Весь мир должен знать о том, что она снесла яичко. По соседству не унимается другая. Без устали поет кочет, крякают утки, облепив колодец. Салюте с утра забыла открыть воротца, чтобы пернатые могли добраться до пруда, а Унте такая мысль и в голову не приходит. Он все еще парит над морем-океаном, наконец покидает его пределы и переносится в тайгу, над которой такое же синее небо, усеянное белыми тучами. А из тайги в мгновенье ока перелетает на епушо-тасские равнины, занесенные свежим, только что выпавшим снегом и освещенные лучами заходящего солнца так, что глазам больно. Унте прищуривается, выскальзывает со двора, видит следы машин на ленте асфальта и нескольких женщин, минутой назад вышедших из стоящего автобуса.
VI
Одна из них — Салюте, а другая... Другую он сразу и не узнал: Юргита! Жаркая волна захлестнула грудь, под меховой шапкой на лбу проступили капли пота. Он вдруг устыдился своих валенок, своего старомодного зимнего пальто — ни дать ни взять захребетник деревенский!
— Гостью привезла,— с гордостью сказала Салюте.
— А я собрался было к Бутгинасу,— Унте покраснел, поняв, что спорол глупость.— Но теперь... поскольку Юргита приехала...
— Не вовремя? Да?
— Что вы? Что вы?
— Ну уж теперь все равно не выгоните,— Юргита улыбнулась. На ней была белая меховая шапочка, делав-
шая черты ее лица еще мельче, но подчеркивавшая черноту глаз.— Тем более, что приехала-то я неспроста, по серьезному делу, касающемуся нас обоих.
Унте ничего не понял — только повел бровью и снова ляпнул ни к селу ни к городу:
— Очень удобно, когда автобусы останавливаются у самого двора. В снег ли, в дождь ли...
Салюте схватила желтевший на снегу тяжелый саквояж.
— Оставь! Унте возьмет,— промолвила Юргита. Унте обернулся и чуть ли не силой вырвал из жениных
рук ношу.
— Да мне не тяжело... до дома-то всего два шага... Не такие тяжести таскала...— защищалась Салюте, не отдавая саквояж.
Унте покраснел как рак.
— Чего это ты накупила столько,— грубо перебил он жену, боясь, чтобы та не принялась рассказывать, сколько потратила денег.
Открывая дверь в прихожую и приглашая гостью войти, Салюте похвасталась перед Унте, что гостила у Юргиты и до тех пор не отпустит ее домой, пока не ублажит своими угощениями.
Вошел старый Гиринис. В одной рубахе, как юноша, меховая шапка в соломинках, он только что из хлева — скотину кормил.
— Здравствуй, невестка,— радушно встретил он Юргиту, прижимая ее к груди.— А Даниелюс что?.. Опять не мог?..
Юргита хотела сказать правду («На охоту уехал»), но не стала огорчать свекра.
— Доклад готовит. Совещание скоро,— соврала она.— Секретари, отец, люди подневольные.
— Что верно, то верно, подневольные,— согласился старый Гиринис и горько усмехнулся.— Теперь все казенное.
— А где Юстина? — спросила Юргита, уводя свекра от опасной темы.
— На ферме. Ведь и Юстина казенная. Воскресенье не воскресенье, возится со своими коровами неизвестно за какие грехи... Просто жаль смотреть на нее. Но что это мы тебе своими бедами голову морочим? Ведь в гости приехала!.. Салюте, голубка, сбегай в чулан за пивком!
— Нашел, видите ли, с кем пиво пить! — прыснула Салюте.
— А что? Такое вкусное, как отцовское, и я не прочь... —сказала Юргита.
— Ну, что я говорил? — старый Гиринис весь сиял.— Какие это гости, если на столе кувшина нет?
— Председатель обещал представить Юстину к высокой награде,— насмешливо выпалил Унте, когда Салюте шмыгнула в чулан.— Но Героя она не получит, потому что две звездочки одному колхозу не дадут... Тем более что у одной доярки, Бутгинене, уже есть.
— В бирюльки играют, как дети, право слово,— заметил старый Гиринис— Лучше бы Юстине сменщицу дали, может, так бы не уставала.
— А где ж ее взять? — отозвалась Салюте, вернувшаяся с пенящимся горьковато-сладким пивом.— В колхозе людей не хватает, не только коровницы, но и мы, свинарки, света белого не видим.
— Такие заботы мучают не только Дягимай,— поддержала золовку молчавшая до тех пор Юргита.— По всей стране не хватает рабочей силы... В деревне и в городе, в колхозах и на фабриках.
Старый Гиринис нервно мотнул головой.
— И будет не хватать, пока люди не научатся работать,— не выдержал он.— Пока не будут себя уважать и других. Потому-то и товар никудышный, да и производят его меньше. А эта ваша материальная заинтересованность только предлог для начальников... Чтобы оправдаться. Настоящих причин они-то не хотят видеть. К примеру, наш колхоз. У людей не сотни рублей — тысячи на книжках. Стало быть, заработок у каждого приличный. В городе, конечно, хуже; живя на асфальте, на жалованье далеко не уедешь, не разбежишься, как говорят. Но и там никто голым не ходит, с голоду не пухнет. Живут люди-человеки... Есть у них на что и одежу справить себе, и поесть, и, коли позарез нужно, машину купить. Нет, дети мои, не здесь собака зарыта, дело не в том, что одни работают каждый день, не ведая, что такое выходной, а другие баклуши бьют. Нет! Порядка не хватает — вот что! Дисциплины! Уж больно много всяких чинодралов развелось! Начальничек над начальничком, контора над конторой, поди угадай, куда сперва пойти, куда потом, ежели у тебя какое-нибудь дело. Намедни и сам Даниелюс возмущался... рассказывал, как одна вдова двадцать справок собрала, чтобы своим малолетним детям пенсию выхлопотать. Вы это называете бюрократизмом, а я так думаю: проверка за проверкой не от жизни — от недоверия к человеку, от страха, вдруг власть обманут. И что же?.. Все равно обманывают, сколько там проверок ни учиняй! А когда нужно призвать виновного к ответу, вот тут и начинается: виновников вроде бы и нет, закон запутался среди прорвы ответчиков, каждый посылает к другому, и в конце концов всю кашу должен расхлебывать самый меньший. Всех этих щелкоперов, всех этих переписчиков, переливателей из пустого в порожнее, всех этих выдавалыциков справок и бумажек надо к работе, к делу приставить! А ведь сколько их, этих канцелярских крыс, во всем нашем необъятном отечестве небось миллионы... и все они только и делают, что наши закрома опустошают. Пусть же производят то, что нужно, пусть человеку пользу приносят, дармоеды. Тогда бы никто не жаловался на нехватку рабочих рук... И каждый мог бы по-людски отдохнуть, да и прилавки в магазинах ломились бы от всякой всячины... Эх, да что тут говорить, это и малому дитяти ясно. Почему же те, у кого башка на плечах, те, кто должен заниматься этим, не желают понять...
— Может, и понимают, да боятся мозгами пошевелить,— сказал Унте, наливая всем пива.— Невыгодно, а главное — опасно, еще, не приведи господь, обмишулишься, на смех тебя поднимут вместе со всеми твоими новинками... такое, отец, уже не раз случалось. Поэтому те, что побашковитей, считают так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
VI
Одна из них — Салюте, а другая... Другую он сразу и не узнал: Юргита! Жаркая волна захлестнула грудь, под меховой шапкой на лбу проступили капли пота. Он вдруг устыдился своих валенок, своего старомодного зимнего пальто — ни дать ни взять захребетник деревенский!
— Гостью привезла,— с гордостью сказала Салюте.
— А я собрался было к Бутгинасу,— Унте покраснел, поняв, что спорол глупость.— Но теперь... поскольку Юргита приехала...
— Не вовремя? Да?
— Что вы? Что вы?
— Ну уж теперь все равно не выгоните,— Юргита улыбнулась. На ней была белая меховая шапочка, делав-
шая черты ее лица еще мельче, но подчеркивавшая черноту глаз.— Тем более, что приехала-то я неспроста, по серьезному делу, касающемуся нас обоих.
Унте ничего не понял — только повел бровью и снова ляпнул ни к селу ни к городу:
— Очень удобно, когда автобусы останавливаются у самого двора. В снег ли, в дождь ли...
Салюте схватила желтевший на снегу тяжелый саквояж.
— Оставь! Унте возьмет,— промолвила Юргита. Унте обернулся и чуть ли не силой вырвал из жениных
рук ношу.
— Да мне не тяжело... до дома-то всего два шага... Не такие тяжести таскала...— защищалась Салюте, не отдавая саквояж.
Унте покраснел как рак.
— Чего это ты накупила столько,— грубо перебил он жену, боясь, чтобы та не принялась рассказывать, сколько потратила денег.
Открывая дверь в прихожую и приглашая гостью войти, Салюте похвасталась перед Унте, что гостила у Юргиты и до тех пор не отпустит ее домой, пока не ублажит своими угощениями.
Вошел старый Гиринис. В одной рубахе, как юноша, меховая шапка в соломинках, он только что из хлева — скотину кормил.
— Здравствуй, невестка,— радушно встретил он Юргиту, прижимая ее к груди.— А Даниелюс что?.. Опять не мог?..
Юргита хотела сказать правду («На охоту уехал»), но не стала огорчать свекра.
— Доклад готовит. Совещание скоро,— соврала она.— Секретари, отец, люди подневольные.
— Что верно, то верно, подневольные,— согласился старый Гиринис и горько усмехнулся.— Теперь все казенное.
— А где Юстина? — спросила Юргита, уводя свекра от опасной темы.
— На ферме. Ведь и Юстина казенная. Воскресенье не воскресенье, возится со своими коровами неизвестно за какие грехи... Просто жаль смотреть на нее. Но что это мы тебе своими бедами голову морочим? Ведь в гости приехала!.. Салюте, голубка, сбегай в чулан за пивком!
— Нашел, видите ли, с кем пиво пить! — прыснула Салюте.
— А что? Такое вкусное, как отцовское, и я не прочь... —сказала Юргита.
— Ну, что я говорил? — старый Гиринис весь сиял.— Какие это гости, если на столе кувшина нет?
— Председатель обещал представить Юстину к высокой награде,— насмешливо выпалил Унте, когда Салюте шмыгнула в чулан.— Но Героя она не получит, потому что две звездочки одному колхозу не дадут... Тем более что у одной доярки, Бутгинене, уже есть.
— В бирюльки играют, как дети, право слово,— заметил старый Гиринис— Лучше бы Юстине сменщицу дали, может, так бы не уставала.
— А где ж ее взять? — отозвалась Салюте, вернувшаяся с пенящимся горьковато-сладким пивом.— В колхозе людей не хватает, не только коровницы, но и мы, свинарки, света белого не видим.
— Такие заботы мучают не только Дягимай,— поддержала золовку молчавшая до тех пор Юргита.— По всей стране не хватает рабочей силы... В деревне и в городе, в колхозах и на фабриках.
Старый Гиринис нервно мотнул головой.
— И будет не хватать, пока люди не научатся работать,— не выдержал он.— Пока не будут себя уважать и других. Потому-то и товар никудышный, да и производят его меньше. А эта ваша материальная заинтересованность только предлог для начальников... Чтобы оправдаться. Настоящих причин они-то не хотят видеть. К примеру, наш колхоз. У людей не сотни рублей — тысячи на книжках. Стало быть, заработок у каждого приличный. В городе, конечно, хуже; живя на асфальте, на жалованье далеко не уедешь, не разбежишься, как говорят. Но и там никто голым не ходит, с голоду не пухнет. Живут люди-человеки... Есть у них на что и одежу справить себе, и поесть, и, коли позарез нужно, машину купить. Нет, дети мои, не здесь собака зарыта, дело не в том, что одни работают каждый день, не ведая, что такое выходной, а другие баклуши бьют. Нет! Порядка не хватает — вот что! Дисциплины! Уж больно много всяких чинодралов развелось! Начальничек над начальничком, контора над конторой, поди угадай, куда сперва пойти, куда потом, ежели у тебя какое-нибудь дело. Намедни и сам Даниелюс возмущался... рассказывал, как одна вдова двадцать справок собрала, чтобы своим малолетним детям пенсию выхлопотать. Вы это называете бюрократизмом, а я так думаю: проверка за проверкой не от жизни — от недоверия к человеку, от страха, вдруг власть обманут. И что же?.. Все равно обманывают, сколько там проверок ни учиняй! А когда нужно призвать виновного к ответу, вот тут и начинается: виновников вроде бы и нет, закон запутался среди прорвы ответчиков, каждый посылает к другому, и в конце концов всю кашу должен расхлебывать самый меньший. Всех этих щелкоперов, всех этих переписчиков, переливателей из пустого в порожнее, всех этих выдавалыциков справок и бумажек надо к работе, к делу приставить! А ведь сколько их, этих канцелярских крыс, во всем нашем необъятном отечестве небось миллионы... и все они только и делают, что наши закрома опустошают. Пусть же производят то, что нужно, пусть человеку пользу приносят, дармоеды. Тогда бы никто не жаловался на нехватку рабочих рук... И каждый мог бы по-людски отдохнуть, да и прилавки в магазинах ломились бы от всякой всячины... Эх, да что тут говорить, это и малому дитяти ясно. Почему же те, у кого башка на плечах, те, кто должен заниматься этим, не желают понять...
— Может, и понимают, да боятся мозгами пошевелить,— сказал Унте, наливая всем пива.— Невыгодно, а главное — опасно, еще, не приведи господь, обмишулишься, на смех тебя поднимут вместе со всеми твоими новинками... такое, отец, уже не раз случалось. Поэтому те, что побашковитей, считают так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150