Как-то раз отец увидел, что по ветке с кормушкой пробежала белка. Она оглядела кормушку, прыгнула на ее крышу, сорвалась и, пролетев метра два, шлепнулась на траву. Белка повторила попытку, опять сорвалась, попробовала в третий раз – но с тем же результатом. После этого она снова взобралась на ветку, долгое время сидела там, глядя на кормушку, потом свесилась вниз головой, ловко перекусила шнурок, сбежала вниз и принялась грызть семена из упавшей кормушки.
Оригинальность. Качество, хотя и редкое у животных, но все-таки им присущее. Почти не наблюдающееся в лабораторных условиях. И, тем не менее, мы у себя добились оригинальности от Малии и Хоу, а это значит, что при желании ее можно пробуждать вновь и вновь. Однако меня интересовало другое: этот эксперимент указал путь к развитию творческого начала.
Наконец-то я могла приступить к работе над статьей. Она заняла месяцы и месяцы. Первый вариант вернулся ко мне из редакции The Journal for Experimental Analysis of Behavior, для которого я ее предназначала, с приложением десяти страниц напечатанных через один интервал замечаний и желательных исправлений. Джо и Дик пришли в ужас и уже не сомневались, что нам так и не удастся опубликовать эту статью. Меня, однако, настолько ободрила разумность критики, а также благожелательные слова одного из рецензентов, горячо рекомендовавшего опубликовать «этот изящный отчет натуралиста», что я радостно взялась за уничтожение неясностей, антропоморфизма и других частностей, на исправлении которых настаивала редакция. Статью опубликовали и она вызвала некоторый шум. Несколько других журналов перепечатали ее – целиком, с сокращениями или в отрывках. Ее использовали два руководства, одно из которых (Johnson H.H., Solso R.L., Experimental Design in Psychology; A Case Approach. – N.Y.; Harper and Row, 1971) к моей тайной гордости было посвящено оформлению экспериментов (эти трижды благословенные графики!).
Однако я считаю, что эта работа вовсе не доказала особой смышлености дельфинов. Многие виды животных при соответствующей дрессировке способны к такому же развитию. На следующее лето мы попробовали применить ту же методику уже не к дельфинам, а к голубям. По моему наущению несколько работавших у нас студентов соорудили подобие скиннеровского ящика и каждый день поощряли голубей за новые поведенческие элементы. Тут можно процитировать абзац окончательного варианта моей статьи об эксперименте с Хоу:
Если ежедневно на протяжении нескольких дней поощрять поочередно одно из нормальных действий, свойственных голубями, до тех пор, пока нормальный репертуар (повороты, клевки, хлопанье крыльями и т. д.) не истощится, голубь нередко начинает демонстрировать новые движения, добиться которых трудно даже с помощью формирования.
И какие движения! Например, он ложится на спину. Или становится обеими лапками на развернутое крыло. Или повисает в воздухе на высоте пяти сантиметров.
Практическое использование этого эксперимента, например в школах, еще не исследовалось. Как и интересный вопрос о том, почему одно животное оказывается более творческим, чем другое. «В целом новые движения Малии более эффектны и „полны воображения“, чем движения Хоу». Мы привыкли к такой характеристике людей и называем это свойство воображением. Или способностью к творчеству. Или талантом. Мне казалось очень интересным, что оно так четко проявляется у животных.
А кроме того, для меня этот эксперимент послужил сильнейшим закреплением того почтительного уважения, какое у меня всегда вызывали ученые-исследователи. Разработать этот эксперимент и провести его было нетрудно. Мы обнаружили интересное явление, так сказать, по наитию. Мы были твердо убеждены, что сумеем его повторить – и повторили. Причем эксперимент в целом занял всего полмесяца. Но преобразование наших отрывочных наблюдений в стройную систему надежно обоснованных факторов оказалось куда более сложной и трудоемкой работой. Дик и Джо посвятили ей сотни часов. Истолкование же этих фактов, поиски золотых зерен истины заняли в буквальном смысле слова целые годы, и я чувствовала, что более трудной задачи мне еще никогда решать не приходилось. Вот почему я теперь испытываю настоящее благоговение, думая о таких людях, как Кен Норрис, Билл Шевилл, Фред Скиннер и Конрад Лоренц, которые только и делают, что разрабатывают одну новую идею за другой и публикуют все новые и новые работы.
Хотя этот эксперимент прямо вопроса об интеллекте не затрагивал, он заставил меня задуматься и над тем, что такое интеллект.
Мы, люди, принадлежащие к западной цивилизации, любим сводить все к линейному порядку. Нас с Ингрид постоянно спрашивали: «Скажите, а дельфин умнее собаки? Он умен, как человек? Как шимпанзе?» Люди постоянно говорят что-нибудь вроде: «кошки тупы», «лошади глупы», «свиньи умнее коз». Но что это собственно, значит? Была ли Малия «умнее», чем Хоу? Способность к воображению – это свойство интеллекта или что-то другое? Обстоятельства создали «творческих» животных, и они производили впечатление «очень умных». Но тогда, как можно объяснить поведение этих творческих голубей? Ведь голубь уж никак не «умен», не правда ли?
Лошадей принято считать тупыми. Они редко занимаются решением задач, вроде той находчивой белки, и, тем не менее, мне однажды довелось наблюдать, как лошадь рассматривала щеколду, запиравшую калитку, а затем открыла ее с первой же попытки. Кроме того, лошадям свойственна поразительная способность к запоминанию. Хорошо обученная лошадь помнит сотни стимулов, по отдельности и в сочетаниях, и способна использовать поведенческие элементы, которым ее обучили, для сообщения собственных идей дрессировщику, так что наездник и лошадь словно «читают мысли друг друга» – очень сложный результат обширной дрессировки. Это уже своего рода «вторичное обучение». Так как же – лошади все-таки глупы? Или при обычных обстоятельствах мы просто не ставим их перед необходимостью проявлять интеллект? И разве способность лошадей сохранять в памяти огромные количества твердо усвоенных битов информации – это не то же самое, что в наших школах вознаграждается высшими отметками?
Кошки – животные с крайне негибким поведением, они следуют заложенной в них природой программе, очень четкой и ясной. Они не склонны решать задач. Тем не менее кошка способна к научению через наблюдение, как ни одно из известных мне животных, включая дельфинов; например, кошка, увидев, что другая кошка прыгает сквозь обруч и получает корм, сама сделает то же самое. А подражание Конрад Лоренц считает очень сложным процессом.
Мало-помалу у меня возникало убеждение, что «интеллект» слагается из множества самых разных вещей – способности решать задачи, способности учиться и запоминать, способности наблюдать, готовности к изменениям, то есть естественной гибкости поведения, которая мала у кошек и велика у выдр и Грегори Бейтсона, и, наконец, наличия или отсутствия смелости, а также упорства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Оригинальность. Качество, хотя и редкое у животных, но все-таки им присущее. Почти не наблюдающееся в лабораторных условиях. И, тем не менее, мы у себя добились оригинальности от Малии и Хоу, а это значит, что при желании ее можно пробуждать вновь и вновь. Однако меня интересовало другое: этот эксперимент указал путь к развитию творческого начала.
Наконец-то я могла приступить к работе над статьей. Она заняла месяцы и месяцы. Первый вариант вернулся ко мне из редакции The Journal for Experimental Analysis of Behavior, для которого я ее предназначала, с приложением десяти страниц напечатанных через один интервал замечаний и желательных исправлений. Джо и Дик пришли в ужас и уже не сомневались, что нам так и не удастся опубликовать эту статью. Меня, однако, настолько ободрила разумность критики, а также благожелательные слова одного из рецензентов, горячо рекомендовавшего опубликовать «этот изящный отчет натуралиста», что я радостно взялась за уничтожение неясностей, антропоморфизма и других частностей, на исправлении которых настаивала редакция. Статью опубликовали и она вызвала некоторый шум. Несколько других журналов перепечатали ее – целиком, с сокращениями или в отрывках. Ее использовали два руководства, одно из которых (Johnson H.H., Solso R.L., Experimental Design in Psychology; A Case Approach. – N.Y.; Harper and Row, 1971) к моей тайной гордости было посвящено оформлению экспериментов (эти трижды благословенные графики!).
Однако я считаю, что эта работа вовсе не доказала особой смышлености дельфинов. Многие виды животных при соответствующей дрессировке способны к такому же развитию. На следующее лето мы попробовали применить ту же методику уже не к дельфинам, а к голубям. По моему наущению несколько работавших у нас студентов соорудили подобие скиннеровского ящика и каждый день поощряли голубей за новые поведенческие элементы. Тут можно процитировать абзац окончательного варианта моей статьи об эксперименте с Хоу:
Если ежедневно на протяжении нескольких дней поощрять поочередно одно из нормальных действий, свойственных голубями, до тех пор, пока нормальный репертуар (повороты, клевки, хлопанье крыльями и т. д.) не истощится, голубь нередко начинает демонстрировать новые движения, добиться которых трудно даже с помощью формирования.
И какие движения! Например, он ложится на спину. Или становится обеими лапками на развернутое крыло. Или повисает в воздухе на высоте пяти сантиметров.
Практическое использование этого эксперимента, например в школах, еще не исследовалось. Как и интересный вопрос о том, почему одно животное оказывается более творческим, чем другое. «В целом новые движения Малии более эффектны и „полны воображения“, чем движения Хоу». Мы привыкли к такой характеристике людей и называем это свойство воображением. Или способностью к творчеству. Или талантом. Мне казалось очень интересным, что оно так четко проявляется у животных.
А кроме того, для меня этот эксперимент послужил сильнейшим закреплением того почтительного уважения, какое у меня всегда вызывали ученые-исследователи. Разработать этот эксперимент и провести его было нетрудно. Мы обнаружили интересное явление, так сказать, по наитию. Мы были твердо убеждены, что сумеем его повторить – и повторили. Причем эксперимент в целом занял всего полмесяца. Но преобразование наших отрывочных наблюдений в стройную систему надежно обоснованных факторов оказалось куда более сложной и трудоемкой работой. Дик и Джо посвятили ей сотни часов. Истолкование же этих фактов, поиски золотых зерен истины заняли в буквальном смысле слова целые годы, и я чувствовала, что более трудной задачи мне еще никогда решать не приходилось. Вот почему я теперь испытываю настоящее благоговение, думая о таких людях, как Кен Норрис, Билл Шевилл, Фред Скиннер и Конрад Лоренц, которые только и делают, что разрабатывают одну новую идею за другой и публикуют все новые и новые работы.
Хотя этот эксперимент прямо вопроса об интеллекте не затрагивал, он заставил меня задуматься и над тем, что такое интеллект.
Мы, люди, принадлежащие к западной цивилизации, любим сводить все к линейному порядку. Нас с Ингрид постоянно спрашивали: «Скажите, а дельфин умнее собаки? Он умен, как человек? Как шимпанзе?» Люди постоянно говорят что-нибудь вроде: «кошки тупы», «лошади глупы», «свиньи умнее коз». Но что это собственно, значит? Была ли Малия «умнее», чем Хоу? Способность к воображению – это свойство интеллекта или что-то другое? Обстоятельства создали «творческих» животных, и они производили впечатление «очень умных». Но тогда, как можно объяснить поведение этих творческих голубей? Ведь голубь уж никак не «умен», не правда ли?
Лошадей принято считать тупыми. Они редко занимаются решением задач, вроде той находчивой белки, и, тем не менее, мне однажды довелось наблюдать, как лошадь рассматривала щеколду, запиравшую калитку, а затем открыла ее с первой же попытки. Кроме того, лошадям свойственна поразительная способность к запоминанию. Хорошо обученная лошадь помнит сотни стимулов, по отдельности и в сочетаниях, и способна использовать поведенческие элементы, которым ее обучили, для сообщения собственных идей дрессировщику, так что наездник и лошадь словно «читают мысли друг друга» – очень сложный результат обширной дрессировки. Это уже своего рода «вторичное обучение». Так как же – лошади все-таки глупы? Или при обычных обстоятельствах мы просто не ставим их перед необходимостью проявлять интеллект? И разве способность лошадей сохранять в памяти огромные количества твердо усвоенных битов информации – это не то же самое, что в наших школах вознаграждается высшими отметками?
Кошки – животные с крайне негибким поведением, они следуют заложенной в них природой программе, очень четкой и ясной. Они не склонны решать задач. Тем не менее кошка способна к научению через наблюдение, как ни одно из известных мне животных, включая дельфинов; например, кошка, увидев, что другая кошка прыгает сквозь обруч и получает корм, сама сделает то же самое. А подражание Конрад Лоренц считает очень сложным процессом.
Мало-помалу у меня возникало убеждение, что «интеллект» слагается из множества самых разных вещей – способности решать задачи, способности учиться и запоминать, способности наблюдать, готовности к изменениям, то есть естественной гибкости поведения, которая мала у кошек и велика у выдр и Грегори Бейтсона, и, наконец, наличия или отсутствия смелости, а также упорства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82