Но черт бы побрал солдата, чьи чувства тверды, как шпага, и будь дважды проклят тот судья, которому вместо здравой мысли дано холодное сердце! Однако послушайте, ведь так у меня совсем субботний вечер пропадет. Будьте любезны, дайте мне все бумаги, относящиеся к делу мисс Бертрам, и вот что: завтра уж вы как-нибудь придете ко мне, старику, на холостяцкий обед, и непременно. Обед будет ровно в три, а вы приходите на час раньше. Хоронить старую леди будут в понедельник. Так как дело касается сироты, то мы и в воскресенье часок найдем, чтобы обо всем переговорить. Но только, если старуха изменила свое решение, сделать ничего, пожалуй, не удастся… Разве только окажется, что шестидесяти дней не прошло, и в этом случае, если будет доказано, что мисс Бертрам — законная наследница…
Но послушайте, моим вассалам просто не терпится, у них сейчас interregnnm… .
Я не приглашаю вас в нашу компанию, полковник, это значило бы злоупотреблять вашей снисходительностью: вы же ведь не переходили, как мы, постепенно от мудрости к веселью и от веселья к.., к сумасбродству. До свидания. Гарри! Проводи-ка мистера Мэннеринга домой. Итак, господин полковник, жду вас завтра в самом начале третьего.
Полковник возвратился к себе в гостиницу. Его удивили не только ребяческие забавы, за которыми сей ученый муж проводил свой досуг, но и его прямота и здравый смысл, мгновенно вернувшиеся к нему, едва только ему понадобилось снова предстать в образе адвоката, и то нежное чувство, с которым он говорил об одинокой сироте.
На следующее утро, когда полковник и его на редкость невозмутимый и молчаливый спутник, Домини Сэмсон, кончали завтрак, приготовленный Барнсом, который тот сам подал на стол, после того как Домини, пытаясь обойтись без его помощи, уже успел обварить себя кипятком, неожиданно явился мистер Плейдел. На голове у него был элегантный круглый парик, каждый волосок которого получил от заботливого и усердного цирюльника причитающуюся ему порцию пудры. Одет он был в тщательно вычищенный черный кафтан, на ногах у него красовались башмаки такой же удивительной чистоты; золоченые застежки и пряжки блестели. В манерах его не было ни намека на развязность — он был подтянут, но при всем этом держал себя совершенно свободно. Выразительное и немного забавное лицо его стало теперь спокойным — словом, он был совершенно непохож на вчерашнего веселого чудака. И только вспыхивавший огнем пронзительный взгляд напоминал в нем гуляку «субботнего вечера».
— Я пришел сюда, — с изысканной вежливостью заявил он, — чтобы воспользоваться не только светской, но и духовной властью над вами. Куда вы позволите мне проводить вас: в пресвитерианскую церковь иди в епископальный молитвенный дом? Tros Tyriusve… . Знаете, юристы ведь придерживаются обоих вероучений, или, лучше сказать, обеих форм нашей религии. Или, может быть, мы проведем утро как-нибудь иначе? Простите мою старомодную навязчивость. В мое время шотландец считал бы невежливым оставить своего гостя хоть на минуту одного, разве только ночью ему поспать бы дал. Только я вас очень прошу, если я вам надоем, сразу же мне скажите.
— Что вы, напротив! — отвечал Мэннеринг. — Я с наслаждением вверяю себя вам. Я бы очень хотел послушать кое-кого из тех шотландских проповедников, чье искусство так прославило вашу страну: вашего Блэйра, вашего Робертсона, вашего Генри, и я с величайшей радостью принимаю это любезное приглашение. Только…
Тут он отвел адвоката в сторону и, указывая ему на Сэмсона, сказал:
— Мой почтенный друг, который там вон стоит призадумавшись, часто бывает слегка рассеян и беспомощен. Мой слуга Барнс, его постоянный провожатый, на этот раз не может пойти с ним, а Сэмсон хочет как раз отправиться в одну из самых мрачных и дальних церквей.
Адвокат посмотрел на Домини Сэмсона.
— Такого редкостного человека надо беречь, — сказал он, — и я найду ему хорошего провожатого.
— Вот что, — обратился он к лакею, — сходи-ка к тетке Финлейсон в Каугейт за рассыльным Майлзом Мэкфином, он, наверно, сейчас там, и скажи ему, что он мне нужен.
Рассыльный не замедлил явиться.
— Вот кому я вверяю вашего друга, — сказал Плейдел. — Он присмотрит за ним и проводит его, куда тому захочется, хоть в церковь, хоть на рынок, хоть на собрание какое, или в суд, или еще куда; Мэкфину это совершенно все равно. Он доставит его отовсюду целым и невредимым к назначенному часу, так что мистер Барнс вполне может располагать собой как захочет.
Полковник дал свое согласие, и Домини был вверен попечению этого человека на все время их пребывания в Эдинбурге.
— А теперь, если хотите, пойдемте в церковь Грейфрайерс, чтобы послушать там нашего знатока истории Шотландии, а также истории Европы и Америки.
Но их ожидало разочарование: проповеди Робертсона в этот день не было.
— Не беда, — сказал Плейдел, — минута терпения, и мы за все будем вознаграждены.
На кафедру взошел один из коллег доктора Робертсона. Наружность у него была не слишком внушительная. На редкость бледное лицо составляло разительный контраст с черным париком, на котором не было и следа пудры; грудь у него была узкая, спина сутулая; руки он выставил вперед по обеим сторонам пюпитра, будто подпорки, и казалось, они действительно скорее поддерживают его тело, чем помогают убедительности его речи. Отсутствие пасторского одеяния, даже такого, какое принято у кальвинистов, смятый воротник и какие-то словно чужие движения — все это вместе взятое сразу же не понравилось полковнику.
— Какой-то он несуразный, — шепнул Мэннеринг своему новому другу.
— Пусть это вас не смущает, это сын отличного шотландского юриста, и вы еще увидите, на что он способен.
Наш ученый муж оказался прав: проповедь была полна новых, интересных взглядов на священное писание, на историю. Проповедник выступал в защиту кальвинизма и шотландской церкви и в то же время утверждал основы трезвой практической морали, которая не разрешила бы человеку грешить, прикрываясь положениями умозрительного вероучения или правом иметь собственные взгляды, но вместе с тем могла помочь ему противостоять всей пучине ересей и неверия. Его доказательства и сравнения уже несколько устарели, но это только придавало его красноречию особую оригинальность и остроту. Проповедь свою он не читал, а говорил, лишь изредка взглядывая на листок бумаги с заглавиями отдельных ее частей. Каждое новое положение, казавшееся вначале неясным и трудным, становилось, по мере того как проповедник все больше и больше воспламенялся, и отчетливым и живым. Хотя проповедь эту и нельзя было назвать образцовой и безукоризненной, Мэннерингу редко приходилось слышать столь остроумные рассуждения и столь убедительные доводы в пользу христианства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Но послушайте, моим вассалам просто не терпится, у них сейчас interregnnm… .
Я не приглашаю вас в нашу компанию, полковник, это значило бы злоупотреблять вашей снисходительностью: вы же ведь не переходили, как мы, постепенно от мудрости к веселью и от веселья к.., к сумасбродству. До свидания. Гарри! Проводи-ка мистера Мэннеринга домой. Итак, господин полковник, жду вас завтра в самом начале третьего.
Полковник возвратился к себе в гостиницу. Его удивили не только ребяческие забавы, за которыми сей ученый муж проводил свой досуг, но и его прямота и здравый смысл, мгновенно вернувшиеся к нему, едва только ему понадобилось снова предстать в образе адвоката, и то нежное чувство, с которым он говорил об одинокой сироте.
На следующее утро, когда полковник и его на редкость невозмутимый и молчаливый спутник, Домини Сэмсон, кончали завтрак, приготовленный Барнсом, который тот сам подал на стол, после того как Домини, пытаясь обойтись без его помощи, уже успел обварить себя кипятком, неожиданно явился мистер Плейдел. На голове у него был элегантный круглый парик, каждый волосок которого получил от заботливого и усердного цирюльника причитающуюся ему порцию пудры. Одет он был в тщательно вычищенный черный кафтан, на ногах у него красовались башмаки такой же удивительной чистоты; золоченые застежки и пряжки блестели. В манерах его не было ни намека на развязность — он был подтянут, но при всем этом держал себя совершенно свободно. Выразительное и немного забавное лицо его стало теперь спокойным — словом, он был совершенно непохож на вчерашнего веселого чудака. И только вспыхивавший огнем пронзительный взгляд напоминал в нем гуляку «субботнего вечера».
— Я пришел сюда, — с изысканной вежливостью заявил он, — чтобы воспользоваться не только светской, но и духовной властью над вами. Куда вы позволите мне проводить вас: в пресвитерианскую церковь иди в епископальный молитвенный дом? Tros Tyriusve… . Знаете, юристы ведь придерживаются обоих вероучений, или, лучше сказать, обеих форм нашей религии. Или, может быть, мы проведем утро как-нибудь иначе? Простите мою старомодную навязчивость. В мое время шотландец считал бы невежливым оставить своего гостя хоть на минуту одного, разве только ночью ему поспать бы дал. Только я вас очень прошу, если я вам надоем, сразу же мне скажите.
— Что вы, напротив! — отвечал Мэннеринг. — Я с наслаждением вверяю себя вам. Я бы очень хотел послушать кое-кого из тех шотландских проповедников, чье искусство так прославило вашу страну: вашего Блэйра, вашего Робертсона, вашего Генри, и я с величайшей радостью принимаю это любезное приглашение. Только…
Тут он отвел адвоката в сторону и, указывая ему на Сэмсона, сказал:
— Мой почтенный друг, который там вон стоит призадумавшись, часто бывает слегка рассеян и беспомощен. Мой слуга Барнс, его постоянный провожатый, на этот раз не может пойти с ним, а Сэмсон хочет как раз отправиться в одну из самых мрачных и дальних церквей.
Адвокат посмотрел на Домини Сэмсона.
— Такого редкостного человека надо беречь, — сказал он, — и я найду ему хорошего провожатого.
— Вот что, — обратился он к лакею, — сходи-ка к тетке Финлейсон в Каугейт за рассыльным Майлзом Мэкфином, он, наверно, сейчас там, и скажи ему, что он мне нужен.
Рассыльный не замедлил явиться.
— Вот кому я вверяю вашего друга, — сказал Плейдел. — Он присмотрит за ним и проводит его, куда тому захочется, хоть в церковь, хоть на рынок, хоть на собрание какое, или в суд, или еще куда; Мэкфину это совершенно все равно. Он доставит его отовсюду целым и невредимым к назначенному часу, так что мистер Барнс вполне может располагать собой как захочет.
Полковник дал свое согласие, и Домини был вверен попечению этого человека на все время их пребывания в Эдинбурге.
— А теперь, если хотите, пойдемте в церковь Грейфрайерс, чтобы послушать там нашего знатока истории Шотландии, а также истории Европы и Америки.
Но их ожидало разочарование: проповеди Робертсона в этот день не было.
— Не беда, — сказал Плейдел, — минута терпения, и мы за все будем вознаграждены.
На кафедру взошел один из коллег доктора Робертсона. Наружность у него была не слишком внушительная. На редкость бледное лицо составляло разительный контраст с черным париком, на котором не было и следа пудры; грудь у него была узкая, спина сутулая; руки он выставил вперед по обеим сторонам пюпитра, будто подпорки, и казалось, они действительно скорее поддерживают его тело, чем помогают убедительности его речи. Отсутствие пасторского одеяния, даже такого, какое принято у кальвинистов, смятый воротник и какие-то словно чужие движения — все это вместе взятое сразу же не понравилось полковнику.
— Какой-то он несуразный, — шепнул Мэннеринг своему новому другу.
— Пусть это вас не смущает, это сын отличного шотландского юриста, и вы еще увидите, на что он способен.
Наш ученый муж оказался прав: проповедь была полна новых, интересных взглядов на священное писание, на историю. Проповедник выступал в защиту кальвинизма и шотландской церкви и в то же время утверждал основы трезвой практической морали, которая не разрешила бы человеку грешить, прикрываясь положениями умозрительного вероучения или правом иметь собственные взгляды, но вместе с тем могла помочь ему противостоять всей пучине ересей и неверия. Его доказательства и сравнения уже несколько устарели, но это только придавало его красноречию особую оригинальность и остроту. Проповедь свою он не читал, а говорил, лишь изредка взглядывая на листок бумаги с заглавиями отдельных ее частей. Каждое новое положение, казавшееся вначале неясным и трудным, становилось, по мере того как проповедник все больше и больше воспламенялся, и отчетливым и живым. Хотя проповедь эту и нельзя было назвать образцовой и безукоризненной, Мэннерингу редко приходилось слышать столь остроумные рассуждения и столь убедительные доводы в пользу христианства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142