Телима опустила голову. Я надел ей ошейник и застегнул его.
— Давно уже я не носила ошейника, — задумчиво пробормотала она.
Интересно, как ей удалось во время побега или позже, уже на островах, избавиться от ошейника? Хо-Хак, например, до сих пор носит ошейник, оставшийся на нем со времен его рабства на галерах. У ренсоводов не было приспособлений, позволявших разрезать или разрубить металлическую полосу на горле. Вероятно, Телиме каким-то образом удалось обнаружить и стащить ключ от своего ошейника.
— Телима, — поинтересовался я, возвращаясь мыслями к Хо-Хаку, — а почему Хо-Хак так разволновался, когда мы заговорили о том мальчике, Зекиусе?
Она не ответила.
— Конечно, он должен был его знать, — продолжал я, — но почему это его так обеспокоило?
— Это был его сын, — сказала Телима.
Я повертел золотой браслет в руках и положил его на пол. Затем вытащил из-за пояса снятые после танца с Мидис наручники, надел один из них Телиме на левую руку, пропустил цепь через вделанное в стену кухни широкое кольцо и застегнул второй наручник у нее на правой руке. Потом снова поднял с пола браслет.
— Странно, что у девушки с ренсового острова может быть золотое украшение, — заметил я. Телима ничего не сказала.
— Отдыхай, кухонная рабыня, — бросил я ей на прощание. — Завтра у тебя будет много работы.
У двери я обернулся. Долгое время мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
— Хозяин доволен? — наконец нарушила молчание Телима. Я не ответил.
В комнате я кинул браслет Мидис, которая на лету поймала его и тут же с радостным возгласом нацепила его на руку и принялась рассматривать его со всех сторон.
— Не сажай меня на цепь, — попросила она.
Не обращая внимания на ее жалобный тон, я зацепил один из снятых с нее ножных кандалов за вделанное в стену кольцо для рабов, а второй конец защелкнул у нее на лодыжке.
— Спи, Мидис, — сказал я, укрывая ее шкурами любви.
— Хозяин, Мидис понравилась вам? — спросила она.
— Да, Мидис, — ответил я, прикоснувшись к ее лицу и откидывая с него прядь упавших волос. — Ты мне понравилась. А теперь спи.
Она поплотнее закуталась в шкуры.
Я вышел из комнаты и по ступеням спустился на улицу. Вокруг было темно. До рассвета оставалось не меньше часа. Я побрел по узкой пешеходной дорожке вдоль канала и, пройдя несколько шагов, вдруг порывисто опустился на землю и окунул голову в прохладную воду, тускло мерцающую в темноте. Где-то поблизости шарахнулся в сторону испуганный урт. Я снова окунул голову в воду и, отфыркиваясь, поднялся на ноги.
Голова гудела: паги, пожалуй, я сегодня перебрал.
Здания по ту сторону канала утопали в темноте, хотя кое-где сквозь оконце, столь узкое, что скорее напоминало то ли бойницу, то ли просто трещину в кирпичной кладке, наружу отбрасывал лолоску света какой-нибудь горящий внутри дома факел.
Я замерз и чувствовал себя одиноким и несчастным. Все вокруг было чужим, и не только в Порт-Каре, но и во всех мирах, освещаемых всеми солнцами мироздания.
Ноги сами привели меня к таверне, откуда началась для меня сегодняшняя ночь.
Я немного постоял на пороге и открыл тяжелую дверь.
Музыканты и танцовщица ушли, я думаю, уже давным-давно.
Посетителей в таверне оставалось очень немного, да и те либо сидели, уронив голову на стол, залитый пагой, либо лежали, завернувшись в плащи, прямо на полу, по углам зала. Только двое-трое завсегдатаев ухитрились каким-то образом застыть в сидячем положении, упершись остановившимся, невидящим взглядом в наполовину опорожненные бокалы. Девушки, за исключением тех, что продолжали обслуживать посетителей в нишах, скрытых от посторонних взглядов длинными занавесами, уже находились, вероятно, в помещении для рабов, где-нибудь поблизости от кухни. Хозяин таверны при моем появлении приподнял голову от прилавка, где рядом с ним стоял бокал и почти пустой кувшин паги.
Я бросил ему на прилавок медную монету, и он наполнил мне бокал.
Пустых столов хватало, и я выбрал себе наименее грязный.
Пить не хотелось, я хотел просто побыть один; не хотелось даже думать, просто посидеть в одиночестве.
Откуда-то из ниши доносились сдавленные рыдания.
Это меня раздражало, не хотелось, чтобы что-то мешало. Я поставил локти на стол, подперев руками голову.
Я ненавидел Порт-Кар и все, что с ним связано. И себя я ненавидел, потому что я тоже был из Порт-Кара, Это я понял прошедшей ночью. Не знаю, что именно так на меня подействовало, но забыть ее мне вряд ли когда-нибудь удастся. Она перевернула мне всю душу. Все теперь в этом городе вызывало у меня отвращение, казалось мерзким и безобразным.
Вдруг занавес над входом в одну из ниш рывком отошел в сторону, и в освободившемся проеме появился Сурбус, капитан из Порт-Кара. Я поглядел на него с неприязнью; сейчас его заросшее клочковатой бородой лицо с близко посаженными, злобно прищуренными глазами казалось мне особенно уродливым. Я уже успел наслышаться о нем с первой минуты моего появления в этом городе. Я знал, что он пират и рабовладелец, вор и убийца, знал, что он жесток и беспощаден, — настоящий порткарец, как я их себе всегда представлял, и тем не менее, глядя на этого человека, я испытывал к нему особенное отвращение.
Он бросил перед собой связанную по рукам и ногам рабыню — ту самую, что обслуживала меня прошлым вечером, пока в таверну не ворвался Сурбус со своими головорезами. Вчера я не успел ее как следует рассмотреть, заметил лишь, что она чрезмерно худа и не слишком привлекательна. Блондинка С голубыми, если не ошибаюсь, глазами. Не похожа на обычную рабыню, хотя я к ней, повторяю, не присматривался. Помню, что она подбежала ко мне, ища защиты, но я, конечно, отказал ей.
Сурбус перебросил связанную девушку через плечо и подошел к стойке.
— Я недоволен ею, — заявил он владельцу.
— Прошу прощения, благородный Сурбус, — залепетал хозяин таверны. — Я непременно сам накажу ее плетьми!
— Я недоволен ею! — раздраженно повторил Сурбус.
— Вы хотите ее уничтожить?
— Вот именно.
— Она стоит пять серебряных тарсков, — заметил хозяин.
Сурбус достал из кошелька пять серебряных монет и одну за другой выложил их на прилавок.
— Я заплачу за нее шесть, — предложил я владельцу.
Сурбус окинул меня хмурым взглядом.
— Я уже продал ее вот этому благородному господину, — ответил владелец. — Не вмешивайся, чужестранец. Этот человек — Сурбус.
Капитан пиратов откинул голову и расхохотался.
— Вот именно, я — Сурбус.
— А я — Боcк из дельты Воска.
Сурбус с любопытством поглядел на меня и снова рассмеялся. Он отвернулся от прилавка и, сбросив девушку с плеча, поставил ее перед собой. Я заметил, что глаза ее распухли от слез и она стоит, пошатываясь, словно готова вот-вот лишиться чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Давно уже я не носила ошейника, — задумчиво пробормотала она.
Интересно, как ей удалось во время побега или позже, уже на островах, избавиться от ошейника? Хо-Хак, например, до сих пор носит ошейник, оставшийся на нем со времен его рабства на галерах. У ренсоводов не было приспособлений, позволявших разрезать или разрубить металлическую полосу на горле. Вероятно, Телиме каким-то образом удалось обнаружить и стащить ключ от своего ошейника.
— Телима, — поинтересовался я, возвращаясь мыслями к Хо-Хаку, — а почему Хо-Хак так разволновался, когда мы заговорили о том мальчике, Зекиусе?
Она не ответила.
— Конечно, он должен был его знать, — продолжал я, — но почему это его так обеспокоило?
— Это был его сын, — сказала Телима.
Я повертел золотой браслет в руках и положил его на пол. Затем вытащил из-за пояса снятые после танца с Мидис наручники, надел один из них Телиме на левую руку, пропустил цепь через вделанное в стену кухни широкое кольцо и застегнул второй наручник у нее на правой руке. Потом снова поднял с пола браслет.
— Странно, что у девушки с ренсового острова может быть золотое украшение, — заметил я. Телима ничего не сказала.
— Отдыхай, кухонная рабыня, — бросил я ей на прощание. — Завтра у тебя будет много работы.
У двери я обернулся. Долгое время мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
— Хозяин доволен? — наконец нарушила молчание Телима. Я не ответил.
В комнате я кинул браслет Мидис, которая на лету поймала его и тут же с радостным возгласом нацепила его на руку и принялась рассматривать его со всех сторон.
— Не сажай меня на цепь, — попросила она.
Не обращая внимания на ее жалобный тон, я зацепил один из снятых с нее ножных кандалов за вделанное в стену кольцо для рабов, а второй конец защелкнул у нее на лодыжке.
— Спи, Мидис, — сказал я, укрывая ее шкурами любви.
— Хозяин, Мидис понравилась вам? — спросила она.
— Да, Мидис, — ответил я, прикоснувшись к ее лицу и откидывая с него прядь упавших волос. — Ты мне понравилась. А теперь спи.
Она поплотнее закуталась в шкуры.
Я вышел из комнаты и по ступеням спустился на улицу. Вокруг было темно. До рассвета оставалось не меньше часа. Я побрел по узкой пешеходной дорожке вдоль канала и, пройдя несколько шагов, вдруг порывисто опустился на землю и окунул голову в прохладную воду, тускло мерцающую в темноте. Где-то поблизости шарахнулся в сторону испуганный урт. Я снова окунул голову в воду и, отфыркиваясь, поднялся на ноги.
Голова гудела: паги, пожалуй, я сегодня перебрал.
Здания по ту сторону канала утопали в темноте, хотя кое-где сквозь оконце, столь узкое, что скорее напоминало то ли бойницу, то ли просто трещину в кирпичной кладке, наружу отбрасывал лолоску света какой-нибудь горящий внутри дома факел.
Я замерз и чувствовал себя одиноким и несчастным. Все вокруг было чужим, и не только в Порт-Каре, но и во всех мирах, освещаемых всеми солнцами мироздания.
Ноги сами привели меня к таверне, откуда началась для меня сегодняшняя ночь.
Я немного постоял на пороге и открыл тяжелую дверь.
Музыканты и танцовщица ушли, я думаю, уже давным-давно.
Посетителей в таверне оставалось очень немного, да и те либо сидели, уронив голову на стол, залитый пагой, либо лежали, завернувшись в плащи, прямо на полу, по углам зала. Только двое-трое завсегдатаев ухитрились каким-то образом застыть в сидячем положении, упершись остановившимся, невидящим взглядом в наполовину опорожненные бокалы. Девушки, за исключением тех, что продолжали обслуживать посетителей в нишах, скрытых от посторонних взглядов длинными занавесами, уже находились, вероятно, в помещении для рабов, где-нибудь поблизости от кухни. Хозяин таверны при моем появлении приподнял голову от прилавка, где рядом с ним стоял бокал и почти пустой кувшин паги.
Я бросил ему на прилавок медную монету, и он наполнил мне бокал.
Пустых столов хватало, и я выбрал себе наименее грязный.
Пить не хотелось, я хотел просто побыть один; не хотелось даже думать, просто посидеть в одиночестве.
Откуда-то из ниши доносились сдавленные рыдания.
Это меня раздражало, не хотелось, чтобы что-то мешало. Я поставил локти на стол, подперев руками голову.
Я ненавидел Порт-Кар и все, что с ним связано. И себя я ненавидел, потому что я тоже был из Порт-Кара, Это я понял прошедшей ночью. Не знаю, что именно так на меня подействовало, но забыть ее мне вряд ли когда-нибудь удастся. Она перевернула мне всю душу. Все теперь в этом городе вызывало у меня отвращение, казалось мерзким и безобразным.
Вдруг занавес над входом в одну из ниш рывком отошел в сторону, и в освободившемся проеме появился Сурбус, капитан из Порт-Кара. Я поглядел на него с неприязнью; сейчас его заросшее клочковатой бородой лицо с близко посаженными, злобно прищуренными глазами казалось мне особенно уродливым. Я уже успел наслышаться о нем с первой минуты моего появления в этом городе. Я знал, что он пират и рабовладелец, вор и убийца, знал, что он жесток и беспощаден, — настоящий порткарец, как я их себе всегда представлял, и тем не менее, глядя на этого человека, я испытывал к нему особенное отвращение.
Он бросил перед собой связанную по рукам и ногам рабыню — ту самую, что обслуживала меня прошлым вечером, пока в таверну не ворвался Сурбус со своими головорезами. Вчера я не успел ее как следует рассмотреть, заметил лишь, что она чрезмерно худа и не слишком привлекательна. Блондинка С голубыми, если не ошибаюсь, глазами. Не похожа на обычную рабыню, хотя я к ней, повторяю, не присматривался. Помню, что она подбежала ко мне, ища защиты, но я, конечно, отказал ей.
Сурбус перебросил связанную девушку через плечо и подошел к стойке.
— Я недоволен ею, — заявил он владельцу.
— Прошу прощения, благородный Сурбус, — залепетал хозяин таверны. — Я непременно сам накажу ее плетьми!
— Я недоволен ею! — раздраженно повторил Сурбус.
— Вы хотите ее уничтожить?
— Вот именно.
— Она стоит пять серебряных тарсков, — заметил хозяин.
Сурбус достал из кошелька пять серебряных монет и одну за другой выложил их на прилавок.
— Я заплачу за нее шесть, — предложил я владельцу.
Сурбус окинул меня хмурым взглядом.
— Я уже продал ее вот этому благородному господину, — ответил владелец. — Не вмешивайся, чужестранец. Этот человек — Сурбус.
Капитан пиратов откинул голову и расхохотался.
— Вот именно, я — Сурбус.
— А я — Боcк из дельты Воска.
Сурбус с любопытством поглядел на меня и снова рассмеялся. Он отвернулся от прилавка и, сбросив девушку с плеча, поставил ее перед собой. Я заметил, что глаза ее распухли от слез и она стоит, пошатываясь, словно готова вот-вот лишиться чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98