Влад пытался
разобраться в своем страхе, докопаться до ответа на вопрос,
чего именно он боится, и выяснил для себя, что он боится не
самих побоев: его пугала вероятность того, от них останется
след на всю жизнь.
Он понимал, что на самом деле его никто не хочет убивать,
но кто мог дать ему гарантию того, что Феликс с Джеком
правильно рассчитают свои силы и не вывернут ему сустав, не
сломают руку, не изуродуют велосипедной цепью ногу, не пробьют
голову арматуриной или не всадят нож в живот на глубину, чуть
большую относительно безопасной, и не выпустят ему кишки? Или,
может, они его затащат в подвал, чтобы попугать, а потом войдут
в раж, свяжут ремнями и будут пытать... скажем, засовывая в
задний проход раскаленный паяльник. Фантазии? Но ведь именно
такой случай произошел всего месяц назад в соседнем микрорайоне
с тремя школьниками. Нет, самое безопасное было сидеть дома.
Только так можно было уберечься от костылей, от шрамов через
весь живот, от инвалидного кресла, наконец. Даже если врачи
вправят кости и зашьют раны так, что следов на теле не
останется, как он будет жить с воспоминанием о пытках, которым
его подвергли?!
Страх заставил Влада соображать. Он стал задумываться над
тем, откуда у людей берется мужество ходить по улице, когда их
на каждом шагу подстерегает несчетное число опасностей:
автомобили с начинающими или нетрезвыми водителями
(изуродованные конечности), плохо закрепленные строительные
леса (пробитый череп), плохо закрытые крышки канализационных
люков (переломанные ноги), хулиганы (свернутая челюсть или
перебитое ребро), маньяки (всунутое в автобусной давке шило в
печень), террористы, наконец (как назло, именно в тот год в
Москве неизвестные стали подкладывать бомбы в метро и
центральные магазины - воспаленное воображение Влада рисовало
перед его глазами разбросанные по искореженным прилавкам
обрывки внутренностей и куски мозга).
Раздумья привели Влада к выводу: у людей нет никакого
мужества, которое заставляет их рисковать здоровьем и жизнью,
дело здесь не в мужестве, потому что всех этих опасностей
НЕЛЬЗЯ НЕ БОЯТЬСЯ. Их невозможно не бояться, ведь они
подстерегают со всех сторон, а человек не может, как паук,
обозревать сразу все стороны или ежесекундно оглядываться
вокруг себя. Люди их просто ИГНОРИРУЮТ. Для них они как бы не
существуют до той поры, пока они с ними не сталкиваются. А как
только сталкиваются - становится поздно. Когда человек
подскользнется на застывшей от мороза луже, упадет и сломает
руку, его первая мысль будет: это происходит не со мной! Он не
может сразу поверить в это, будто он раньше не знал, что на
льду можно неожиданно подскользнуться и неудачно упасть!
Однажды вечером с Владом случилась истерика, когда
вернувшийся с работы отец стал со смехом рассказывать, как у
них на работе одной женщине упала на голову люстра и сделала ей
сотрясение мозга. Родителям насилу удалось успокоить сына: мать
заставила отца убедить Влада в том, что это не реальная
история, а анекдот. Но с той поры Влад стал старательно
обходить эту с виду невинную часть интерьера. Только после
этого случая родители стали относиться к странному поведения
сына как к болезни, а не как к очередной невинной причуде. Но
они ничем не могли ему помочь: психотерапевт не приходил по
вызовам на дом - не было в его функциях таких визитов, - а
вызов санитаров мог повлечь за собой психушку, чего родители
никак не желали.
Владу становилось все хуже: чем больше он задумывался, тем
яснее становилось для него, что и дома он не находится в полной
безопасности. Родители пытались убедить его в обратном, но
тщетно: он с завидным упорством доказывал им, что их дом не
застрахован от стихийных бедствий - ураганов и землетрясений.
А в один из вечеров случилось нечто ужасное: когда они в
очередной раз спорили за вечерней чашкой чая о подверженности
человека природному форс-мажору, посуда в серванте мелко, но
звонко затряслась, а одиозная люстра "Каскад", которую так
старательно избегал Влад, закачалась, зловеще погромыхивая
висюльками из граненого стекла, будто готовилась к прыжку на
голову Влада... Родители в первую минуту подумали, что они
заразились от сына его сумасшествием, но очень скоро все
прекратилось, а на следующий день по радио объявили о небывалом
в истории сейсмологии случае: волны землетрясения, эпицентр
которого находился в Карпатах, дошли до Москвы. И напрасно
родители уверяли Влада, что "все очень просто разъяснилось",
Карпаты замечательное живописное место с прекрасными лыжными
курортами, а не какая-нибудь черная бездонная дыра в земле, от
которой во все стороны расходятся безобразные
тысячекилометровые трещины, и если там и случаются
землетрясения, то незначительные и крайне редко, так что в этом
нет ничего ужасного... Влад еще больше замкнулся в себе, и
теперь уже ничего не доказывал родителям из суеверного страха,
что как он скажет, так оно и выйдет.
Влад продолжал задумываться... Землетрясение действительно
было случайным событием, а опасность от него - разовой в
масштабе человеческой жизни. Но существовала еще перманентная
опасность, которая сводила на нет уютный постулат "мой дом -
моя крепость". И этой глобальной опасностью, с существованием
которой мирились люди, была опасность ядерной войны. Когда Влад
над этим получше задумался, ему стало едва ли не весело: для
него самого, для его родителей и для большого числа подобных им
простых советских людей Америка была вполне мифической страной.
Он много слышал по радио про угнетение негров, читал в газетах
о "пентагоновских ястребах" и не пропустил по телевизору ни
одной передачи из серии "Америка семидесятых" (из этих передач
в голове у него осталось только одно выражение, но очень
сочное: "мутные воды Потомака", - в нем слышалась некая
запредельная поэзия), но никогда ему в руки не попадалось ни
одной вещи, которая бы подтвердила существование этой
мифической страны.
Да, он слышал про американскую жвачку и даже был знаком с
людьми, которые ее когда-то жевали, но он никогда не ощущал во
рту ее таинственного вкуса, магическим путем приобщающего к
американскому образу жизни. Он изредка видел на своих
сверстниках американские джинсы, но никогда не прикасался
пальцами к их мелкорубчатому, такому мягкому на вид, материалу.
К тому же, если он и видел "американские" джинсы, никогда
нельзя было с уверенностью сказать, что это не польская
подделка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
разобраться в своем страхе, докопаться до ответа на вопрос,
чего именно он боится, и выяснил для себя, что он боится не
самих побоев: его пугала вероятность того, от них останется
след на всю жизнь.
Он понимал, что на самом деле его никто не хочет убивать,
но кто мог дать ему гарантию того, что Феликс с Джеком
правильно рассчитают свои силы и не вывернут ему сустав, не
сломают руку, не изуродуют велосипедной цепью ногу, не пробьют
голову арматуриной или не всадят нож в живот на глубину, чуть
большую относительно безопасной, и не выпустят ему кишки? Или,
может, они его затащат в подвал, чтобы попугать, а потом войдут
в раж, свяжут ремнями и будут пытать... скажем, засовывая в
задний проход раскаленный паяльник. Фантазии? Но ведь именно
такой случай произошел всего месяц назад в соседнем микрорайоне
с тремя школьниками. Нет, самое безопасное было сидеть дома.
Только так можно было уберечься от костылей, от шрамов через
весь живот, от инвалидного кресла, наконец. Даже если врачи
вправят кости и зашьют раны так, что следов на теле не
останется, как он будет жить с воспоминанием о пытках, которым
его подвергли?!
Страх заставил Влада соображать. Он стал задумываться над
тем, откуда у людей берется мужество ходить по улице, когда их
на каждом шагу подстерегает несчетное число опасностей:
автомобили с начинающими или нетрезвыми водителями
(изуродованные конечности), плохо закрепленные строительные
леса (пробитый череп), плохо закрытые крышки канализационных
люков (переломанные ноги), хулиганы (свернутая челюсть или
перебитое ребро), маньяки (всунутое в автобусной давке шило в
печень), террористы, наконец (как назло, именно в тот год в
Москве неизвестные стали подкладывать бомбы в метро и
центральные магазины - воспаленное воображение Влада рисовало
перед его глазами разбросанные по искореженным прилавкам
обрывки внутренностей и куски мозга).
Раздумья привели Влада к выводу: у людей нет никакого
мужества, которое заставляет их рисковать здоровьем и жизнью,
дело здесь не в мужестве, потому что всех этих опасностей
НЕЛЬЗЯ НЕ БОЯТЬСЯ. Их невозможно не бояться, ведь они
подстерегают со всех сторон, а человек не может, как паук,
обозревать сразу все стороны или ежесекундно оглядываться
вокруг себя. Люди их просто ИГНОРИРУЮТ. Для них они как бы не
существуют до той поры, пока они с ними не сталкиваются. А как
только сталкиваются - становится поздно. Когда человек
подскользнется на застывшей от мороза луже, упадет и сломает
руку, его первая мысль будет: это происходит не со мной! Он не
может сразу поверить в это, будто он раньше не знал, что на
льду можно неожиданно подскользнуться и неудачно упасть!
Однажды вечером с Владом случилась истерика, когда
вернувшийся с работы отец стал со смехом рассказывать, как у
них на работе одной женщине упала на голову люстра и сделала ей
сотрясение мозга. Родителям насилу удалось успокоить сына: мать
заставила отца убедить Влада в том, что это не реальная
история, а анекдот. Но с той поры Влад стал старательно
обходить эту с виду невинную часть интерьера. Только после
этого случая родители стали относиться к странному поведения
сына как к болезни, а не как к очередной невинной причуде. Но
они ничем не могли ему помочь: психотерапевт не приходил по
вызовам на дом - не было в его функциях таких визитов, - а
вызов санитаров мог повлечь за собой психушку, чего родители
никак не желали.
Владу становилось все хуже: чем больше он задумывался, тем
яснее становилось для него, что и дома он не находится в полной
безопасности. Родители пытались убедить его в обратном, но
тщетно: он с завидным упорством доказывал им, что их дом не
застрахован от стихийных бедствий - ураганов и землетрясений.
А в один из вечеров случилось нечто ужасное: когда они в
очередной раз спорили за вечерней чашкой чая о подверженности
человека природному форс-мажору, посуда в серванте мелко, но
звонко затряслась, а одиозная люстра "Каскад", которую так
старательно избегал Влад, закачалась, зловеще погромыхивая
висюльками из граненого стекла, будто готовилась к прыжку на
голову Влада... Родители в первую минуту подумали, что они
заразились от сына его сумасшествием, но очень скоро все
прекратилось, а на следующий день по радио объявили о небывалом
в истории сейсмологии случае: волны землетрясения, эпицентр
которого находился в Карпатах, дошли до Москвы. И напрасно
родители уверяли Влада, что "все очень просто разъяснилось",
Карпаты замечательное живописное место с прекрасными лыжными
курортами, а не какая-нибудь черная бездонная дыра в земле, от
которой во все стороны расходятся безобразные
тысячекилометровые трещины, и если там и случаются
землетрясения, то незначительные и крайне редко, так что в этом
нет ничего ужасного... Влад еще больше замкнулся в себе, и
теперь уже ничего не доказывал родителям из суеверного страха,
что как он скажет, так оно и выйдет.
Влад продолжал задумываться... Землетрясение действительно
было случайным событием, а опасность от него - разовой в
масштабе человеческой жизни. Но существовала еще перманентная
опасность, которая сводила на нет уютный постулат "мой дом -
моя крепость". И этой глобальной опасностью, с существованием
которой мирились люди, была опасность ядерной войны. Когда Влад
над этим получше задумался, ему стало едва ли не весело: для
него самого, для его родителей и для большого числа подобных им
простых советских людей Америка была вполне мифической страной.
Он много слышал по радио про угнетение негров, читал в газетах
о "пентагоновских ястребах" и не пропустил по телевизору ни
одной передачи из серии "Америка семидесятых" (из этих передач
в голове у него осталось только одно выражение, но очень
сочное: "мутные воды Потомака", - в нем слышалась некая
запредельная поэзия), но никогда ему в руки не попадалось ни
одной вещи, которая бы подтвердила существование этой
мифической страны.
Да, он слышал про американскую жвачку и даже был знаком с
людьми, которые ее когда-то жевали, но он никогда не ощущал во
рту ее таинственного вкуса, магическим путем приобщающего к
американскому образу жизни. Он изредка видел на своих
сверстниках американские джинсы, но никогда не прикасался
пальцами к их мелкорубчатому, такому мягкому на вид, материалу.
К тому же, если он и видел "американские" джинсы, никогда
нельзя было с уверенностью сказать, что это не польская
подделка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37