтобы люди друг друга так любили. Так хорошо на душе, дорогуша моя, оттого, что вы счастливы.— Алюте утирает лицо передником и прикрывает за собой дверь в кухню — нечего своим шмыганьем портить настроение хозяйке.
«Счастливы...» Юргита съеживается, словно слово это тяжелым камнем упало у ее ног. В последнее время она все чаще замирает, когда слышит или сама его произносит. «Счастлива... Да, я счастлива... Очень счастлива...» — шепчет она упрямо, чуть ли не сердясь, словно кто-то ей перечит.
Подавленная, она направляется в спальню. Разложив между кроватями и шкафом игрушки, здесь хозяйничает сынишка Лютаурас. Юргита удивлена: пять минут тому назад ребенок спал и вот уже снова играет. Она чуть не проговаривается, что звонил отец. Мог бы с ним поговорить и Лютаурас. А теперь зачем бередить детскую Душу?
Увидев мать, Лютаурас засыпает ее вопросами, не по возрасту серьезными и прямыми.
— Мудрец ты мой,— говорит Юргита, усаживаясь рядом с ним на ковер.— Так что мы с тобой будем сейчас делать?
— Я город строю. Когда построю, налетят самолеты и разбомбят его. Ты будешь противником,— выкладывает свои планы мальчуган.
— Нет, лучше я помогу тебе строить. Не надо войны, Лютаурас. Умные люди работают, а не воюют,— объясняет Юргита, гладя его светлую головку. «Когда подрастет, волосы потемнеют. Глаза большие, синие. Весь в Даниелю-са».
— Люди все делают,— не соглашается Лютаурас — Строят, разрушают и снова строят. Войны, говорит Алюте, нужны, чтобы людей перебить, когда их слишком много.
— Алюте? — кусает губу Юргита.— Ты лучше нас с папой слушай, а не то, что во дворе болтают.
— Алюте знает... Так ты будешь противником? Сейчас давай строить, потом объявим войну, налетят самолеты... Как по телевизору. Хорошо, мамочка?
— Нехорошо, Лютаурас— Юргита долго и терпеливо объясняет сыну, какое это несчастье война («Ты потерял от своей затеи.
— Лучше я тебе сыграю, хочешь?
«Вот так и растут дети под присмотром чужих,— огорченно думает Юргита, садясь за пианино и начиная играть «Детский уголок» Дебюсси.— Мать целыми днями пропадает в редакции, отец целыми днями занят в райкоме. Учим других жить, воспитываем, а свой ребенок словно подкидыш...»
— Сегодня, Лютаурас, я никуда не пойду,— улыбается Юргита, прижав мальчугана к груди.— Мы будем вместе и после обеда, и весь вечер.
— Когда ты, мамочка, дома, мне так хорошо. Ты такие интересные игры придумываешь и такие сказки рассказываешь... И Алюте умеет, но с тобой лучше.
Юргита утыкается головой в плечо Лютаураса, с трудом сдерживает себя, чтобы не зарыдать в голос: «Ах, ты моя милая букашечка, моя любовь, простишь ли ты своей маме, когда вырастешь, что она так мало с тобой была в детстве?»
Наобнимавшись и наигравшись вдоволь, они отправляются в город. Лютаурасу интересно гулять, особенно с мамой, она столько знает и так хорошо объясняет. Больше всего ему конечно же нравится каток, там столько детей, а среди них и такие малыши, как Лютаурас. В другой раз он явится сюда с коньками — мама обещала купить. Замечательный сегодня день!
Юргита сидит у кроватки, пока глубокий сон не одолевает уставшего от дневных впечатлений мальчугана. Она счастлива, что хоть сегодня выполнила свой долг матери. Слышно, как крупные капли дождя стучат по обитому жестью подоконнику. Во дворе громко переговариваются мужчина с женщиной. Кто-то цокает каблучками по тротуару. Ну и зима — три раза выпал снег и три раза растаял. А ведь еще вчера, когда они возвращались с Малдейкисом из Лаукувы после подписания договора о соцсоревновании, ударил морозец, и все предметы казались удивительно яркими на фоне заснеженной земли.
VII
В глазах еще мерцало зимнее звездное небо, черная бездна которого разверзлась над головой, когда Юргита вышла во двор. С ней часто так: ни с того ни с сего врежется в память какая-нибудь картина, и Юргита долго не может от нее отделаться. «Я привезу с собой единственный гостинец — полоску звездного неба...— улыбнулась она странной и неожиданной мысли.— С искусственными спутниками земли... Космический пирог...»
— Я, наверное, вам помешал,— извинился Малдей-кис— Обдумываете, наверное, статейку для газеты.
— Нет, товарищ Аполинарас. Сижу и с удовольствием уплетаю гостинец.
— Какой гостинец? А! Юркшайтис догадался — что-то в дорогу положил? Радушные люди. И мне в багажник бочонок пива вкатили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Наконец сложатся так, что мы сможем по-дружески обнять друг друга. О том же пишешь и ты, уповая на такую же встречу...
Да, пока что только письма. Туда и оттуда. А письма, как известно,— это только заменитель живого слова и крепкого мужского рукопожатия. Неудержимо бежит время. Понемногу остывают чувства, притупляется память, даже если она и хранит нашу с тобой дружбу.
VI
— ...Алло, алло! Ты слышишь меня, Юргита?
— Слышу, слышу, дорогой, говори.
— Помнишь, я тебе не раз рассказывал о нем? И частенько ловил себя на мысли, что было бы очень хорошо с ним встретиться. И вдруг вижу — он, мой Вадим Фомич, идет мне навстречу! Я остановился как вкопанный, не мог поверить своим глазам. А потом бросился вдогонку. Какая-то непостижимая сила несла меня вперед. Я уже почти не сомневался, что это не он, а все-таки бежал, продирался сквозь толпу, не сводя глаз с папахи. В один момент я потерял ее из виду, но она снова мелькнула, и я, ясно сознавая свою глупость, взял того, в папахе, за плечо. Он повернулся и удивился. На меня смотрело незнакомое лицо... Мне стало как-то не по себе, побеспокоил чужого человека. Странная ошибка... Правда? Что-то необыкновенное...
— Потому что ты сам необыкновенный... Я очень соскучилась по тебе.
— И я по тебе, Юргита. Считаю часы, оставшиеся до нашей встречи. Только подумай: целых три дня, три долгих дня и ночи мы не виделись! Почти восемьдесят часов. Одно утешение, что завтра снова будем вместе... Поверь, мне хотелось все бросить и мчаться домой...
Она хотела было сказать, что вчера тоже чуть не сделала ему сюрприз: думала сесть в самолет и прилететь в Вильнюс. Еще минута, и эти слова слетели бы с уст, но она вдруг почему-то раздумала: пусть это лучше останется маленькой тайной. Конечно, она когда-нибудь откроет ее Даниелюсу. А вместе с тем и то, о чем она сейчас спокойно подумать не может, осуждая себя за легкомысленность.
Разговор оборвался, но в ушах Юргиты еще долго звучали слова Даниелюса, его мужественный голос, да и он сам стоял перед глазами как живой, только протяни руки — и он подхватит тебя и прижмет к себе.
— Хозяин звонил? — спрашивает Алюте.— Вы так говорили, что даже дух захватывало.— На глаза Алюте навертываются слезы.— Это редкость, чтобы люди друг друга так любили. Так хорошо на душе, дорогуша моя, оттого, что вы счастливы.— Алюте утирает лицо передником и прикрывает за собой дверь в кухню — нечего своим шмыганьем портить настроение хозяйке.
«Счастливы...» Юргита съеживается, словно слово это тяжелым камнем упало у ее ног. В последнее время она все чаще замирает, когда слышит или сама его произносит. «Счастлива... Да, я счастлива... Очень счастлива...» — шепчет она упрямо, чуть ли не сердясь, словно кто-то ей перечит.
Подавленная, она направляется в спальню. Разложив между кроватями и шкафом игрушки, здесь хозяйничает сынишка Лютаурас. Юргита удивлена: пять минут тому назад ребенок спал и вот уже снова играет. Она чуть не проговаривается, что звонил отец. Мог бы с ним поговорить и Лютаурас. А теперь зачем бередить детскую Душу?
Увидев мать, Лютаурас засыпает ее вопросами, не по возрасту серьезными и прямыми.
— Мудрец ты мой,— говорит Юргита, усаживаясь рядом с ним на ковер.— Так что мы с тобой будем сейчас делать?
— Я город строю. Когда построю, налетят самолеты и разбомбят его. Ты будешь противником,— выкладывает свои планы мальчуган.
— Нет, лучше я помогу тебе строить. Не надо войны, Лютаурас. Умные люди работают, а не воюют,— объясняет Юргита, гладя его светлую головку. «Когда подрастет, волосы потемнеют. Глаза большие, синие. Весь в Даниелю-са».
— Люди все делают,— не соглашается Лютаурас — Строят, разрушают и снова строят. Войны, говорит Алюте, нужны, чтобы людей перебить, когда их слишком много.
— Алюте? — кусает губу Юргита.— Ты лучше нас с папой слушай, а не то, что во дворе болтают.
— Алюте знает... Так ты будешь противником? Сейчас давай строить, потом объявим войну, налетят самолеты... Как по телевизору. Хорошо, мамочка?
— Нехорошо, Лютаурас— Юргита долго и терпеливо объясняет сыну, какое это несчастье война («Ты потерял от своей затеи.
— Лучше я тебе сыграю, хочешь?
«Вот так и растут дети под присмотром чужих,— огорченно думает Юргита, садясь за пианино и начиная играть «Детский уголок» Дебюсси.— Мать целыми днями пропадает в редакции, отец целыми днями занят в райкоме. Учим других жить, воспитываем, а свой ребенок словно подкидыш...»
— Сегодня, Лютаурас, я никуда не пойду,— улыбается Юргита, прижав мальчугана к груди.— Мы будем вместе и после обеда, и весь вечер.
— Когда ты, мамочка, дома, мне так хорошо. Ты такие интересные игры придумываешь и такие сказки рассказываешь... И Алюте умеет, но с тобой лучше.
Юргита утыкается головой в плечо Лютаураса, с трудом сдерживает себя, чтобы не зарыдать в голос: «Ах, ты моя милая букашечка, моя любовь, простишь ли ты своей маме, когда вырастешь, что она так мало с тобой была в детстве?»
Наобнимавшись и наигравшись вдоволь, они отправляются в город. Лютаурасу интересно гулять, особенно с мамой, она столько знает и так хорошо объясняет. Больше всего ему конечно же нравится каток, там столько детей, а среди них и такие малыши, как Лютаурас. В другой раз он явится сюда с коньками — мама обещала купить. Замечательный сегодня день!
Юргита сидит у кроватки, пока глубокий сон не одолевает уставшего от дневных впечатлений мальчугана. Она счастлива, что хоть сегодня выполнила свой долг матери. Слышно, как крупные капли дождя стучат по обитому жестью подоконнику. Во дворе громко переговариваются мужчина с женщиной. Кто-то цокает каблучками по тротуару. Ну и зима — три раза выпал снег и три раза растаял. А ведь еще вчера, когда они возвращались с Малдейкисом из Лаукувы после подписания договора о соцсоревновании, ударил морозец, и все предметы казались удивительно яркими на фоне заснеженной земли.
VII
В глазах еще мерцало зимнее звездное небо, черная бездна которого разверзлась над головой, когда Юргита вышла во двор. С ней часто так: ни с того ни с сего врежется в память какая-нибудь картина, и Юргита долго не может от нее отделаться. «Я привезу с собой единственный гостинец — полоску звездного неба...— улыбнулась она странной и неожиданной мысли.— С искусственными спутниками земли... Космический пирог...»
— Я, наверное, вам помешал,— извинился Малдей-кис— Обдумываете, наверное, статейку для газеты.
— Нет, товарищ Аполинарас. Сижу и с удовольствием уплетаю гостинец.
— Какой гостинец? А! Юркшайтис догадался — что-то в дорогу положил? Радушные люди. И мне в багажник бочонок пива вкатили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150