Этой-то игрой и была занята вся веселая компания в ту минуту, когда Мэннеринг вошел в комнату, у.
Советник Плейдел, внешность которого мы уже описали, изображал монарха, восседая, как на троне, в кресле, водруженном на стол. Парик его съехал на сторону, голова была увенчана подставкою для бутылок, глаза блестели от веселья и от винных паров; окружавшая его свита хором повторяла шуточные стишки:
Герунто где? Поплыл он и пропал.
Не жди Герунто, к ракам он попал…
Так, о Фемида, забавлялись некогда сыны твои в Шотландии! Динмонт вошел первым. С минуту он простоял неподвижно, совсем оторопев, а потом вдруг воскликнул:
— Ну да, это он самый и есть! Черт его возьми, никогда я еще его таким не видывал!
Едва только услыхав слова: «Мистер Динмонт и полковник Мэннеринг желают говорить с вами, сэр», Плейдел обернулся. Вид и осанка полковника заставили его слегка покраснеть. Он, однако, последовал примеру Фальстафа, сказавшего: «Вон отсюда, негодяи, не мешайте нам играть пьесу», благоразумно рассудив, что лучше всего будет не выказывать своего смущения.
— Где же наша стража? — вопросил новоявленный Юстиниан. — Вы что, не видите разве, что странствующий рыцарь прибыл из чужих земель в Холируд, к нашему двору, вместе с Эндрю Динмонтом, нашим отважным иоменом, который так зорко следит за королевскими стадами в Джедвудском лесу, где благодаря нашей царственной заботе и попечению барашки пасутся не хуже, чем в долине Файфа? Где же наши герольды и их помощники, наш Лайон, наш Марчмвня, наш Кэрик и наш Сноудаун? Пусть гостей усадят с нами за стол и угостят так, как подобает их достоинству. Сегодня у нас праздник, а завтра мы выслушаем их просьбы.
— Осмелюсь заметить, государь, что завтра воскресенье, — сказал один из придворных.
— Вот как, воскресенье? Если так, то мы не будем оскорблять святыни церкви, аудиенция будет дана в понедельник.
Мэннеринг, который вначале еще раздумывал, не лучше ли ему вообще удалиться, решил вдруг тоже войти в роль, в душе ругая, правда, Мак-Морлана за то, что тот направил его к этому чудаку. Он вышел вперед и, низко поклонившись три раза, попросил позволения повергнуть к стопам шотландского монарха свои верительные грамоты, чтобы его величество, когда сочтет возможным, ознакомился с ними. Серьезность, с которой он вошел в эту веселую игру и сначала низко поклонился и отказался от предложенного церемониймейстером стула, а потом с таким же поклоном согласился сесть, вызвала троекратно повторившийся взрыв рукоплесканий.
«Провалиться мне на этом месте, если они оба не тронулись! — подумал Динмонт, усаживаясь без особых церемоний на конце стола. — Или это у них святки раньше времени начались и тут одни ряженые?»
Мэннерингу поднесли большой бокал бордоского вина, и он тут же осушил его во здравие государя.
— Вы, без сомнения, знаменитый сэр Майлз Мэннеринг, столь прославившийся в войнах с Францией, — сказал монарх, — и вы нам скажете, теряют ли госконские вина свой аромат у нас на севере.
Мэннеринг, приятно польщенный намеком на славу своего знаменитого предка, заявил в ответ, что он всего лишь далекий родич этого доблестного рыцаря, но добавил, что, по его мнению, вино прекрасное.
— Для моего брюха оно что-то слабовато, — сказал Динмонт, но тем не менее допил бокал до дна.
— Ну, это мы быстро исправим, — ответил король Паулус, первый из королей носивший это имя, — мы не забыли, что сырой воздух нашей Лидсдейлской равнины располагает к напиткам покрепче. Сенешаль, поднесите нашему доброму иомену чарку водки, это ему придется больше по вкусу.
— А теперь, — сказал Мэннеринг, — раз уж мы так непрошенно вторглись к вашему величеству в часы веселья, то соизвольте сказать чужеземцу, когда ему сможет быть предоставлена аудиенция по тому важному делу, которое привело его в вашу северную столицу.
Монарх распечатал письмо Мак-Морлана и, быстро пробежав его, воскликнул уже своим обычным голосом:
— Люси Бертрам Элленгауэн, бедная девочка!
— Штраф, штраф! — закричал хором десяток голосов. — Его величество забыли о своем королевском достоинстве.
— Ничуть, ничуть, — ответил король. — Пусть этот рыцарь будет судьей. Разве монарх не может полюбить девушку низкого происхождения? Разве пример короля Кофетуа и нищенки не есть лучший довод в мою пользу?
— Судейский язык! Судейский язык! Опять штраф! — закричали разбушевавшиеся придворные.
— Разве у наших царственных предков, — продолжал монарх, возвышая голос, чтобы заглушить неодобрительные возгласы, — не было своих Джин Логи и Бесси Кармайкл, разных Олифант, Сэндиленд и Уэйр? Кто же осмелится запретить нам назвать имя девушки, которую мы хотим отметить своей любовью? Нет, если так, то пусть гибнет государство и власть наша вместе с ним! Подобно Карлу Пятому, мы отречемся от престола и в тиши домашней жизни обретем то счастье, в котором отказано трону!
С этими словами он скинул с себя корону и соскочил со своего высокого кресла быстрее, чем можно было ожидать от человека столь почтенного возраста, велел зажечь свечи, принести в соседнюю комнату умывальный таз, полотенце и чашку зеленого чая и подал Мэннерингу знак следовать за ним. Минуты через две он уже вымыл лицо и руки, поправил перед зеркалом парик и, к большому удивлению Мэннеринга, сразу же перестал походить на участника этой вакханалии и всех ее дурачеств.
— Есть люди, мистер Мэннеринг, — сказал он, — перед которыми дурачиться, и то надо с большой осторожностью, потому что в них, выражаясь словами поэта, или много дурного умысла, или мало ума. Лучшее свидетельство моего уважения к вам, господин полковник, то, что я не стыжусь предстать перед вами таким, каков я на самом деле, и сегодня я вам это, по-моему, доказал. Но что надобно этому долговязому молодцу?
Динмонт, ввалившийся в комнату вслед за Мэннерингом, переминался с ноги на ногу, почесывая затылок.
— Я Дэнди Динмонт, сэр, из Чарлиз-хопа, тот самый, из Лидсдейла, помните? Вы мне большое дело тогда выиграли.
— Какое там дело, дубина ты этакая, — ответил адвокат. — Неужели ты думаешь, что я помню всех болванов, которые мне голову морочат?
— Что вы, сэр, это же такая тогда история была насчет пастбища в Лангтехеде!
— Ну да ладно, черт с тобой, давай мне твои бумаги и приходи в понедельник в десять, — ответил ученый муж.
— Да нет у меня никаких бумаг, сэр.
— Никаких бумаг? — спросил Плейдел.
— Ни единой, сэр, — ответил Дэнди. — Ваша милость ведь тогда еще сказали, мистер Плейдел, что вы больше любите, чтобы мы, люди простые, вам все на словах передавали.
— Пусть у меня язык отсохнет, если я когда-нибудь это говорил! — сказал адвокат. — Теперь вот и ушам за это достается. Ну ладно, говори, что тебе надобно, только покороче, — видишь, джентльмен ждет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Советник Плейдел, внешность которого мы уже описали, изображал монарха, восседая, как на троне, в кресле, водруженном на стол. Парик его съехал на сторону, голова была увенчана подставкою для бутылок, глаза блестели от веселья и от винных паров; окружавшая его свита хором повторяла шуточные стишки:
Герунто где? Поплыл он и пропал.
Не жди Герунто, к ракам он попал…
Так, о Фемида, забавлялись некогда сыны твои в Шотландии! Динмонт вошел первым. С минуту он простоял неподвижно, совсем оторопев, а потом вдруг воскликнул:
— Ну да, это он самый и есть! Черт его возьми, никогда я еще его таким не видывал!
Едва только услыхав слова: «Мистер Динмонт и полковник Мэннеринг желают говорить с вами, сэр», Плейдел обернулся. Вид и осанка полковника заставили его слегка покраснеть. Он, однако, последовал примеру Фальстафа, сказавшего: «Вон отсюда, негодяи, не мешайте нам играть пьесу», благоразумно рассудив, что лучше всего будет не выказывать своего смущения.
— Где же наша стража? — вопросил новоявленный Юстиниан. — Вы что, не видите разве, что странствующий рыцарь прибыл из чужих земель в Холируд, к нашему двору, вместе с Эндрю Динмонтом, нашим отважным иоменом, который так зорко следит за королевскими стадами в Джедвудском лесу, где благодаря нашей царственной заботе и попечению барашки пасутся не хуже, чем в долине Файфа? Где же наши герольды и их помощники, наш Лайон, наш Марчмвня, наш Кэрик и наш Сноудаун? Пусть гостей усадят с нами за стол и угостят так, как подобает их достоинству. Сегодня у нас праздник, а завтра мы выслушаем их просьбы.
— Осмелюсь заметить, государь, что завтра воскресенье, — сказал один из придворных.
— Вот как, воскресенье? Если так, то мы не будем оскорблять святыни церкви, аудиенция будет дана в понедельник.
Мэннеринг, который вначале еще раздумывал, не лучше ли ему вообще удалиться, решил вдруг тоже войти в роль, в душе ругая, правда, Мак-Морлана за то, что тот направил его к этому чудаку. Он вышел вперед и, низко поклонившись три раза, попросил позволения повергнуть к стопам шотландского монарха свои верительные грамоты, чтобы его величество, когда сочтет возможным, ознакомился с ними. Серьезность, с которой он вошел в эту веселую игру и сначала низко поклонился и отказался от предложенного церемониймейстером стула, а потом с таким же поклоном согласился сесть, вызвала троекратно повторившийся взрыв рукоплесканий.
«Провалиться мне на этом месте, если они оба не тронулись! — подумал Динмонт, усаживаясь без особых церемоний на конце стола. — Или это у них святки раньше времени начались и тут одни ряженые?»
Мэннерингу поднесли большой бокал бордоского вина, и он тут же осушил его во здравие государя.
— Вы, без сомнения, знаменитый сэр Майлз Мэннеринг, столь прославившийся в войнах с Францией, — сказал монарх, — и вы нам скажете, теряют ли госконские вина свой аромат у нас на севере.
Мэннеринг, приятно польщенный намеком на славу своего знаменитого предка, заявил в ответ, что он всего лишь далекий родич этого доблестного рыцаря, но добавил, что, по его мнению, вино прекрасное.
— Для моего брюха оно что-то слабовато, — сказал Динмонт, но тем не менее допил бокал до дна.
— Ну, это мы быстро исправим, — ответил король Паулус, первый из королей носивший это имя, — мы не забыли, что сырой воздух нашей Лидсдейлской равнины располагает к напиткам покрепче. Сенешаль, поднесите нашему доброму иомену чарку водки, это ему придется больше по вкусу.
— А теперь, — сказал Мэннеринг, — раз уж мы так непрошенно вторглись к вашему величеству в часы веселья, то соизвольте сказать чужеземцу, когда ему сможет быть предоставлена аудиенция по тому важному делу, которое привело его в вашу северную столицу.
Монарх распечатал письмо Мак-Морлана и, быстро пробежав его, воскликнул уже своим обычным голосом:
— Люси Бертрам Элленгауэн, бедная девочка!
— Штраф, штраф! — закричал хором десяток голосов. — Его величество забыли о своем королевском достоинстве.
— Ничуть, ничуть, — ответил король. — Пусть этот рыцарь будет судьей. Разве монарх не может полюбить девушку низкого происхождения? Разве пример короля Кофетуа и нищенки не есть лучший довод в мою пользу?
— Судейский язык! Судейский язык! Опять штраф! — закричали разбушевавшиеся придворные.
— Разве у наших царственных предков, — продолжал монарх, возвышая голос, чтобы заглушить неодобрительные возгласы, — не было своих Джин Логи и Бесси Кармайкл, разных Олифант, Сэндиленд и Уэйр? Кто же осмелится запретить нам назвать имя девушки, которую мы хотим отметить своей любовью? Нет, если так, то пусть гибнет государство и власть наша вместе с ним! Подобно Карлу Пятому, мы отречемся от престола и в тиши домашней жизни обретем то счастье, в котором отказано трону!
С этими словами он скинул с себя корону и соскочил со своего высокого кресла быстрее, чем можно было ожидать от человека столь почтенного возраста, велел зажечь свечи, принести в соседнюю комнату умывальный таз, полотенце и чашку зеленого чая и подал Мэннерингу знак следовать за ним. Минуты через две он уже вымыл лицо и руки, поправил перед зеркалом парик и, к большому удивлению Мэннеринга, сразу же перестал походить на участника этой вакханалии и всех ее дурачеств.
— Есть люди, мистер Мэннеринг, — сказал он, — перед которыми дурачиться, и то надо с большой осторожностью, потому что в них, выражаясь словами поэта, или много дурного умысла, или мало ума. Лучшее свидетельство моего уважения к вам, господин полковник, то, что я не стыжусь предстать перед вами таким, каков я на самом деле, и сегодня я вам это, по-моему, доказал. Но что надобно этому долговязому молодцу?
Динмонт, ввалившийся в комнату вслед за Мэннерингом, переминался с ноги на ногу, почесывая затылок.
— Я Дэнди Динмонт, сэр, из Чарлиз-хопа, тот самый, из Лидсдейла, помните? Вы мне большое дело тогда выиграли.
— Какое там дело, дубина ты этакая, — ответил адвокат. — Неужели ты думаешь, что я помню всех болванов, которые мне голову морочат?
— Что вы, сэр, это же такая тогда история была насчет пастбища в Лангтехеде!
— Ну да ладно, черт с тобой, давай мне твои бумаги и приходи в понедельник в десять, — ответил ученый муж.
— Да нет у меня никаких бумаг, сэр.
— Никаких бумаг? — спросил Плейдел.
— Ни единой, сэр, — ответил Дэнди. — Ваша милость ведь тогда еще сказали, мистер Плейдел, что вы больше любите, чтобы мы, люди простые, вам все на словах передавали.
— Пусть у меня язык отсохнет, если я когда-нибудь это говорил! — сказал адвокат. — Теперь вот и ушам за это достается. Ну ладно, говори, что тебе надобно, только покороче, — видишь, джентльмен ждет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142