Принц Фредерик приходился принцессе Стефании отцом, и Уэссекс отнюдь не был рад своей роли: ведь ему предстояло сообщить принцу, что корабль Стефании исчез где-то в британских водах, не оставив и следа.
Амалиенборг был построен недавно; его облицованный мрамором классический фасад выглядел холодным и внушительным. Так же холодно и внушительно выглядел сейчас Уэссекс: синий форменный мундир и серебристые шнуры на нем сверкали, как эмаль и металл, а черные сапоги с высокими голенищами были начищены до зеркального блеска. Под мышкой герцог держал ларец с дипломатическими документами.
У входа во дворец Уэссекса встретил чиновник в придворной ливрее. Он проверил его документы, прежде чем пропустить герцога. Внутри его ждал другой придворный — разнаряженный, слегка старомодный, в бальных туфлях и напудренном парике; даже не взглянув на Уэссекса, он развернулся и зашагал прочь, торжественно неся перед собой позолоченный жезл, знак должности.
Уэссекс последовал за придворным. Они шли по коридору из колонн и зеркал, и сапоги Уэссекса грохотали по полированному мраморному полу. Изредка пространство стен перемежали бронзовые двери, охраняемые дюжими стражниками в богато украшенных мундирах.
Документы, представленные герцогом во дворец еще вчера, — их вернули, чтобы он мог вручить их сам, уже официально, — скорее всего, должны были обеспечить ему аудиенцию у принца Фредерика, но Уэссекс не дожил бы до нынешнего своего возраста, если бы полагался на предположения. Да, сегодня его наверняка кто-то выслушает, но вполне возможно, что с принцем он увидится только через несколько дней. Еще нужно миновать придворного гофмейстера, прикинул Уэссекс, и хотя бы мимоходом встретиться с королевским постельничим: при датском дворе царил куда более запутанный протокол, чем при дворе Стюартов с его относительно вольными порядками. Если бы это не было проявлением чрезвычайно дурного тона — брать пример с Франции, запятнавшей себя цареубийством, Уэссекс даже предположил бы, что ветры Свободы и Равенства, раздувшие пламя бойни во Франции, — в Англии и ее американских колониях превратились в мягкий бриз. Несомненным было одно: с течением времени у Великобритании и ее доминионов, похоже, оставалось все меньше общего с ее европейскими родственниками.
Но эти размышления можно было отложить до более подходящего момента. Еще несколько минут проводник вел Уэссекса в глубь дворца и вверх по лестницам. По прикидкам Уэссекса, выходило, что они уже миновали дворцовые помещения, предназначенные для церемоний.
Значит, это все-таки будет личная беседа.
Придворный остановился перед самой разукрашенной дверью, какая только встречалась им на пути. В центре двери красовался резной позолоченный герб датского королевского семейства. Когда придворный шагнул вперед, стоящие по бокам стражники тут же повернулись и распахнули тяжелые створки. Проводник Уэссекса пристукнул жезлом, призывая к вниманию, и застыл словно статуя. Уэссекс, решив, что ему пора приступать к исполнению своей роли, прошел мимо.
Стены маленькой комнаты без окон были искусно задрапированы бархатом цвета тусклого золота; даже потолок был обит тканью, и от центральной розетки, как от солнца, расходились складки-лучи. Плотная мягкая ткань, покрывающая стены и потолок, глушила звуки и создавала любопытное ощущение: казалось, что обитатели этой комнаты обособлены от всего мира. Хотя Уэссекс знал, что сейчас два часа пополудни, здесь с тем же успехом можно было решить, что сейчас полночь или любое другое время суток… а среди этих все скрывающих складок бархата можно было спрятать что угодно. Обюссонский ковер, закрывающий большую часть пола, имел все тот же мягкий янтарный оттенок. А единственным предметом мебели в комнате были огромный письменный стол с крышкой, высеченной из цельной глыбы зеленого малахита, и кресло, напоминающее трон, — в этом кресле восседал человек, ради встречи с которым Уэссекс и явился сюда.
Принц-регент поджидал посланца не в одиночестве. И когда Уэссекс узнал товарища регента, ему показалось, будто в живот ему вошло лезвие ножа.
Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад был обитателем Шарантонского приюта для умалишенных, пока его не освободила Великая революция. Отвратительные слухи, окружавшие имя маркиза, до некоторой степени объясняли, почему Наполеон отнесся к нему столь терпимо, — в Англии маркиза де Сада считали сатанистом и извращенцем, а при безбожном дворе императора Наполеона подобные черные искусства могли оказаться более чем полезны. Еще со времен Людовика Четырнадцатого и дела маркиза де Монтеспана и Chambre Ardante было известно, что эфирный магнетизм, более известный под вульгаризированным названием Искусства магии, может служить мощным оружием — особенно в руках человека, не связанного, в отличие от последователей викки, иудаизма или христианства, ни этическими, ни религиозными ограничениями. Поклонение Люциферу, падшему ангелу, было особенно распространенным во Франции пороком, а де Сад был эталоном и этого, и множества других пороков — в чем не сомневалось большинство англичан.
Но что де Сад делает здесь, в благочестивой, строгой в вопросах нравственности протестантской Дании? Да, в настоящий момент Дания все еще нейтральна, но в тот же миг, как подпишут договор, с нейтралитетом будет покончено, и тогда де Сада тут же арестуют и, самое меньшее, бесцеремонно выдворят из страны. И де Сад не знает, что одна из составляющих, жизненно важных для подписания договора, — принцесса Стефания — исчезла. Несчастье произошло менее недели назад: новости, распространяющиеся по обычным каналам, просто не могли еще добраться до Датского двора. Так что и де Сад не может ничего знать. Или может?
Придворный прошел следом за Уэссексом — вымуштрован он был не хуже любого служаки из полка герцога — и объявил:
— Его милость герцог Уэссекский просит разрешения обратиться к вашему христианнейшему высочеству!
По чести говоря, Уэссекс никого ни о чем таком не просил, и уж тем паче — иностранного монарха, который даже не являлся — пока что не являлся — союзником Англии. Но герцог предпочел оставить это заявление без комментариев.
— Ваше высочество, — произнес Уэссекс. Он приблизился к столу и поклонился, затем указал на футляр с верительными грамотами, которые слуга уже успел положить на стол. Английские лев и единорог, оттиснутые золотом на клапане футляра, обрамляли королевский герб, что засверкал в свете свечей, когда Фредерик открыл футляр и извлек тяжелое от печатей послание, исписанное характерным наклонным почерком короля Генриха. Подробно излагать детали исчезновения принцессы на бумаге не было времени, и потому Уэссекс, подобно послам минувших времен, держал истинное послание в памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104