- Здравствуй, - сказал Ринальдо и, подойдя, поспешно подал ей руку -
он очень боялся, что она захочет чмокнуть его в щеку. Прежде Айрис со
всеми здоровалась и прощалась так. Впрочем, Ринальдо сразу понял, что
опасался зря. Айрис секунду помедлила, потом ответила на рукопожатие и
произнесла:
- Здравствуй, Ринальдо... - глотнула. Как Чанаргван. Надо же, подумал
Ринальдо, как Чанаргван над шифрограммой. Сроднились. - Ты давно здесь не
был. Садись.
- Давно. Все, знаешь, недосуг...
- Вас можно поздравить? - спросила она. - Чари, детка, закажи нам
что-нибудь на свой вкус.
Она сильно изменилась, подумал Ринальдо, садясь. Раньше она ни за что
не показала бы волнения.
Да раньше она и волноваться бы не стала.
- С чем поздравить? - спросил Ринальдо, жадно рассматривая ее лицо.
Она настолько изменилась, что смутилась, отвела взгляд и поправила
воротник, а затем подняла его, чтобы не видны были молочно-белые, слегка
украшенные веснушками плечи. Чари стояла у двери и смотрела не дыша.
- Ну, как же, - сказала Айрис. - Дело запущено наконец. Третий
корабль пошел.
- А, - сказал Ринальдо, - ты об этом... - На стене висело стереофото
Чанаргвана времени Школы: ослепительная улыбка, блестящий летный
комбинезон в обтяжку, в руках - необъятная охапка полевых цветов, он
держал ее, как держат младенца; позади - небо с веселыми облачками. - Да,
мы не зря потрудились, - подтвердил он, издеваясь. - Жизнь прожита не
напрасно. Теперь можем позволить себе ежедневные старты, а в будущем - до
трех, а то и четырех в сутки. Колонизация началась замечательно.
- Я поздравляю искренне, - сказала Айрис. - Чан тебе здорово мешает?
- Нет, что ты. Мы отлично сработались.
- Чари, я просила ужин.
- А... а что вы любите? - нерешительно спросила Чари из-за спины
Ринальдо. Ринальдо повернулся к ней.
- Я всеядный.
- А больше-больше всего?
- Да как сказать... - Ринальдо покосился на Айрис. На Чари прямо-таки
написано было: хоть режьте, а я принесу самое ваше любимое. Но не в коня
корм. Ринальдо давно забыл, что именно он любит. Любить было некогда, он
или думал, не замечая поспешно заглатываемой пищи, или что-то кому-то
доказывал и во время обедов, и во время ужинов, и во время завтраков тоже.
И всегда похваливал: ого, как вкусно сегодня готовят.
- В такую жару наш гость даже вечером запросил бы окрошку. Ну, еще
ломоть буженины и бокал грейпфрутового сока. Вот такая мешанина. У него
странные вкусы, детка.
- Ты так считаешь? - искренне удивился Ринальдо. - Я думал, у меня
вовсе нет вкусов.
- Тебе только кажется. На самом деле ты очень привередлив, - ее губы
уже перестали дрожать.
Вот эти губы...
- Я поняла, - сказала Чари робко.
Айрис принялась изучать платье у себя на коленях. Потом принялась
тщательно разглаживать его ладонью. Чари тихо вышла.
- Ты зачем приехал? - спросила Айрис, не поднимая глаз.
- Просто так, - ответил Ринальдо, асимметрично улыбнувшись. - Давно
хотел - а теперь появилось свободное время.
Это была неправда. Он приехал не просто так. Третий корабль погиб
сегодня, несмотря на ночную проверку, взорвался на старте в четыре часа
дня, как и первые два, и на нем были убиты еще сто тысяч тщательно
отобранных замечательных людей. Будто и впрямь куражился и хохотал над
бессилием слегка разумных муравьев божок-садист. Ринальдо приехал оттого,
что опустились руки. Приехал вспомнить. Воскресить. Вновь полюбить и вновь
возненавидеть. Он давно уже не любил и не ненавидел - только спасал; и
теперь спасать, не любя, не хватало сил.
- Детей нет? - спросила она. Ринальдо не ответил. - Почему ты украл у
меня Дахра?
- Я ничего никогда не крал, Айрис. Даже безделушек. Тем более того,
что мне дорого.
- Что?
- Я говорю, украсть, что любишь и в чем нуждаешься, куда труднее, чем
то, что безразлично... ты так не считаешь? Это как бы капитуляция. Как бы
сам признаешь, что не достоин того, что любишь. И никогда уже не будешь
достоин, никогда уже не сможешь добиться естественным путем.
- Что за вздор, Ринальдо! Я просто не могу понять твоих вечных
максим! Сколько же можно всех воспитывать?
Он хотел ответить, но не успел.
- Как ты мстишь. Сколько злобы, ненависти... Неужели можно столько
лет любить и желать зла?
- Не знаю, - сказал он. - Про зло - разумеется, чушь, а вот любить...
- он пожал плечами. - Просто без тебя мне как-то бессмысленно. Как-то
скудно, понимаешь?
- Скудно... - задумчиво повторила она. - Понимаю...
Она не понимает, подумал Ринальдо. Она знает лишь свое "скудно": Чан
в Совете, Чан в Коорцентре, Чан на испытаниях. Чан в рейсе, Чан с
друзьями, Чан с подругами... Потом налетит вдруг - топот, смех, крик,
грай, нечеловеческий клекот; а поутру - на молочно-белой коже смуглые
пятна его поцелуев и тающая в сиянии неба точка его орнитоптера. Разве это
скудно? Это просто смешно.
- Почему ты позволила ему вновь... прилетать?
- Откуда знаешь? - вскинулась она и сразу поникла. - Он?! - она не
произнесла, а почти всхлипнула это короткое слово, настолько унизительной
была догадка. Ринальдо не ответил, даже не кивнул, но его глаза никогда не
умели врать; конечно он, ответили они за Ринальдо. - Потому что он добрый!
- в отчаянии крикнула Айрис.
Ринальдо улыбнулся половиной лица.
Третий курс оказался критическим для Чанаргвана. Ринальдо ишачил на
него как мог, но Чан был уже совершенно не в состоянии заниматься
чем-либо, кроме тренажера, он находился на грани исключения и только клял
судьбу. Ринальдо делал за него вычисления, а Чан сидел рядом и клял
судьбу. И тогда хитроумный Ринальдо отказался что-либо делать и стал
говорить: "Бездарь!" Он говорил: "Ты никогда не оторвешься от Земли, разве
что пассажиром!" Он говорил: "Тебе пасти коров!" Чанаргван возненавидел
его, и Айрис возненавидела тоже: "Как ты можешь сейчас! Твоему другу
плохо! Надо помочь, а уж потом указывать на какие-то недостатки..." Только
на ненависти к Ринальдо Чанаргван выпрямился; только чтобы доказать
Ринальдо, и себе, и всем, что он - не бездарь и что Ринальдо - не
настоящий друг. Тогда они еще мыслили подобными формулировками. Полгода
спустя Ринальдо, уже собиравшийся все рассказать Чанаргвану, попал в
аварию на тренажере. Авария была редчайшей и крупной, почти невероятной,
отчасти Ринальдо был виноват в ней сам. Он так и остался полукалекой на
всю жизнь, но, пока он валялся по госпиталям и реабилитационным центрам,
слава подлеца, бросившего талантливого, но разбрасывающегося друга в
тяжкий момент, приклеилась к нему навечно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31