— Четверть часа тому назад я пристал в маленькой бухточке внизу и воспользовался свободным временем, чтобы поглядеть на эти развалины. Надеюсь, что я не совершил ничего непозволительного?
— Непозволительного, сэр? Нет, — ответил Глоссин, начав приходить в себя, и тут же что-то шепнул землемеру, после чего тот сразу направился к дому. — Непозволительного? Нет, я могу только радоваться, когда какой-нибудь джентльмен вроде вас хочет удовлетворить свою любознательность.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Бертрам. — Скажите, это и есть так называемый старый замок?
— Да, сэр, в отличие от нового замка, дома, где я живу, здесь внизу.
Надо сказать, что в продолжение всего разговора Глоссину, с одной стороны, хотелось выведать, что из связанных с этими местами воспоминаний могло сохраниться в памяти молодого Бертрама, а с другой стороны — ему приходилось быть чрезвычайно осторожным в своих ответах, чтобы случайно названным именем, нечаянно вырвавшимся словом или упоминанием о каком-нибудь событии не пробудить дремавших в нем воспоминаний. Вот почему эти минуты принесли Глоссину одни мучения, мучения, которые он вполне заслужил. Но гордость и расчет заставили его с мужеством североамериканского индейца выдержать всю пытку, на которую его обрекли нечистая совесть, ненависть, подозрительность и страх.
— Мне хотелось бы знать, — сказал Бертрам, — кому принадлежат развалины этого великолепного замка.
— Они принадлежат мне; меня зовут Глоссин.
— Глоссин? Глоссин? — повторил Бертрам, как будто он ждал на свой вопрос другого ответа. — Извините меня, мистер Глоссин, я иногда бываю очень рассеян. Разрешите спросить вас, давно ли этот замок принадлежит вашему роду?
— Насколько я знаю, он был построен давно родом Мак-Дингауэев, — ответил Глоссин, не упоминая по вполне понятным причинам более известного всем имени Бертрамов — ведь имя это могло пробудить в пришельце воспоминания, которые ему как раз хотелось в нем усыпить.
— А как читается этот полустертый девиз вон там на свитке, под гербовым щитом?
— Я.., я.., право, я точно не знаю, — ответил Глоссин.
— Кажется, там написано: «Сила наша в правоте».
— Да, что-то в этом роде, — согласился Глоссин.
— Позвольте спросить, это что девиз вашего рода?
— Н-н-н-нет.., не нашего. По-моему, это девиз прежних владельцев. Мой.., мой девиз… Да, я писал мистеру Каммингу, управляющему герольдией в Эдинбурге, насчет моего девиза. Он ответил мне, что у Глоссинов в прежние времена был девиз: «Кто силен, тот и прав».
— Раз это еще не совсем достоверно, то, будь я на вашем месте, я предпочел бы старый девиз: по-моему, он лучше.
Глоссин, у которого язык, казалось, присох к небу, только кивнул в ответ головой.
— Как это странно, — продолжал Бертрам, не отрывая глаз от герба над воротами замка и не то обращаясь к Глоссину, не то разговаривая сам с собою,
— какие странные вещи случаются иногда с нашей памятью. Этот девиз вдруг напомнил мне какоето старое предсказание, а может быть, песенку, или даже простой набор слов:
И солнце взойдет, И сила придет, Если право Бертрамово верх возьмет На хребтах…
Не могу последнего стиха вспомнить.., высот, каких-то высот: рифму я твердо помню, а вот что перед этим — забыл.
«Черт бы тебя побрал с твоей памятью, — пробормотал про себя Глоссин, — очень ты что-то много всего помнишь!»
— Есть еще другие песенки, которые я помню с детства, — продолжал Бертрам. — Скажите, сэр, а не поют ли тут у вас еще песню про дочь короля острова Мэн, которая убежала с шотландским рыцарем?
— Право, я меньше всего в старых легендах разбираюсь, — ответил Глоссин.
— В детстве я знал эту балладу от начала до конца, — продолжал Бертрам.
— Знаете, я ведь уехал из Шотландии ребенком, а воспитатели старались подавить все воспоминания о моей родине, и все это, наверно, из-за того, что однажды, еще мальчишкой, я пытался удрать от них домой.
— Очень может быть, — сказал Глоссин, но говорил он так, как будто только с величайшим усилием мог разжать челюсти, и то меньше чем на палец, так что все его слова были каким-то сдавленным бормотанием, сильно отличавшимся от его всегдашнего зычного и решительного, можно сказать, наглого голоса.
Действительно, во время этого разговора он как будто даже сделался меньше ростом и превратился в собственную тень. Он то выдвигал вперед одну ногу, то другую, то вдруг наклонялся и шевелил плечом, то крутил пуговицы жилета, то складывал руки — словом, вел себя как самый последний и самый отъявленный негодяй, который, весь дрожа, ждет, что его вот-вот схватят. Но Бертрам не обращал на это ни малейшего внимания: поток нахлынувших воспоминаний захватил его целиком. Хоть он и разговаривал все время с Глоссином, он о нем не думал, а скорее рассуждал сам с собой, перебирая собственные чувства и воспоминания. «Да, — думал он, — находясь среди моряков, большинство которых говорит поанглийски, я не забыл родной язык, и, забравшись куда-нибудь в уголок, я пел эту песню с начала и до конца; сейчас я забыл слова, но мотив хорошо помню и теперь, хоть и не могу понять, почему именно здесь он так отчетливо вспоминается мне».
Он вынул из кармана флажолет и начал наигрывать простенькую мелодию. Должно быть, мотив этот что-то напомнил девушке, которая полоскала в это время белье у источника, расположенного в половине спуска и некогда снабжавшего замок водой. Она сразу же запела:
По хребту ль, где темен Уорохский бор, По долине ль, где вьется Ди, По волне ль морской у подножья гор Так тоскует сердце в груди?
— Ей-богу же, это та самая баллада! — вскричал Бертрам. — Надо узнать у этой девушки слова.
«Проклятье! — подумал Глоссин. — Если я не положу атому конец, все пропало. Черт бы побрал все баллады и всех сочинителей и певцов! И эту чертову кобылу тоже, которая тут глотку дерет!»
— Мы успеем поговорить об этом в другой раз, — сказал он громко, — а сейчас (он увидел, что посланный возвращается и с ним еще несколько человек), сейчас нам надо поговорить кое о чем другом.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Бертрам, оборачиваясь к нему и несколько задетый его тоном.
— А вот что: вас, кажется, зовут Браун, не так ли? — в свою очередь, спросил Глоссин, — Ну, и что же?
Глоссин обернулся, чтобы посмотреть, насколько близко подошли его люди: они были уже в нескольких шагах.
— Ванбест Браун, если не ошибаюсь?
— Ну, и что же? — переспросил Бертрам с возрастающим изумлением и недовольством.
— А вот что, — сказал Глоссин, видя, что в эту минуту его помощники совсем близко, — если это так, то именем короля я вас арестую!
В то же мгновение он вцепился Бертраму в ворот, а двое из подошедших схватили его за руки. Бертрам, однако, освободился от всех одним отчаянным рывком — так, что столкнул наиболее упорного из своих противников вниз под откос и, вытащив тесак, приготовился к дальнейшей обороне, в то время как все они, уже успев испытать на себе его силу, отступили на почтительное расстояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142